Ознакомительная версия.
Вскоре после рождения внука прибыл с Урала папаша Виктора, на мой взгляд, культурный и не очень еще старый мужчина, но уже пенсионер, бывший заводской мастер, теперь работающий в какой-то мастерской без потери пенсии.
- Сын, - говорит, - не писал нам и не давал своего адреса до тех пор, покуда не прославится. Но мы с женой поняли, что нам этого, то есть славы его, может быть, совсем никогда и не дождаться. А он, как ни вертеть, дитя наше. И без славы он все равно нам дороже всего. Дороже даже нас самих...
Виктор был почему-то недоволен приездом отца. Хотя деньги взял, что привез отец. Разговаривал с отцом очень грубо, тоже как Тамара со мной, в том тоне, что, мол, кто ты и кто я и для чего ты явился? И что все, мол, вы можете понимать только материальный интерес: набили кое-как брюхо - и довольны.
А со мной отец Виктора разговаривал сердечно и чуть ли не слезно жаловался - упустили, мол, мы парня еще в самом нежном возрасте. Забил, мол, он себе в башку только одно: хочу быть артистом. И мы с матерью, она библиотекарь, - сперва поддерживали его в этом плане: водили в театр, приглашали даже на дом артистов, ну, не из сильно знаменитых, но все-таки вполне толковых, которые, представьте себе, находили в нем способности. Но сам я, говорит отец, имел другую идею. Я хотел и мечтал дать ему в руки сначала крепкое какое-то ремесло, чтобы он имел навсегда свой надежный кусок хлеба, а потом уж, думал я, пусть он выбирает, что хочет: хоть театр, хоть кино, хоть там еще что. Я, рассказывает, папаша, старался приохотить его в первую очередь к своему заводскому делу. Тем более было ему уже почти что пятнадцать лет. И в школе он учился не ахти как отлично. Наверно, его отвлекали эти театральные мечты и думы. А у меня, в моем детском возрасте, все было по-другому, говорит отец. Я, говорит, будучи фабзайцем в железнодорожных мастерских, после работы, идучи домой, даже чуть, будто нечаянно, подмазывал себе сажей лицо, чтобы все видели, что идет не кто-нибудь, а - рабочий класс. Виктор же, напротив, как раз этого и стеснялся. Ну, как же, его товарищи кто на газетного журналиста готовится, кто в поэты стремится. И в газетах, и в детских книгах, которые мать приносила ему, писалось только о людях редких, возвышенных профессий. А тут нате - он, Виктор, всего только, получается, рабочий. Нет уж, если работать, так в театре, хоть кулисы и занавесы переносить, стулья переставлять. С этого и начал. А потом его стали уже натаскивать на артиста - сначала, правда, в самодеятельности. И, представьте, хвалили. Хотя он сильно кричал на сцене, то есть очень переживал. Но девушкам это нравилось. И в газете появились заметки три, в которых, между прочим, отмечалось, что вот, мол, сын рабочего и сам рабочий проявляет и так далее. Но кое-кто из его друзей уже прорвался в Москву. И Виктору как бы нельзя было отставать. А тут, в Москве, все, оказывается, по-другому. И, похоже, потерялся человек. А он, как ни думать так и сяк, - сынок мой и у меня, понятно, болит душа.
Говорил мне все это отец Виктора на бульваре при памятнике Гоголю. И, говоря так, часто переходил на шепот, будто страшась, чтобы прохожие не узнали, что случилось с сыном его. А потом сказал, вставая:
- Ну, что ж теперь делать - случилось и случилось. Завяз человек. Теперь хоть внука нашего Максима надо уберечь от соблазнов ненужных и пагубных. Насчет денег я так решил. Пока жив, пенсию свою буду Виктору переводить. Нам с женой и того, что мы зарабатываем, хватит. А там видно будет. Может, Виктор еще уцепится за что-нибудь. Я иногда даже твердо надеюсь, что обязательно уцепится. Ведь должен же он уцепиться...
Отец Виктора недолго погостил у нас и опять уехал к себе - на Урал. И вот в это время, когда он уехал, Тамара мне сообщила, что к ним или к нам - уж не знаю, как лучше понимать, должен в воскресенье прибыть Еремеев. Это как будто большой человек в театральном деле. Знакомый Виктору еще по Уралу.
- Надо будет его хорошо принять, не поскупиться, чтобы он видел, что мы не нищие, - сказала Тамара. - Тем более отец Виктора привез деньги. Попробуй, мама, сделать все как следует...
Ну, конечно, если мне дано было такое поручение, я развернулась вовсю. Тут борщом, понятно, не отобьешься. Наготовила я всего, что позволили средства и возможности.
И Еремеев, правда, приехал. Высокий, будто красивый мужчина с очень нервным, сильно помятым лицом.
Вот сколько я живу на свете, никто никогда ни при каких обстоятельствах не только не целовал мне руку, но не часто и здоровался со мной за руку.
