4
После доклада был перерыв. Многие вышли в коридор поразмяться, покурить.
А Егоров продолжал сидеть в зале, боясь потерять это удобное место. Ведь уже объявили: после перерыва будет художественная часть.
Он сидел, положив локоть на спинку стула, и рассеянно оглядывал зал.
Вдруг ему кто-то замахал рукой от дверей. Кто же это может быть? Ах, да это же Зайцев!..
Егоров не сразу узнал его.
Зайцев подошел к нему. Он был в сером, излишне свободном костюме.
"Наверно, в отцовском", - подумал Егоров.
Рыжие волосы Зайцева, всегда укрытые кепкой, сейчас пылали при ярком электрическом свете. И вздернутый нос, слегка облупленный, сиял, будто чем-то намазанный. А может, и правда намазанный. Егоров, улыбнувшись, подумал, что у Зайцева, наверно, постоянный жар и от этого облупился нос. Больше не от чего - лето давно прошло.
Зайцев хлопнул Егорова по колену и сел рядом.
- Слыхал, что Курычев-то говорит? - весело спросил Зайцев. - Нужны, мол, молодые кадры, насаждать революционную законность. Даже в самом срочном порядке. А Жур, между прочим, все еще лежит в больнице, и мы из-за него должны баклуши бить. Нет, это надо поломать. Надо пойти прямо к самому Курычеву и поставить вопрос вот так: или - или...
Егоров боялся ставить вопрос вот так, как советовал Зайцев. Да и Зайцев, пожалуй, излишне горячился. Ни к кому он скорее всего не пойдет, ничего не скажет. Но Егорову все-таки понравился этот решительный тон, и он сказал:
- Для такой работы, как эта, я считаю, надо иметь особые способности, как вот у тебя. А я еще про себя не знаю...
- Ну что ты! - засмеялся Зайцев. И пожалел Егорова: - И у тебя хорошие способности будут. Если, конечно, приложишь старание... - И, не посчитавшись с тем, что они соперники - ведь все еще не ясно, кто из них остается на работе и кому придется уйти, - вынул из кармана потрепанное произведение господина Сигимицу, с которым он теперь, должно быть, не расставался. - Вот интересная книжонка, смотри. Если хочешь, ознакомься. По-моему, мировая книжонка, хотя автор явно не наш человек...
Егоров раскрыл книжку, прочитал название и сразу углубился в чтение. Но тут началась художественная часть. Зайцев ушел в задние ряды.
На подмостках появился Бармашев. Он весело, с прибаутками, объявлял артистов.
Первыми выступали какие-то молодые парни и девушки, одетые как испанцы, - в черных плащах и в широкополых шляпах. Они лихо плясали, били в бубен и пели частушки про лорда Керзона и про наши самолеты, которые мы выстроим назло всем керзонам.
Егорову это все так понравилось, что он сам стал тихонько притоптывать ногой в такт пению. И случайно прихлопнул носок сапога своего соседа, какого-то важного старичка в милицейской форме, сидевшего рядом с женой.
- Извиняюсь, - сконфузился Егоров.
- Ничего, - сказал сосед. И кивнул на подмостки. - Действительно здорово поют. И все в самую точку. В самую точку. До чего способные и политически подкованные люди...
Машинистка милиции Клеопатра Семенова, как ее объявил Бармашев, спела под аккомпанемент рояля романс "Отцвели уж давно хризантемы в саду". Потом два милиционера в форменных брюках, но без гимнастерок продемонстрировали спортивные упражнения на брусьях, старший делопроизводитель сыграл на гитаре и спел под собственный аккомпанемент "Вот вспыхнуло утро, румянятся воды, над озером быстрая чайка летит...". Уполномоченный угрозыска Воробейчик показал фокусы с картами.
Наибольший успех, однако, имел Бармашев, читавший стихи Сергея Есенина.
И это было особенно приятно Егорову. Он вспомнил, как Бармашев разучивал эти стихи в дежурке в его присутствии.
Егоров больше уже не обижался на него за то, что дежурный по городу относился к нему еще два дня назад как к неодушевленному предмету.
Внизу, в первом этаже, были накрыты столы.
Перед каждым приглашенным поставили стакан с чаем и тарелку с бутербродами, яблоками и конфетами.
Яблоки и конфеты Егоров сразу же спрятал в карман. Потом, подумав, аккуратно завернул в чистый носовой платок бутерброды с сыром и брынзой. Все это он унесет домой, племянникам и Кате.
Только бутерброды с вареньем и омулевой икрой он решил съесть сам, а то, чего доброго, измажешь икрой и вареньем карманы.
Зайцев сидел у другого конца стола и все время наклонялся к какой-то девушке с алой лентой в черных волосах.
"Хорошенькая, - подумал, глядя на нее издали, Егоров. И еще подумал: Как в песне: "Вьется алая лента игриво в волосах твоих черных, как ночь".
Зайцев оставил свою девушку и ушел ненадолго.
