Двери тамбуров, перекошенные, тугие, поддавались плохо. Надя с нескрываемым раздражением их отпихивала, словно они были виноваты во всей этой истории. Что там, впереди, справа? Кажется он! И рюкзак его оранжевый… борода… точно он! Она заспешила, почти побежала к дремавшему у окна человеку. Он увидел ее… растерялся. Вскочил. Потом снова сел. Словно нехотя.
— Вы… Надя. Да! Что? — он поперхнулся словом, закашлялся.
— Ларион мой… у вас?
— Господи! — он опять вскочил и схватил её за руки. — Что случилось? Кот ваш пропал?
— Да. Пропал. Он у вас?
— Да, что вы, Наденька! Конечно же нет! А-а-а, понял теперь чего вы на меня-то подумали. Так это же я пошутил там, в вагоне — вы понравились мне очень, вот я, так сказать, образно выражаясь, и намекнул, что… — он перевел дыхание, — что, мол, взял бы вас, да украл! Когда это случилось?
Электричка взвизгнула, прыгнула и понесла.
— Это… Да, вот-вот, совсем недавно. Я заснула, меньше часа спала, наверное. Проснулась, а его шлейка обрезана.
Надя без сил опустилась на скамью рядом с ошарашенным Алексеем. Она машинально прижимала к груди полуопустевший пакет с едой, который зачем-то с собой прихватила. Слезы навертывались на глаза помимо воли и, не отрываясь от сочувствующего, доброго взгляда этого человека, которому она сразу поверила, Надя стала рыться в пакете, вспомнив, что там должны быть салфетки. Тушь, хотя бы, не потела…
Она нащупала скомканную бумагу, поднесла к глазам.
— Что вы делаете? — Алексей мягко отвел её руку, — это же газета! Сейчас… — он пошарил в карманах и вынул чистый выглаженный носовой платок.
— Что? — она сейчас плохо соображала.
— Газета! Возьмите платок — такие глаза нельзя газетой…
Надя, наконец, сообразила в чем дело. Ее рука не салфетки нащупала, а тот комок с мусором, который она смела в газетку в купе и сунула в свой пакетик. И сейчас этот газетный ком медленно, как живой, разворачивался у неё на коленях.
— Где вы это взяли? — Алексей без смигу глядел на этот шевелящийся ком.
— Что?
— Вот это. То, что в газету завернуто.
Надя взглянула — труха. Та самая, которую Ларион просыпал с верхней багажной полки, когда сдуру распотрошил чьи-то лежащие там мешки.
— Это… мусор. Я подмела и в пакет засунула, чтоб потом выбросить.
— Это не мусор. Это маковая соломка.
— Маковая соломка… — севшим голосом простонала Надя, глядя под ноги.
На полу под лавкой валялись окурки, обгоревшие спички, а между ними лениво перекатывалась пустая бутылка водки.
— То есть? — она вопросительно взглянула на Алексея.
— Сырье для производства наркотиков, — заключил тот, с тревогой глядя на нее. — Откуда это у вас?
— Это Ларион…
Надя говорила медленно, как в полусне. Внешне она будто бы помертвела, но это впечатление было обманчивым — внутри в ней все подобралось, словно состояние сжатой пружины помогало ей перемочь этот страх, что внезапно смерчем, лавиной пал на нее… Словно мышечное напряжение помогало что-то понять, связать воедино ускользавшие нити реальности, — облегчало работу мысли.
— Он залез на багажную полку… там были мешки. Вот. Это оттуда. Он, видно, их разодрал. Он обожает все драть!
Она улыбнулась вдруг Алексею с внезапной мягкостью. Такая всепонимающая и всепрощающая мягкость и теплота во взгляде бывает у мудрых, стойких, сумевших смириться с судьбой старух.
— Ну что ж… Надо мне возвращаться. Извините меня, Алеша. Всего вам хорошего.
— Погодите, Надя! — тревога в его голосе нарастала. — Куда вы теперь? Поезд-то ваш ушел.
— Да, — усмехнулась горько, — мой поезд уже ушел!
— У вас хоть есть деньги на билет до Москвы?
— Есть. Не беспокойтесь, я… со всем этим… разберусь, — с видимым усилием выдавила она, разделяя слова короткими паузами, словно было трудно дышать. Иль выискивала в этих словах какой-то особый смысл, пока ещё для самой неясный…
Надя поднялась, скомкала газету вместе с её жутковатым содержимым и резко зашвырнула обратно в пакет.
— Я пойду. Счастливо вам! — её голос снова окреп.
— Надя, — Алексей тоже поднялся, — если я окажусь в Москве, как мне разыскать вас?
— Зачем?
— Ну, повидать… Узнать про кота.
— Кота я верну. Видаться нам незачем. Вы хороший человек, Алеша, и спасибо вам. Всего вам самого доброго! Ну… я пошла.
И, резко развернувшись, рванулась вперед как на старте. Выстрел уже прозвучал!
