ВОЛЬФГАНГОВНА И СЕРГЕЙ ИВАНОВИЧ
Собственно говоря, надежд на брак у Татьяны Вольфганговны не имелось никаких. Шел уже тысяча девятьсот шестьдесят пятый год. Ей должно было исполниться тридцать лет!
Начать с внешности (Татьяна была похожа на Гете, в честь которого, кстати, ее бабушка неосторожно назвала своего единственного сына). Татьяна Вольфганговна получилась - в результате скрещения французской линии с русской старообрядческой династией купцов - девушка сухопарая, верующая, носатая, с небольшими честными глазками, работала она на фабрике игрушек в сугубо женском коллективе и из имущества имела только койку в бабушкиной комнате, часть шкафа, книжные полки числом три штуки и небольшой письменный стол, утыканный шляпками гвоздей (поработал в семилетнем возрасте братик, это была семейная легенда, как его оставили одного с только что купленной мебелью. Мама очень плакала об испорченном столе). В другой комнате жили родители и маленький, но тоже уже носатый племянник, то есть полный боекомплект. У старшего брата с женой имелся диванчик на кухне, на этом перечень можно прикрыть.
Все у данной семейки было в прошлом, свои пароходы на Волге, ткацкие фабрики, министры-кузены, усадьбы и собственные издательства. Сохранилась, однако, родня в Париже, которую тщательно скрывали и писем от которой боялись как огня. Дед-то остался в вечной мерзлоте в ста пятидесяти километрах от Ванинского порта, перевал "Подумай", русский штат Колыма.
Семейство упорно отрицало свои корни, на фотографиях были грубо стерты, в частности, портреты Николая Второго, невинно висевшие за спинами, допустим, выпускников гимназии.
Была одна легенда, согласно которой прадедушка Митя под новый, 1919-й, год возвращался в лютый мороз домой. Ему встретился пьяный солдат. Солдат велел прадедушке снять шубу и шапку, потом попросил подержать винтовку и, качаясь, напялил прадедову доху, а шинель, так и быть, оставил ограбленному. Когда прадедушка Митя явился домой к новогодней елке в обличии красноармейца, кухарка чуть не выперла его с порога. Набежала семья, с Мити быстро сволокли шинель и шишак, подозревая нехороших насекомых. Шинель хотели выкинуть. Однако больно тяжеленька она показалась старушке кухарке. И из карманов выгребли две кучи разномастных драгоценностей ("бижу", как их определила старая барыня). Потом кухарка, легендарная Катерина, ходила меняла их на жиры и мешочки муки, не доверяя субтильным хозяйкам.
Татьяна знала обо всех этих сказках и молчала, так уж была воспитана. В семье имелась одна драгоценность, бабушкины сережки, золотые, с ростовской финифтью, т.е.фарфоровые подвесочки с рисунком. Серьги бабушка держала в комоде в запертой шкатулке.
Далеко Татьяна Вольфганговна не продвинулась, в институт не прошла, хотя французскому и немецкому бабушка Вава ее обучала. Закончила курсы и стала разрисовывать кукол. Единственный талант был у нее к гимнастике. Но и тут она не выделилась ничем, второй разряд был ее потолком: больно высокая вымахала.
В описываемое время Татьяна Вольфганговна по субботам и воскресеньям вела в клубе фабрики занятия по так называемой "пластике". Бабушка Вава в детстве ходила на какие-то курсы по методе Айседоры Дункан и сохранила выправку, методику и ноты, и сама долго преподавала это дело, пока не слегла. Тане оно досталось по наследству. Девочки, босые, в белых туниках, изображали какие-то вакхические танцы, и Татьяна носилась вместе с ними, воздевая к потолку свои гибкие руки. Дети не могли выговорить ее отчества никаким образом, у них получалось что-то вроде лая и не совсем прилично. Она звалась просто тетя Таня.
Теперь второй персонаж этой истории, маленький крепыш, похожий на безрогого телка, Сергей Иванович. А он, в свою очередь, преподавал в данном клубе рисование. Он был фронтовик и художник без места, закончил училище, картины писал, складывая их под кровать, а зарабатывал свои гроши именно по клубам. Дети его любили и боялись. Буквально трепетали. Единственно, что он почти не имел времени рисовать сам и потому вечно таскал при себе альбом. В любую свободную минуту он присаживался и делал наброски. У него была идея написать большое полотно на выставку. Но тема была совершенно неподходявая (по его собственному выражению) для тех времен: он обожал Борисова-Мусатова, Павла Кузнецова, объединение "Голубая роза" и вообще другую эпоху. У него был любимый учитель, который окончил ВХУТЕМАС и втайне внушал своим ученикам дореволюционные идеи. Правда, Сергей Иванович скрывал такие свои вкусы, живо бы погнали вон изо всех клубов.
