Уже в самых ранних известных нам работах Радищева поставлены эти основополагающие проблемы — пока еще по отдельности. Крепостное право как явление, не соответствующее естественной природе человека и не обеспечивающее его основных потребностей и прав, предстает в «Отрывке путешествия в *** И*** Т***». Проблема взаимоотношений народа и монарха лаконично сформулирована в примечании о «самодержавстве» к переводу «Размышлений» Мабли. В нерасторжимом единстве двуединое чудище — самодержавие и крепостничество — является читателю «Путешествия».
Главный «предмет» книги — «чудище обло…» — назван уже на титульном листе, в эпиграфе. В посвящении «А. М. К.» раскрыта цель и задача произведения. «Обратил взоры мои во внутренность мою — и узрел, что бедствии человека происходят от человека, и часто оттого только, что он взирает непрямо на окружающие его предметы». Как просветитель-материалист, Радищев полагает, что человек зависит от внешних условий и обстоятельств. Помочь людям познать истину, научить их «взирать прямо» на «окружающие предметы», то есть на действительные причины зла, — долг писателя и цель книги Радищева. А в последних строках посвящения автор выступает уже совершенно открыто: «Но если, говорил я сам себе, я найду кого-либо, кто намерение мое одобрит… кто состраждет со мною над бедствиями собратий своей, кто в шествии моем меня подкрепит, — не сугубой ли плод произойдет от подъятого мною труда». Трудно (пожалуй, даже невозможно) было бы яснее заявить об агитационной, открыто пропагандистской задаче, которую преследует книга: привлекать единомышленников и «сочувственников». В этих строках посвящения писатель раскрыл себя, свой публицистический замысел до предела, — но только здесь, ибо дальше, с главы «Выезд» начинается уже само путешествие в «Путешествии», повествование о котором ведет не автор, а герой — Путешественник.
Тема и цель книги определили жанр: «путешествие», путевые записки позволяли ввести такое количество материала — эпизодов, встреч, образов, рассуждений, — часть которого была бы лишней, попросту обременяла бы произведение с повествовательной фабулой. Отказавшись от фабулы, условно скрепляющей главы, Радищев крепко спаял книгу внутренней логикой, создал произведение с поистине «железной» композицией.
Построение книги, последовательность эпизодов и глав полностью определяется публицистической мыслью писателя, а не, допустим, логикой эволюции художественного характера или развитием какой-то конкретной событийной интриги. Именно развитие публицистической мысли влечет для писателя необходимость постановки данного эпизода в том, а не ином месте книги, и благодаря этому читатель должен повторять все изгибы и извивы авторской мысли, буквально не имея возможности ни на один момент отвлечься от нее. Из-за такой «жесткой» конструкции главные вопросы ставит и главные выводы делает с абсолютной неизбежностью сам читатель.
В таком взаимодействии пары «писатель — читатель» заключается главный ответ на вопрос, почему «Путешествие» — выдающийся факт русской художественно-публицистической литературы и не принадлежит ни к «чистой» публицистике, ни к «чистой» беллетристике.
Этот основной, определяющий момент дополняется вторым существенным элементом: постоянными обращениями к читателю, причем двуединая — художественная и публицистическая — природа книги постоянно обусловливает двойную направленность их. В художественной структуре книги эти обращения Путешественник адресует своему другу; в публицистической же ее ткани это автор говорит непосредственно с читателем. В свете этого понятна «условность» инициалов «А. М. К.», поскольку реальный А. М. Кутузов отнюдь не разделял воззрений Радищева. А. М. К. в книге — такой же литературный персонаж, как и сам Путешественник, который, отражая общественно-политические воззрения автора, вовсе не является автобиографической копией.
Третий публицистический, но по отношению к главному тоже дополнительный элемент — это регулярное включение в художественную ткань повествования якобы «чужих произведений», причем произведений таких жанров, которые крайне прочно связаны именно с публицистической, риторической традицией: «наставление отца детям», два «проекта в будущем» — типичных манифеста по форме, ода — наиболее яркий стихотворно-публицистический жанр, блистательный «сон», «слово», не говоря уже о многочисленных «речах» — рассказах встречных персонажей и самого Путешественника.
Но то обстоятельство, что повествование ведет не автор-писатель, а Путешественник, человек со своей биографией и характером, — столь же решительно выводит «Путешествие» из сферы публицистики в царство литературы («поэзии», как говорили в XVIII столетии), в царство художественного вымысла, творческой фантазии.
