Санька сознался зимой, но Пина не подтвердила в письме этого случая, отговорилась как-то незаметно. Ее письма, нечастые и нерегулярные, вообще надо было понимать. О серьезном она писала шутливо и коротко, а про пустяки развозила. Например, как заметелило кордон и почта месяц не ходит, а она совсем заспалась. Встает днем, открывает один глаз и так шатается от окна к окну. Отец ругается почем зря, она отвечает, что другой глаз ей пока не нужен, а мать только вздыхает. В одном из писем выяснилась интересная для Родиона подробность: оказывается, никто тогда, на пожаре-то, Пине насчет него не врал и он зря грешил на пожарников. Пина все это придумала, только зачем, сама не знает.
Зима тянулась долго. Родион занимался с парашютистами, ездил в техникум на экзамены, у матери в деревне потом пожил, и все ладом выходило. Если б не этот случай по первому разряду! А то ребята теперь где-то одни шуруют, а ты тут лежи да загибайся...
В комнатушке застоялся тяжелый запах. Под койкой Родиона лежал бывший в употреблении парашютный ранец с червивой картошкой, и друзья забыли про него. В углу, жирно блестя стволами, стояла Санькина тулка-бескурковка. Несло зверем от старого, плохо выделанного медведя, что разлегся по всему полу; в густую шерсть забились всякий сор и старые окурки. На стенках висели пустые птичьи клетки. Родион каждую зиму занимался щеглами и чечетками, отпуская их на волю к первому своему вылету. В этот рейс он собирался наспех, пичуг выпустил, а клетки не успел почистить.
Родион-то принюхался и ничего не чуял, а хозяйке было наплевать. Правда, она сразу ласковела, когда заходили ребята: "Пожалте, гости дорогие, пожалте!" Родион не знал, что парашютисты из его команды в складчину купили ей кусок штапеля, чтоб она получше ходила за ним. Чуть свет хозяйка начинала бродить по дому. Зачем это она бесконечно топала за стенкой? Дышала со свистом, и шаги ее были тяжелыми, будто она таскала на плечах воз.
Утром принесли "Лесное хозяйство". Родион перелистал его, однако про пожары там снова ничего не было, и он закинул журнал под кровать. Тоска! В окно был виден кусок неба, безрадостно яркого и чистого. И что это за весна такая сухменная, пропади она пропадом совсем! Видать, никто не придет и сегодня.
Около полудня, однако, послышался с крыльца умильный голос хозяйки:
- Проходите, дорогие гости, проходите!
Никак, рабочие? Они! Входят по одному, цепочкой, будто по тропе. И дядя Федя впереди, Неелов. Несет свою драгоценную кудрявую бороду, только губы да нос из нее. Родион заскрипел койкой.
- Да лежи ты! - сказал дядя Федя.
Славно. Остальные тоже, должно быть, прямо из тайги. Потискали ему руку, расселись кто где.
- Проветрить бы, Родя. Берлогой у тебя прет.
- Проветривай не проветривай, - махнул рукой Родион, разглядывая мужиков.
Ты скажи, все прошлогодние опять подобрались! Ну, с этими-то можно дела делать. Каждую весну летнаб Гуцких нанимал сезонников. В другое время все они таежничали - соболя и белку били, шишковали, вывозили к рекам лес для самозаготовителей, сплавляли его полой водой, а как сгоняло снега, из разных мест собирались на лесные пожары. Просились непременно под команду Родьки Гуляева, потому что парень он был грамотный, оборотистый и огонь его слушался. Родион ими тоже дорожил. Новый человек неизвестно чего стоит, и в тайге лучше нет с теми, кого ты видел во всяких видах. А этих людей, разных по возрасту и характерам, но в чем-то очень сходных меж собой и с ним самим, он даже как бы любил - ему не скучно было слушать их обыкновенные разговоры о бедах-заботах, знал семейные дела каждого, грехи и слабости, без каких человек не живет на земле.
Рабочие принесли с собой, конечно. Дядя Федя сполоснул из бутылки стакан, стоящий на столе, налил Родиону.
- Шуруй, старшой.
- Отрава, - скосоротился тот, жалостливо поглядывая на дядю Федю, во всяком деле бригадира. - Как только вы ее, стерву, пьете?
- Да как? Так уж. К трудностям нам не привыкать, сам знаешь.
Сдержанно заулыбались, и было понятно, что дело вовсе не в этой старой немудрящей шутке, а просто всем было хорошо - вот так вот собрались и зашли. И Родион радовался, потому что бригада в порядке и зашла полным составом.
- Тебя хоть просвечивали, Родя?
- А вы думаете, эти доктора меня живьем отпустили бы, если б кости потрескались?
- Стал быть, в порядке?
- Как видите! - Родион закурил, затянулся. - Вы сегодня из лесу? А Санька Бирюзов где?
- Уже на север кинули.
