М. Горький, в свое время с восторгом встретивший «Уездное» Замятина, отрицательно относился к его экспериментаторству. В «Рассказе о самом главном» он увидел лишь применение теории относительности Эйнштейна в литературе. Но это несправедливо. Если Замятин и применял свои математические и физические знания в художественной практике, то лишь тогда, когда полагал их полезными для раскрытия своей мысли. Но это вовсе не означало, что все свои произведения он создавал как некие искусственно и расчетливо выверенные конструкции (а такое мнение бытовало). Просто у него был свой взгляд на литературу, которую он рассматривал как сгусток, как концентрацию мысли и чувства, а не банальное описание банальных ситуаций, банальных характеров при помощи банальных приемов. Свое кредо он выразил в статье «О синтетизме» (1922), посвященной творчеству Юрия Анненкова: «Ни одной второстепенной детали, ни одной лишней черты: только суть, экстракт, синтез, открывающийся глазу в сотую долю секунды, когда собраны в фокус, спрессованы, заострены все чувства… Сегодняшний читатель и зритель сумеет договорить картину, дорисовать слова, – и им самим договоренное, дорисованное будет врезано в него несоизмеримо прочнее, врастет в него органически. Здесь – путь к совместному творчеству художника и читателя или зрителя».
Об этом Замятин говорил и в своих лекциях по литературной технике, об этом говорил и с собратьями по литературному цеху. А вот его записка, сделанная в конце 1918 года на заседании редколлегии одного из альманахов по поводу рассказа Юрия Слезкина «Червонный король»: «То, что есть яростно-красочный Гоген – не делает плохими подернутые пеплом краски Борисова-Мусатова. Надо различать импотенцию и целомудрие… Автор пишет не столько строками, сколько между строк. Это – большое и самое трудное мастерство»[13].
Именно таким мастерством обладал Евгений Замятин. И дело вовсе не в том, что Замятин приспосабливался, что, держа кукиш в кармане, стремился насолить советской власти. Напротив, именно в лаконизме, в передаче читателю, слушателю, зрителю художественной квинтэссенции сказывалось его доверие к читателю, вера в его интеллектуальные и нравственные силы, в его эстетические потенции. Своими произведениями Замятин хотел не только рассказать о своем времени, но и всколыхнуть душу читателя, заставить его осмыслить происходящее и искать новые пути в преодолении трудностей созидания нового строя, бороться против глупостей, ошибок, а порой и преступлений, которые может совершить или уже совершила новая, народная власть от имени народа.
Разумеется, цензура пристально следила за каждым произведением Замятина. Почти каждый рассказ проходил редакционный путь с большим трудом. Так, рассказ «Пещера», уже напечатанный в январе 1922 года в журнале «Записки мечтателей», произведение о страшной гибели интеллигентов в холодном, голодном Петербурге, был запрещен цензурой для издания в сборнике повестей и рассказов Замятина, и только дополнительными хлопотами писатель все же добился его публикации.
(В этой связи мне вспоминается беседа почти сорокалетней давности с забытым сегодня писателем Н. Н. Никандро-вым. Его произведения тоже были посвящены современности, он писал о разрухе, голоде, проституции, нищенстве, взяточничестве, деградации масс в первые годы после революции. Многие произведения запрещались цензурой. Он обращался к начальнику Главлита П. И. Лебедеву-Полянскому, которого хорошо знал по дореволюционной эмиграции. Но тот разводил руками:
– Потерпите, Николай Никандрович. Не стоит давать козыри нашим врагам. Пройдет лет 10–15, построим социализм, тогда и напечатаем: вот, мол, как было раньше плохо, а теперь все хорошо…
В 1956 году во время пожара все рукописи Никандрова сгорели.
По сравнению с писательской судьбой Никандрова судьба Замятина – великолепна. Почти все им написанное было напечатано при жизни.)
В 1929 году издательство «Федерация» выпустило собрание сочинений Евгения Замятина – четыре тоненьких томика. Это, пожалуй, был его последний писательский успех.
В том же 1929 году началась уже массированная травля Замятина. Формальным поводом послужила публикация романа «Мы» за рубежом. Но, как известно, это произведение было знакомо многим советским слушателям и критикам уже давно. А к публикациям за рубежом Замятин сам не был причастен.