А этот Еремеев, войдя в нашу квартирку с низким потолком, вот этак развернулся и поцеловал мне вот именно руку, отчего я в первую минуту не знала, куда девать себя. Ведь все-таки я женщина, можно сказать, дикая, без особого образования, хотя и была одно время членом месткома. И вдруг такой человек, как Еремеев, которого я лично и неоднократно видела в телевизор, целует мне руку, вот с таким поклоном и даже стучит каблуками.
Этого я, конечно, никогда не забуду.
Еремеев приехал не один. С ним еще были два артиста. "Для хора", - как он сам выразился шутя. Но они все время молча выпивали и закусывали. И только когда сам Еремеев заметно хорошо выпил и начал говорить про какого-то Улялаева, которого может сыграть в Советском Союзе только один Виктор, они, эти двое, стали с шумом поддакивать, говоря, что Виктор, это сразу видно, - железный человек, что он железно чувствует правду жизни, что он прямо-таки типичный Улялаев.
И откуда взялся, удивляюсь, этот Улялаев? И кто он такой? А может, и не Улялаев. Может, я что-нибудь перепутала. Но я так поняла, что есть какая-то для театра или для кино очень важная роль, которую способен сыграть только наш Виктор.
- ...Просто на днях буду пробовать тебя на Улялаева, - пообещал Еремеев, еще не очень выпивший. - Очень ты где-то греешь меня.
Еремеев, похоже, волновался, глядя на Виктора, и пил стопку за стопкой, уже не сильно закусывая. И при этом все время говорил, что ему пить нельзя, что у него больная печень и что врачи ему просто категорически запретили выпивать, но изредка он все-таки позволяет себе, чтобы не разрушать компанию. А то, мол, некоторые теперь говорят, что ты зазнался, Еремеев. У него же такая видная работа и в театре, и в кино, и на телевидении.
Мне понравился Еремеев внешностью и разговором. Вот это уж действительно артист, ничего не скажешь - все данные при нем.
Прошел, однако, год, а он так больше и не появился у нас. И, наверно, не вспоминал о Викторе.
Видели мы Еремеева после этого только в телевизор. Играл разведчика, потом какого-то немолодого, утомленного профессора. Но это уже не имело к нам никакого отношения.
- Халтурщик, - сказал Виктор, посмотрев на него в телевизор. - Все у него вторично и третично. Нет своего подлинного творческого лица...
Тамара между тем родила второго ребенка, опять замечательного мальчика, уже похожего, как говорили, на меня (а я все-таки не уродка). Назвали мальчика на этот раз Николаем, но не в честь моего отца, а в честь отца Виктора, который так и называется Николай Степанович. И хотя он не часто приезжает в Москву, но деньги на содержание семейства сына, то есть свою пенсию, полностью переводит, как обещал, ежемесячно.
Говорят, что до тридцати лет время идет медленно, и не очень заметно, а после тридцати стучит, как счетчик на такси. Я это хорошо чувствую. И вижу, как все меняется вокруг меня - и в хорошую сторону и в не очень.
Уже и некоторые из тех товарищей Виктора, что ходили к нам, постепенно уцепились за что-нибудь. Один - вдвоем с товарищем - нарисовал картину "У огненных печей", о чем даже было в газете. Другой удачно снялся два раза в кино - в толпе. Третий еще чего-то такое сотворил. Ведь работы много. Работай сколько хочешь. Но чего греха таить, не все, - я давно замечаю, далеко не все хотят работать. Даже за умственную работу не многие с охотой берутся.
И наш Виктор все раздумывает. Не сказать, что он лодырь. Целый день он читает какие-то книги и даже что-то пишет, но все это - на дому и без последствий.
- А вам что - хотелось бы, чтобы я в торговую сеть пошел? - огрызнулся он однажды, услышав мой разговор с Тамарой. - И чтобы у вас все было? И чтобы вы были довольны.
Правда, в неделю раз или два он ездит на киностудию часа на два, на три, но толку - чуть. Не приносит это ему никакого заработка.
А время идет. И уходит. Скоро уже дети его в школу пойдут.
- ...Вы понимаете или нет, что такое сила воли? - спросил меня отец Виктора, когда мы сидели тогда вечером на бульваре у памятника Гоголю. Сила воли - это такая вещь, без которой человек - не человек. А где ее взять, если ее нету, этой силы воли? Виктора, например, только она могла бы спасти и вывести из этого туманного его состояния. Он сейчас, может, рад был бы бросить все эти детские затеи и пойти на какую-нибудь нормальную работу. Не дурак же он от рожденья. Но силы воли ему не хватает. Не хватает силы воли, чтобы оторваться от нынешнего своего состояния, подавить свою гордыню и заняться каким-то обыкновенным делом, чтобы дети его впоследствии тоже видели, что их отец на своем месте. Ну, словом, чтобы дети, как положено, уважали отца. А то ведь что-то опасное получается. Даже чрезвычайно опасное...
Ознакомительная версия.