Потом он появился с бутылкой пива и закричал через стол, как у себя дома:
- Егоров, иди сюда!
Егоров уже допил чай и подошел.
- Пива хочешь? - спросил Зайцев. И стал наливать в стаканы сначала девушке, потом Егорову пиво. И себе налил. - Давайте чокнемся. Нет, неправильно. Вы сперва познакомьтесь.
Девушка протянула Егорову левую руку - в правой пиво - и сказала:
- Рая.
- Егоров, - сказал Егоров. И покраснел. И от смущения нахмурился. И так, нахмурившись, спросил Зайцева: - А пиво это откуда?
- Тут же еще есть один буфет - за деньги, - кивнул на дверь Зайцев. И засмеялся, облизывая губы. - Ты как будто первый раз сюда пришел.
- А я и правда первый раз, - сознался Егоров. Но если б он даже знал, что здесь продают пиво, он все равно не купил бы. На что он купит?
А Зайцев купил не только бутылку пива, но и две толстые конфеты в красивых бумажках - девушке и Егорову. От конфеты Егоров отказался.
- Это откуда девушка? - негромко поинтересовался он, отозвав Зайцева в сторону. - Тоже здешняя? Сотрудница?
- Нет, зачем! - улыбнулся Зайцев. - Это просто моя девушка. Знакомая.
- А как она сюда попала?
- Обыкновенно. Я ее провел. Взял у Бармашева билет и провел...
Егорову даже стало как-то обидно. Он стеснялся сюда идти, боялся, что его не пустят. А Зайцев не только сам прошел, но и девушку свою провел. Не побоялся.
И еще удивился Егоров, что у Зайцева уже есть своя девушка, хотя Зайцев старше Егорова всего месяца на три.
А у Егорова не было девушки, про которую бы можно было сказать, что он за ней ухаживает. Он, пожалуй бы, даже не решился пойти вот так куда-нибудь на вечер с девушкой. Ему бы совестно было, неловко.
Года два назад, когда еще был жив отец и Егоров учился в школе, ему сильно нравилась одна девочка - Аня Иващенко. Он, наверно; влюбился в нее. Конечно, влюбился. И написал ей стихи.
Он тогда еще писал стихи и мечтал стать поэтом. Но не стал. И теперь уже не станет. Сам знает, что не станет. А тогда писал. Тайно писал. Никому не показывал. Нет, показывал. Но только одному человеку - Ваньке Маничеву. Они сидели за одной партой.
Ванька Маничев был старше его года на два, учился плохо, но считал себя очень умным и говорил:
- Ты, даю тебе слово, Егоров, будешь, как... как, я не знаю кто... как Пушкин. Или в крайнем случае как Лермонтов.
Да, правда, только Маничеву Егоров показывал свои стихи, больше никому. И Ане Иващенко не показывал. Да она и не обращала на него никакого внимания, хотя, наверно, заметно было, что он в нее влюблен.
Он подружился тогда с ее братом, мальчишкой, пронырливым, жадным, выпрашивавшим в школе дополнительные завтраки. Егорову была особенно противна его жадность. Но Егоров все-таки подружился с ним, подарил ему двух лучших голубей. Все для того, чтобы бывать у них в доме и хоть мельком видеть Аню, слышать ее голос.
Егоров даже заикался, когда разговаривал с ней. А она все равно не обращала на него никакого внимания. А почему?
Егоров как бы нечаянно посмотрелся в большое зеркало. И в зеркале увидел не только себя, но и Зайцева и его девушку.
Нельзя, пожалуй, сказать, что Егоров хуже Зайцева на вид. Егоров и ростом выше, и плечистее, и нос у него не облупленный, и темные волосы хорошо причесаны.
"Шатен" называется мужчина, у которого такие волосы. Егоров шатен, а не рыжий, как Зайцев.
Но все-таки Зайцев, а не Егоров пришел сюда с этой хорошенькой девушкой. И легче все в жизни достается Зайцеву.
Наверху, на втором этаже, опять загремел духовой оркестр.
Начались танцы. Все пошли наверх. И Зайцев пошел со своей девушкой. И Егоров.
Весь вечер Зайцев танцевал с кем хотел. И девушка его танцевала то с Зайцевым, то еще с кем-нибудь.
А Егоров хорошо устроился на стуле в коридоре и вчитывался в книжку господина Сигимицу. Любопытная книжка. И хорошо ее тут читать под музыку. И музыку слушаешь и читаешь.
Егоров уже немало книг прочел в своей жизни. Особенно много он читал в Дударях. Делать там нечего было по вечерам. Он брал книги в библиотеке и читал.
Он даже старался прочитать "Капитал" Карла Маркса. Но ничего не понял. И чуть не заболел от досады. Ему было обидно, что все читают и понимают или говорят, что читают и понимают, а он вот один не понимает. Ну никак не понимает! Что он, глупее всех, что ли?
Его успокоила одна учительница, сказала, что у него недостаточно образования для такого чтения, и посоветовала читать пока другие книги.