Кампания была направлена против Б. Пильняка и Е. Замятина в связи с публикацией за рубежом повести первого «Красное дерево» и замятинского романа «Мы». По сути дела, она не была направлена против этих двух писателей. Ее смысл – указать, что место всех деятелей искусства и литературы – в ряду шагающих к светлым вершинам социализма, что они должны служить существующему строю и воспевать его, а не выискивать недостатки и не заниматься самовыражением на буржуазный лад.
Замятин вспоминал об этой кампании в 1933 году: «Москва, Петербург, индивидуальности, литературные школы – все уравнялось, исчезло в дыму этого литературного побоища. Шок от непрерывной критической бомбардировки был таков, что среди писателей вспыхнула небывалая психическая эпидемия: эпидемия покаяний. На страницах газет проходили целые процессии флагеллантов: Пильняк бичевал себя за признанную криминальной повесть („Красное дерево“), основатель и теоретик формализма Шкловский – отказался навсегда от формалистической ереси; конструктивисты каялись в том, что они впали в конструктивизм и объявляли свою организацию распущенной; старый антропософ Андрей Белый печатно клялся в том, что он в сущности антропософический марксист…»[14]
Еще в 1928 году Замятин был в центре литературной жизни страны, его избрали председателем Всероссийского Союза писателей. Но уже 7 октября 1929 года он опубликовал в «Литературной газете» письмо, в котором заявил о выходе из Всероссийского Союза Писателей.
Его перестали печатать. По инерции появились две-три небольшие публикации. И все.
Его «Блоху», которая прошла в разных театрах свыше трех тысяч раз, сняли с репертуара. Новую пьесу «Атилла», над которой он работал почти три года, запретили к постановке.
В этих обстоятельствах он вынужден был направить письмо Сталину. «Для меня как для писателя, – говорит Замятин, – именно смертным приговором является лишение возможности писать, а обстоятельства сложились так, что продолжать свою работу я не могу, потому что никакое творчество немыслимо, если приходится работать в атмосфере систематической, год от году все усиливающейся травли». Он согласен, что основания для нападок у критиков были: «Я знаю, что у меня есть очень неудобная привычка говорить не то, что в данный момент выгодно, а то, что мне кажется правдой». В октябре 1931 года он покинул родину, жил сначала в Германии, а с февраля 1932 года – во Франции, где и умер в марте 1937-го.
За границей Замятин не прекращает работать. До последних дней он писал исторический роман об Атилле. Активно трудился для кино. Написал несколько киносценариев. Наибольшая удача выпала на долю сценария, написанного Замятиным в соавторстве с Жаком Компанейцем по мотивам пьесы М. Горького «На дне». Фильм был поставлен классиком французского кино Жаном Ренуаром, а в роли Васьки Пепла снялся другой будущий классик – молодой Жан Габен. В 1936 году картина была удостоена национальной премии как лучший художественный фильм года.
И все же достойного применения своему таланту Замятин за рубежом не нашел. Ни в Берлине, ни в Голливуде, ни в Париже не заинтересовались его предложениями. А. Штейнберг пишет в своих воспоминаниях: «Его выслушивали вежливо, откланивались и даже не обещали дать ответа… Один из директоров немецкой кинематографической фирмы, который интересовался произведениями Замятина и читал их на немецком языке, сказал ему: „Вы очень русский, вас нельзя приспособить к нашей жизни“»[15].
Мир произведений Евгения Ивановича Замятина настолько разнообразен и оригинален, что кажется, будто один и тот же человек не мог никак оказаться автором и сказок, и пьес, и глубоких психологических новелл, и острых сатирических рассказов и повестей, и исторического романа, и блестящих эссе… И все же это так: все это – Замятин. Образный, сочный русский язык, тугая, плотная манера письма, совершенная композиция, насыщенность мыслью отличают каждое произведение писателя.
Литературное наследие Замятина относительно невелико, но в нем почти нет произведений, о которых можно было бы сказать, что они – не лучшие. «За 29 лет литературной работы осталось – под мышкой унесешь; но вес – свинчатка», – сказал о его творчестве другой словесный кудесник Алексей Михайлович Ремизов.
Однако Ремизов, столь высоко ценивший писателя, не знал еще об одной ипостаси Замятина-творца – автора записных книжек. А между тем, опубликованные полностью (в настоящем издании будут представлены все записные книжки, впервые собранные вместе!) – записные книжки (или блокноты, как они были названы первым их публикатором Александром Тюриным) являются самостоятельным художественным произведением. Писатель вел записи в многочисленных блокнотах с 1914 по 1936 год.