Его картина должна была изображать пруд и нежных девушек в венках на берегу. И старую усадьбу вдали на горке: колонны, сирень, бирюзовые закатные небеса, розовый отблеск вечерней зари, эх.
Сам Сергей Иванович, даром что небольшого роста, был из старого дворянского рода, разве что папаша его явился из голодной Николаевской области в двадцатые годы учиться и женился на мамаше, которая была дочь лишенцев, ее семью к тому времени сильно уплотнили, выселив в комнату на Пречистенке в бывший собственный шестиэтажный доходный дом. Этот приехавший папаша Сергея Ивановича, Иван, утверждал повсеместно, что чист в смысле происхождения, т.е. что он из сельской бедноты, и под это дело вошел в партию и занял еще одну комнату для семьи. Однако дальнейшее показало, что после развода с мамашей папаша быстро покатился вверх по служебной лестнице, поменял комнату на большую и съехал вон, стал профессором марксизма-ленинизма, парторгом и т.д., то есть или оказался самородком, или все-таки был иного происхождения. Мамаша однажды сказала Сереже, что Иван (она называла мужа "Иван") не тот, за кого себя выдавал. Там были какие-то темные дела, чуть ли не сбежавший на юг белый офицер с беременной женой. Офицера этого красные шлепнули на дороге, жену взяли в обоз, где она вскоре родила. Вот так на самом деле и появился Иван, по отчеству Фомич, поскольку отрядом командовал некто Фома, позднейший муж подобранной. По легенде, Фома воспитывал Ивана революционной рукой.
А Сережа, сын столь разных родителей, так и вырос в собственном дедовом доходном доме, в комнатке 12 метров в коммуналке на двадцать пять персон, где его соседом после войны оказался скрипач из консерваторской школы, находчивый еврейский мальчик: он оборудовал свою койку железными мисками с водой. В них он засунул ножки кровати, чтобы клопы не лезли к нему наверх и тонули бы все как один в мисках. Свое изобретение он охотно демонстрировал. Клопы же в дальнейшем, как оказалось, обнаружив миски с водой, пошли на таран, полезли по потолку и сваливались на умного маленького скрипача сверху, с высоты четырех с половиной метров, и затем дневали в матрасе. Додя впоследствии стал звездой берлинской филармонии, солистом и дирижером, но это произошло нескоро.
Сережа, таким образом, жил под звуки скрипочки из-за стены. Из года в год звук становился все качественней. Но Сережа никогда так и не сказал маленькому Додику, что он играет лучше, чем Ойстрах по радио. Сережа был молчаливым пришедшим с войны парнишкой. Мать его тоже говорила мало - то ли по природе, то ли их ко всему приучила советская власть, в частности, в лице майора КГБ Калиновского, который, вселившись в папашину комнату по обмену, всегда чистил сапоги, задирая ногу на столик у их с Сережей двери, и вслух произносил только две фразы: "В нашей деревне все спят" и "Горячо сыро не бывает".
Мама Сережи горбатилась машинисткой, родных не осталось.
Сережа перед войной, лет в тринадцать, пошел в районный дом пионеров в кружок рисования, где и встретил титана Серебряного века, своего учителя.
Для будущей картины Сергей Иванович все собирал и собирал материал, пока однажды, в декабре, его не вызвал папа Савва, директор клуба.
- Поможешь там девочкам из кружка пластики, они требуют какую-то декорацию к своему концерту на Новый год. Достали мы им бязи двадцать метров. Так уже прямо нету моей мочи! - вдруг воскликнул этот темпераментный толстяк. - Сделал доброе дело - седлай коня! Как говорится. Провертели башку! Ковер им другой сразу амором подавай! Пианино настройщика! Все под Новый год! Эта вобла сушеная!
- Какая вобла?
- Татьяна Вольфганговна, - запнувшись, пролаял Савва. - Эта, длинная.
- А, - ответил Сергей Иванович и пошел в зальчик, где занимались пластикой.
Уже издали, сквозь музыку, был слышен легкий топот множества ног. Настолько легкий и невесомый, как будто бы это были вереницы танцующих кошек. Пианист играл что-то знакомое, из детства - "В лесу родилась елочка". У Сережи защемило сердце. Додик уехал за границу в апреле. Мама умерла полгода назад. Новый год будет без них... Мама так любила испечь пирог с капустой, он у нее получался легкий-легкий. Додик обожал мамины пироги.
Сергей Иванович вошел. Навстречу ему по полуистертому красному ковру, приплясывая на цыпочках и при этом обернувшись к пианино, летела с поднятыми вверх худыми руками девушка в белом.