Все главы от «Софии» до «Спасской Полести» объединяет сквозная тема закона и всеобщего беззакония. Беззаконие царит на всех ступенях общества; вопреки законам поступают все — от ямщика и мелкого чиновника до наместников и ближайших помощников государя. Более того, существующие законы Российской империи при сопоставлении их с «естественным законом», «естественным правом» оказываются узаконенным беззаконием, ибо не обеспечивают прав, присущих человеку «от природы»: «личной сохранности», «личной вольности», «собственности» — и даже способствуют отъятию собственности, свободы, самой жизни. Может быть, все дело в том, что престол занимает монарх-деспот, и положение изменится с воцарением «просвещенного монарха»? Ведь с идеей «просвещенной монархии» связывали надежды многие европейские просветители и все русские — за исключением Я. Б. Княжнина последних лет жизни и А. Н. Радищева, у которого иллюзий на этот счет не было. В «Спасской Полести», в первой части «сна», являющегося кульминацией первого цикла глав, оперируя действительными фактами царствования Екатерины II, Радищев создает образ государя, обладающего всеми основными чертами, которые, согласно теории «просвещенного абсолютизма», должен иметь «просвещенный монарх». Тем сильнее звучит разоблачение вопиющих беззаконий во второй части «сна», тем непреложнее читатель подводится к выводу: раз подобное может твориться при «просвещенном» государе, значит, не годится система единодержавного правления, принцип монархии.
В следующем цикле глав (от «Подберезья» до начала «Городни») писатель вскрывает иллюзорность взглядов тех, кто видел способы коренного преобразования действительности в частных улучшениях, мерах, реформах, показывает бесперспективность стихийных крестьянских бунтов («Зайцово») и восстаний типа Пугачевского («Хотилов»). В конечном счете Радищев подводит читателя к выводу, что единственное средство изменения действительности — коренная ломка политических и социальных отношений, разрушение самодержавно-крепостнического строя путем народной революции. Кульминацией этого цикла является глава «Тверь», а внутри ее — ода «Вольность», в которой Радищев детально обосновал право народа на революционное насилие, доказал неизбежность революционного пути в историческом процессе.
Народная революция, естественный итог самой «тяжести порабощения», по Радищеву, — это сознательная ломка всей системы самодержавия и крепостничества, движение, направляемое революционной теорией. Революция явится первым шагом на пути превращения России в республику, где власть будет принадлежать народу, земля — крестьянам, где будет существовать полное равенство. Концепция Радищева была утопической, но она отражала чаяния крепостного крестьянства, крестьянскую «идею равенства», которую В. И. Ленин назвал самой революционной идеей «в борьбе с старым порядком абсолютизма вообще — и с старым крепостническим, крупнопоместным землевладением в особенности»[3].
Однако Радищев отлично сознает, что революция — дело грядущего. «Не мечта сие, но взор проницает густую завесу времени, от очей наших будущее скрывающую; я зрю сквозь целое столетие». В настоящем же существует самодержавно-крепостническая действительность, и писатель вновь обращается к ее изображению, сознательно повторяя тематику начальных глав: беззаконие и произвол, «колдовство вельмож», духовные и душевные свойства народа, тяжелое положение крепостного крестьянства. Но будущее не безнадежно, и порукой тому потенциальные творческие силы русского человека, столь могучие, что они прорываются даже в сковывающих условиях самодержавия («Слово о Ломоносове»).
Подобно двойному «адресату», в «Путешествии» есть своеобразный двойной «автор»: пишет книгу и ведет мысль Александр Радищев, а рассказывает и увлекает за собой эмоции читателя безымянный Путешественник.
Путешественник, главное действующее лицо книги, — тщательно разработанный индивидуализированно-типический характер, «портрет», но портрет по преимуществу психологический. Радищев в прозе сделал то же, что Фонвизин в драматургии, — заложил основы русского реализма. Хронологически «Путешествию» предшествует «Житие Ушакова», но предшествует только формально: оба произведения писались параллельно. Без сомнения, опыт работы над одной вещью способствовал созданию другой — и наоборот. Коренное же различие двух первых прозаических явлений русского реализма заключается в том, что Ушаков обрисован исключительно «снаружи», увиден глазами друга и воскрешен в его воспоминаниях о прошлом, — тогда как Путешественник дан «изнутри» — и только «изнутри» (в том смысле, что о всех его мыслях и действиях мы узнаем от него самого).
