Жена смотрит на меня с доброжелательным сочувствием. Она понимает, что я хочу на ее место. Но место занято.
Если быть точной, то я хочу на свое место. Я хочу с ним работать. Но у него нет постоянного соавтора. Он свободен и создан для неба, как птица. Куда хочет, туда и полетит. С кем хочет...
Я стою в проеме двери, не помню почему. Кажется, тороплюсь или говорю, что тороплюсь. Из гордости.
Доработчик берется меня проводить до киностудии. А может быть, это ему надо на киностудию, а я еду с ним, чтобы продлить минуты общения.
Мы едем в машине молча. Кутузовский проспект - невероятно чистый. И очень низкие черные тучи. Собирается гроза.
Я понимаю, что через десять минут он остановит машину. Я выйду - и это навсегда.
- Скажи, пожалуйста... - Я замолкаю.
- Да? - отзывается он.
- Если я разобьюсь в автомобильной катастрофе, ты заплачешь?
Я хочу спросить: занимаю ли я какое-то место в его жизни? Или ему все равно: есть я или нет?
- В автомобильной - нет. Вот если в авиакатастрофе, тогда заплачу.
На идиотский вопрос мог быть только идиотский ответ. Но смысл этого ответа таков: "Живи свою жизнь. На меня не рассчитывай".
Машина остановилась возле студии. А может, возле моего дома. Не помню. Настала минута прощания.
"Не думай, - сказала я себе. - Не оборачивайся".
Я купила кооперативную квартиру на краю Москвы. У меня поменялся адрес, а телефон еще не поставили.
Осваивалось ближнее Подмосковье, город наступал на маленькие деревни, яблоневые сады. У меня под окнами поле, на котором пасется одна корова. Мой маленький племянник, увидев корову, громко удивился:
- Это кто, большая собака?
Мой фильм закрыт. С телевидения я ушла. Золотистая индюшатина, песни под гитару, глаза, как у козла рога, низкий голос его мамы - все остается в ТОЙ жизни. А в этой - широкое поле под окном и два автобуса до метро. Один останавливается возле дома, другой - через поле. Когда я иду через поле, меня заносит ветром и снегом. Я поворачиваюсь спиной и пережидаю и в такие минуты кажусь себе беглым каторжником.
Однажды на автобусной остановке я встретила известного писателя, мы были знакомы по журналу "Юность", и попросила прочитать мой новый рассказ. Я тогда вовсю писала свои рассказы и каждый раз не могла понять, что у меня получилось. И мне каждый раз была нужна оценка высокого профессионала.
Профессионал согласился и позвал к себе домой. Вечером. Я явилась с рассказом и удивилась, почему никого нет дома.
- А где твоя жена? - спросила я.
- В больнице.
- А что с ней?
- Аборт делать пошла. Завтра утром вернется.
Не теряя времени, он стал расстегивать на мне кофту.
- Я не за этим пришла, - спокойно сказала я и сделала шаг назад.
- Но можно совместить.
- Совмещать не будем. Либо ты читаешь, либо я ухожу.
Он понял, что пререкаться бесполезно. Взял рассказ и сел за стол. Он читал, держа руку козырьком возле лба, но я видела, что он обижен и разочарован. Мой рассказ ему не нужен тысячу лет, он просто хотел использовать пустое помещение, свободное от жены. За этим и позвал. Значит, жена - там, в страданиях, в страхе. А он - тут... А я где?
Мне стало так пусто под ногами, как будто я нахожусь в самолете, у которого заглох двигатель. Я еще держусь, но сейчас полечу в бездну.
Я подошла к телефону и набрала номер Доработчика. Подошла жена.
- Привет, - сказала я. - Это я.
- А куда ты делась? - заорала жена. - Мы тебя тут ищем, у всех спрашиваем. Ты что, переехала, что ли?.. Сейчас я его позову, он меня замучил: найди, узнай... Я у кого только не спрашивала...