- Вертолетом?
- Им.
Дядя Федя обнес всех за здоровье старшого и себя не забыл. Пожарники закусывали кое-чем, молча наслаждаясь законным в начале сезона причастием.
- Вот проклятая погодка! - сказал Родион. - Раскочегарило?
- Кой-куда уже не пролетишь - дымно... Да это ладно, как у тебя-то вышло все?
- Подсобите-ка, - сморщился Родион.
Его приподняли, подивившись, что он нисколько не усох. И даже пошутили: мол, больно уж много в тебе, паря, требухи. Родион бережно опустил ноги с кровати и сел. Лохматый и лобастый, он будто поширел в плечах, когда поднялся, покрепчал с виду. Лицо у него было в синих пороховых конопушках, но совсем молодое, живое и свежее, а руки - как у матерого рабочего. Посетители переглядывались: в порядке, значит, наш старшой - шевелится. И не ослаб, видать, ни капельки, все такой же сбитый, как свитух березовый.
- Что было-то, Родя?
- Идем! - показывая, как низко они летели над первым весенним пожаром, Родион повел над столом левой рукой; указательного пальца на ней не было. - Идем. Санька Бирюзов, я и Гуцких...
Подвыпившие пожарники начали уже перекидываться своими словами и сейчас поталкивали друг друга, чтоб не мешать Родиону, однако тот внезапно оборвал себя:
- Да что рассказывать-то? Живой! Вы лучше меж собой поговорите, а я с вами посижу...
Рабочие замолкли, а чуток захмелевший дядя Федя невнятно сказал:
- Это, я помню, меня подо Ржевом тоже...
Потом заговорили все вместе, плохо слушая друг друга, и Родион засекал только обрывки слов и фраз.
- Я им говорю: вы же все знаете, начальство, в зубах карандаши держите...
- А помните, я еще осенью толковал: тяже-е-елый год будет! Одно дело високосный, а потом лист облетал трудно. Вершинный, считай, до снега держался... Уж эту примету я знаю.
- А нас подо Ржевом полегло, мужики, никто не считал, сколько полегло...
- Ну и что же ты этому начальству?
- Да что? До свиданьица, говорю...
Родион смутно слышал негромкий этот говор и вспоминал первый свой в сезоне вылет, перебирал подробности его, которые никогда не обскажешь так, чтобы в точности передать все.
Платоныч заехал за ними тогда чуть свет, даже выспаться не удалось. Санька дремал в пикапе, а Родиону холодно было от свежего утра. На аэродроме он перетаскал к самолету парашюты и груз, немного согрелся, однако сон еще вязал его тягучими путами.
Лесопатрульный Як воробьишкой попрыгал по летному полю, оторвался от него неприметно и поплыл к Саянским угорьям, что выступали на пустом горизонте прямо из плоской земли. Их уже вызолотило солнце, а равнина еще спала. Под сизой утренней дымкой неровности ее были сглажены, краски притушены. И самолет шел пока в земной тени. Но вот он поднялся до уровня далеких гор, и его облило светом. Родион смотрел через окошко на мокрые еще крылья самолета, на смурую землю и слепящее солнце, чувствуя, что вот-вот оно зальет долину и теплый дух от земли рассеет утреннюю марь.
Внизу потянулась тайга, в ней запетляли речки. Полые воды кое-где еще стояли в луговинах и спрямляли излучины, однако сила их прежняя уже сошла в Енисей. Щетинились голые редкостойные леса, в них пестрел снег, но белого оставалось совсем мало.
Прежние годы Родион соскакивал, когда тайгу уже окидывало зеленым дымом и она дышать начинала. А в такую, полумертвую, не приходилось давно. И не шибко-то манило. Но Родион знал, что стоит ему увидеть пожар, и он сам весь займется.
В кабине было тепло и по-домашнему звякала какая-то железка, не то пряжка на парашютных ремнях, не то еще что. Иногда самолет содрогался, однако Родион совсем не думал о его немощности и хрупкости. Чувствовал, как текут мимо окна упругие струи от мотора, будто бы держат и зыблют самолет...
Помнится, об одном только беспокоился - насчет ветра. Весняк гулевой дерева мотает и совсем иссушает тайгу. Летом-то подлесок да кусты зеленые пружинят, не дают ветру ходу, а пока некому его усмирить, и он рвет насквозь, шумит по сухой траве да неперепревшему листу. Выйдешь на такое продувное место - держись цепче, сбивает, будто с крыла.
От ветра все зависит. Первым делом засечь, куда пристрелочный парашют потащит, а то в прошлом году на севере спустили на нем капсюли и полдня шуровали в заломах, ободрались все на поторчинах, будто козы. Продукты-то Гуцких сбросит просто так. Родион загодя накупил еды и упаковал все в двойной мешок, чтоб не рассыпалось, когда внутренний прорвется от удара.
