Властитель дум
Ты был со мной, властитель гордых дум,
Когда на голос музы дальних стран
Я шел в пустыню, где ревел самум,
Грозя похоронить мой караван.
Смеялся ты, когда разбитый наш
Корабль стонал от ветра и огня,
Глотая дым, мы шли на абордаж —
Ты лез вперед, чтоб заслонить меня…
О сколько раз, сжимая карабин,
Я пробирался в девственных лесах,
И долгим эхом каменных ложбин
Ты укрощал мой непонятный страх.
Как можешь ты безмолвствовать теперь,
Когда фокстрот танцуют дикари,
Когда вокруг так пусто от потерь
И вдаль идут чужие корабли….
И я в тоске бесплодных горьких дум
Не вижу больше музы дальних стран —
Меня слепит безжалостный самум,
Меня влечет в пучину океан!
Тонут дни в какой-то дикой мгле.
Гибнут ночи в солнце золотом —
Все внезапно стало на земле
Непробудным, непонятным сном.
Счет минутам и векам пропал,
Словно звезды вышли из орбит,
Полетело все в один провал —
Человек, пылинка, трилобит.
Захлестал огней каких-то рой
По стеклянным, неживым глазам.
И небольно, словно он не мой,
Камень сердца треснул пополам…
Но качнулась вдруг ночная тень
И вспугнула наважденье прочь…
О какое счастье, что есть день!
О какое счастье, что есть ночь!
Послушны северные скифы
И шлю послов в Пелопоннес…
И волны пенятся о рифы,
И героические мифы
Вплетает в жизнь седой Зевес.
Смеются дерзкие вакханки
В тени магнолий и дубов.
И торопливые служанки
Спешат к прекрасной лесбианке —
Вести ее на пир стихов…
Гремят по всей Итаке трубы,
И льются песни молодых…
Объятья радостны и грубы,
И шепчут трепетные губы:
«Ты самый лучший мой жених!»
Так судьба стучится в дверь
Прощай, святая иллюзорность
Надежд бесценно молодых,
Ты обратила непокорность
В удушье дум полубольных.
Душа, как сумрачные своды,
Покрыта плесенью времен,
И годы, медленные годы,
Хоронят юношеский сон.
Они уносят в беге тайном
Тщету моих прекрасных грез,
Лаская жизнь лучом случайным
На фоне злых метаморфоз.
Они идут от мрака к свету
И снова падают во мрак;
В мифологическую Лету
Направлен их бесславный шаг.
Туда, где холод замогильный
Венчает вечностью добро,
Где гордо царствует всесильный
Его Величество — Зеро.
Я простился с теми пристанями,
Что по-русски тихими зовут.
Я спою над пенными волнами
Обо всем, что в сердце берегут.
Пусть мое лицо обвеют ветры —
Жизнь страшнее, чем полярный круг,
Не заглушит буря моей песни,
Не скует и холод моих рук.
И назад едва ли поверну я,
Мои мысли — это сталь и медь;
О труде великом повествуя,
Сердце их заставит закипеть…
И когда я встречусь с кораблями,
Я товарищеский дам салют —
И они простились с пристанями,
Что по-русски тихими зовут.
1929
В небе дорожка света,
Разлетевшаяся золотистой пудрой.
Солнце — божок из Тибета,
Ласковый и мудрый,
Сонно кивнул головой
И, медленный и чинный,
Ушел. Башенный бой
Вспугнул рассеянного господина…
Ветер, как блудливая кошка,
Взмахнул хвостом на крыше.
В сердце стало дрожко,
Но как-то глубже и выше.
Восемь, девять, десять часов…
Больно считать удары,
Приготовлено столько слов,
Нежных долгих старых.
Зря. Так и не пришла.
Холодно. Смешно и пусто…
Мысль бесконечна и зла —
Так говорил Заратустра.
Над городом весела пелена
Безмолвного, белесого тумана,
А сквозь нее пустынная луна
Смотрела в мир назойливо и пьяно.
Молчали улицы и сохли от дождя,
И фонари горели и молчали,
И чья-то одинокая душа
Блуждала и томилась от печали,
И кто-то долго плакал на луну…
А сонный мир, качаясь и зевая,
Глядел, как, окунаясь в синеву,
Рождались миги, тут же умирая.
А что если все позабыть
И вновь не прийти никогда?
И вечно тебя вспоминать,
И чуда какого-то ждать,
И быть несчастливым всегда.
И в темную, душную ночь
Прийти к молчаливым кустам,
В глубокий глядеть небосвод
И думать, что, может быть, там
Незримое счастье живет.
А жизнь будет тихо шагать
И скучные дни воровать,
Потом подкрадется и смерть
И тихой и верной рукой
Прольет над любимой землей
Последнюю каплю души…
Я завтра, конечно, приду,
И в нашем цветущем саду
Мы будем обнявшись бродить
И молча друг друга любить.
Но полночь наступит, когда
Ты снова простишься со мной,
И я, прижимаясь щекой
К холодному лбу твоему,
Подумаю снова тогда:
«А что если вновь не прийти
Никогда?»
Точно змейка прикоснется
Кожей ласково зеленой
И томительно вопьется
В сердце жертвы обреченной.
Пляской — лаской наслажденья —
Мысли темные развеет,
И огнем прикосновенья
Душу бедную согреет.
Тихим ядом утешенья
Усыпит больную совесть,
И накроет легкой тенью
Снов мучительную повесть…
Если с дрожью сладострастья
Хочешь мести глянуть в очи,
Если хочешь призрак счастья
Увидать во мраке ночи, —
Выпей чувственный напиток
Думы горько прихотливой,
Вечно сладостный напиток
Сплетни — змейки шаловливой.
Молчи, безработное сердце,
И смейся над черной нуждой,
Ты скоро, наверно, узнаешь
Последний, решительный бой.
Давай твою руку, товарищ,
Ты будешь в борьбе не один,
Познавший суровою жизнью
Всю ложь золотых середин.
На клич городской баррикады
Мы выйдем из темных углов
И сбросим в колодец забвенья
Надменных и глупых врагов…
А после на знамени ярком
Мы впишем наш лозунг святой:
Спи, прошлое, жизнь в настоящем,
Жизнь — солнечный путь над землей!
Меня теперь уже никто не вспомнит,
Никто не обернется на мой шаг —
Холодный ветер в спину мне погонит
Сухую пыль да лай чужих собак.
Пройду с горы, где озеро седое
Зеленой тиной глянет на меня…
Проходит жизнь, проходит все земное,
Пустыми побрякушками звеня.
Спокойные, родные Палестины,
Все те же вы, да я уже не тот —
Заглядываю в окна, у рябины
Ищу того, кто больше не живет.
Все умерли, уехали, уплыли,
В пустом саду торчат гнилые пни —
Тропинки лишь, наверно, не забыли
Моей веселой детской беготни.
Вот площадь, где, бывало, от футбола
Всегда висел мальчишеский кагал,
Но где была приветливая школа,
Теперь стоит трехъярусный вокзал…
Пора домой, пусть в памяти потонет
Все то, что я так бережно хранил…
Меня теперь уже никто не вспомнит,
Никто не скажет: «Здравствуй, Михаил».