— Надя, все будет хорошо! — крикнул ей вслед Алексей.
Ответа не последовало. Она скрылась за дверьми тамбура стылой уральской электрички, даже не обернувшись. И бегом — по вагонам — под стук своих каблучков… Точно там, позади — разъяренная толпа, настигавшая с посвистом и улюлюканьем.
«Вот видишь — первый шаг уже сделан. И ничего, что он оказался неверным — этот шаг, ничего, что ложный этот след… Зато я узнала. Узнала! Немного, но уже кое-что… А это добрый знак. Алеша… дай тебе Бог! Ты, видно, нормальный парень. У тебя своя дорога. А у меня — своя. Я иду. Иду! Слышишь, время?! Я не дам тебе меня обогнать. Я успею, я выберусь… обязательно. Только как же мерзко все это!»
* * *
На первой же остановке выскочила на хрупнувший снег безлюдной платформы и бегом к противоположной — в обратный путь.
Скорее, только бы скорей — ждать не могу! Не могу-у-у! — выло в душе. Только бы двигаться, все время двигаться, без остановки, без пауз. Пауза для меня — это все. Конец! А, вон, кажется, электричка… она! Ах, беда, я же не считала, сколько остановок проехала — какая отсюда по счету станция этот Енаул проклятый…
Поезд подполз, остановился. Двери зашипели, раздернулись. Вошла, села. Народу в вагоне мало. Знобко. Темно.
— Вы не подскажете, когда Енаул? — обратилась она к старику, что сидел напротив.
— Через две остановки. Третья, считая от этой.
— Спасибо!
Что-то не так! Что меня сбило с толку — я же чувствовала, что Ларион там остался, в поезде. Меня интуиция ещё ни разу не подводила. Так что ж помешало мне? Ах, Ларион! Бедный ты мой, затерялся где-то там, в этом чертовом домике на колесах. Который гудит и дергает… Ты что думаешь: я тебя бросила? Не боись! Затерялся он, как же… Кота украли! Что не так? Колет как соринка в глазу. Просто кота украли или… маковая соломка? Есть тут связь? Никакой связи! Но почему я как сумасшедшая рванула из поезда, почти не соображая, что делаю, но зная одно — надо догнать геолога, кот у него… Ах, да — мне же об этом сказали — тот парень в тамбуре — мол, мужик с бородой с вещами на выход собрался и кот был при нем. Значит, я все сделала правильно? Вроде, да. Но кота-то у него нет! Выходит, мне наврали. Зачем? Как голова болит! Дуреха, так чувствовала ты, что кот где-то в поезде, или нет? Да или нет?! Скорее, да… Но ведь электричку нельзя было упустить — если бы Лариона в самом деле украл Алексей и скрылся с ним на той электричке, я бы в жизни его не нашла! С концами в воду! Как будто это сейчас не так… Конечно не так — только не надо с ума сходить! Надька, не истери, займемся удравшим поездом.
— Девушка, сейчас Енаул будет, — наклонился к ней старичок.
Он прищурился, рассматривая ее: и откуда такая? И пальцы его, костистые, крепкие, словно от изумления подрагивали на коленях.
— Слышь, выходить тебе — твоя станция.
— Спасибо! Иду.
Вышла в тамбур. Вот он, вокзал-канарейка, надвигается, наплывает навстречу.
Прямо как родной! — усмехнулась Надя. — Как к себе домой возвращаюсь… Бред какой-то! Что за бред вся эта твоя жизнь, Надька! Что ты вечно устраиваешь? Вот тебе ещё это — ЕНАУЛ — вот теперь и терпи. Но почему?!
Стоп! Двери раскрылись и навстречу ей в тамбур шагнули двое парней, загородив выход. Одинокий фонарь на перроне качнулся под ветром, полыхнул мертвенным светом по лицам вошедших, и Надя их сразу узнала — это были те двое из её сбежавшего поезда. Один — тот детина, что в коридоре стоял, без лица, и другой — короткостриженный, который направил её вдогонку за Алексеем. И этот другой нехорошо улыбнулся, а безликий замахнулся с размаху… в руке он сжимал бутылку. Надя резко пригнулась, послышался звон стекла. Она напружинилась, стрелой рванулась вперед и выскочила на платформу…
… прямо в объятия милиционера.
* * *
Электричка мгновенно растворилась во мгле, а с ней и те двое. Ночь обняла онемевшую местность. Поднималась пурга.
— Что ж ты хулиганишь, а? Напилась? — милиционер больно сжал её руку повыше локтя, пальцы у него были как клещи.
— Да вы что, с ума сошли? Пустите меня! На меня напали сейчас, я чудом жива осталась… Да где у тебя глаза, дурак, пусти сейчас же!
— Полегче ты… Не дергайся. Прям ща отпущу! Пройдем-ка в отделение. И вроде баба с виду приличная — а на тебе — пьяная вдрызг! Ах ты, сука, ещё вырывается!