Жена громко заорала в глубину квартиры мое имя. Так обычно кричат "пожар" или "караул".
Раздались торопливые шаги, в доме шел радостный переполох. Она кричала, он бежал, что-то грохнуло, должно быть, он свалил по дороге табуретку. И его голос:
- Да... Ты куда пропала? Почему ты не звонила?
- А я думала, может, ты не хочешь... Он смеется, у него от нежности ломается голос, становится еще ниже. Не голос - горячая лава.
- Ты завтра что делаешь?
- А? Что?
- Приходи к часу дня. Мы тут сценарий написали вместе с Р. - Он называет имя нового соавтора. - Завтра будем читать. Приходи. Хорошо?
Завтра я снова увижу его керамические глаза, его маму, которую невозможно не любить, их уютный дом. Главный уют - от отсутствия роскоши. Я вспоминаю: у них были старые стулья, допотопные диваны... Что же так тянуло? Талант. Там было много талантливых людей. Более того, там ВСЕ были талантливы, каждый по-своему. Я любила их, а они меня. И мы как будто бежали навстречу друг другу с распахнутыми объятиями.
- Хорошо, - сказала я. - Приду.
Я положила трубку и пошла из комнаты. Писатель подумал, что я, возможно, пошла в туалет. Но услышал хлопок входной двери.
Я вернулась домой и тут же села вязать себе шапочку из черной шерсти. Я приду в белом пальто и черной шапочке. Очень элегантно.
Я вяжу вечер и половину ночи. Шапочка готова. На нее никто не обратит внимания. Какая разница, что на голове...
Я прихожу к часу дня. Вся семья в сборе плюс Р. Р. сидит на моем месте и читает сценарий вслух. Все слушают. И я тоже слушаю с особым вниманием. Преувеличенно громко хохочу, когда смешно. Глубоко задумываюсь, когда не смешно. Хлопочу лицом, бровями. Стараюсь.
А зачем, спрашивается... У него другой соавтор, не я. И своя жизнь, жена и мама, скрепленные сыном.
Мы все сидим и внемлем и все от него чего-то хотим.
Я хочу, чтобы он со мной работал, приумножал мою славу.
Жена хочет, чтобы он любил только ее, освободил от ревности.
Мама хочет, чтобы он не пил.
Соавтор хочет, чтобы он снял суперфильм.
Мы все воткнули в него пики своих желаний и надежд. Замерли, как на групповой фотографии.
А он читает сценарий будущего фильма, который действительно окажется шедевром и не постареет никогда. Даже через двадцать лет.
Через двадцать лет
Мы встречаемся на фестивале в Сочи. Стоим на берегу моря. Вода мирно дышит у наших ног.
Он - не пьет. Завязал. Мама была бы довольна, но мамы нет.
Жена - не ревнует. Этот вопрос отпал сам собой.
Я - ушла в литературу, работаю одна. Мне не нужны соавторы, они размывают мою индивидуальность.
От него больше никто ничего не хочет. И он похож на воздушный шар, наполовину спустивший воздух. Для того чтобы создавать шедевры и быть наполненным, ему нужна была наша зависимость, пики наших желаний. Он увертывался от них, сопротивлялся, рвал себя на части, и это давало искру. А сейчас ему не от чего заряжаться.
Вокруг фестиваль: просмотры, море, черешни. Я не обращаю на Доработчика никакого внимания. Он уже не Доработчик. Но я все время помню: он где-то здесь... И мне спокойно, как будто все дома.
Потом мы разъедемся, каждый в свою жизнь. Но я буду знать: он где-то здесь. На Земле. На этом свете. И мне спокойно, как будто все дома.
А может быть, я когда-нибудь позвоню и он спросит:
- Где же ты была? Куда ты делась?
И его голос будет густой и горячий, как жидкая лава.
Но это потом. А тогда...
