В буднее время, осенью и зимой, гимназисты носили черные суконные курточки (они назывались пиджаками), без поясов, с синими погонами, восемью медными пуговицами в один ряд и красными петлицами на воротниках. Праздничные мундиры носились с кожаными лакированными поясами и отличались от пиджаков золотыми галунами на петлицах и рукавах. Прослужив свой срок, мундир переделывался в пиджак и в таком виде служил уже до истления. Шинели с несколько укороченными полами выдавались гимназистам для ежедневного употребления под именем тужурок, или "дежурок", как их называл Четуха. В общем, в обыкновенное время младшие воспитанники имели вид чрезвычайно растерзанный и грязный, и нельзя сказать, чтобы начальство принимало против этого решительные меры. Зимою почти у всех "малышей" образовались на руках "цыпки", то есть кожа на наружной стороне кисти шершавела, лупилась и давала трещины, которые в скором времени сливались в одну общую грязную рану. Чесотка тоже была явлением нередким. Против этих болезней, как против всех остальных, принималось одно универсальное средство касторовое масло.
III
Суббота. - Волшебный фонарь. - Бринкен торгуется. - Мена.
Покупка. - Козел. - Дальнейшая история фонаря. - Отпуск.
С поступления Буланина в гимназию прошло уже шесть дней. Настала суббота. Этого дня Буланин дожидался с нетерпением, потому что по субботам, после уроков, воспитанники отпускались домой до восьми с половиной часов вечера воскресенья. Показаться дома в мундире с золотыми галунами и в кепи, надетом набекрень, отдавать на улице честь офицерам и видеть, как они в ответ, точно знакомому, будут прикладывать руку к козырьку, вызвать удивленно-почтительные взгляды сестер и младшего брата - все эти удовольствия казались такими заманчивыми, что предвкушение их даже несколько стушевывало, оттирало на задний план предстоящее свидание с матерью.
"А вдруг мама не приедет за мной? - беспокойно, в сотый раз, спрашивал сам себя Буланин. - Может быть, она не знает, что нас распускают по субботам? Или вдруг ей помешает что-нибудь? Пусть уж тогда бы прислала горничную Глашу. Оно, правда, неловко как-то воспитаннику военной гимназии ехать по улице с горничной, ну, да что уж делать, если без провожатого нельзя..."
Первый урок в субботу был закон божий, но батюшка еще не приходил.
В классе стоял густой, протяжный, неумолкающий гул, напоминавший жужжание пчелиного роя. Тридцать молодых глоток одновременно пело, смеялось, читало вслух, разговаривало...
Вдруг, покрывая все голоса, в дверях раздался сиплый окрик:
- Эй, малыши! Продаю волшебный фонарь! Совсем новый! Кто хочет купить? А? Продается по случаю очень дешево! Зам-мечательная парижская вещь!
Это предложение сделал Грузов, вошедший в класс с небольшим ящичком в руках. Все сразу затихли и повернули к нему головы. Грузов вертел ящик перед глазами сидевших в первом ряду и продолжал кричать тоном аукциониста:
- Ну, кто же хочет, ребята? По случаю, по случаю... Ей-богу, если бы не нужны были деньги, не продал бы. А то весь табак вышел, не на что купить нового. Волшебный фонарь с лампочкой и с двенадцатью зам-мечательными картинками... Новый стоил восемь рублей... Ну? Кто же покупает, братцы?
Долговязый Бринкен поднялся со своего места и потянулся к фонарю.
- Покажи-ка...
- Чего покажи? Смотри из рук.
- Ну, хоть из рук... а то в ящике-то не видно... Может быть, что-нибудь сломано...
Грузов снял крышку. Бринкен стал осматривать фонарь настолько внимательно, насколько это ему позволяли руки Грузова, крепко державшие ящик.
- Трубка-то... треснула, - заметил немец деловитым тоном.
- Треснула, треснула! Много ты понимаешь, немец, перец, колбаса, купил лошадь без хвоста. Просто распаялась чуть-чуть по шву. Отдай слесарю - за пятачок поправит.
Бринкен заботливо постучал грязным ногтем по жестяной стенке фонаря и спросил:
- А сколько?
- Три.
- Рубля?
- А ты, может быть, думал - копейки? Ишь ловкий, колбасник!
- Н-нет, я не думал... я так просто... Больно дорого. Давай лучше меняться. Хочешь?
Мена вообще была актом весьма распространенным в гимназической среде, особенно в младших классах.
Менялись вещами, книжками, гостинцами, причем относительная стоимость предметов мены определялась полюбовно обеими сторонами. Нередко меновыми единицами служили металлические пуговицы, но не простые, гимназические, а тяжелые, накладные - буховские, первого и второго сорта, причем пуговицы с орлами ценились вдвое, или стальные перышки (и те и другие употреблялись для игры). Также меняли вещи - кроме казенных - на булки, на котлеты и на третье блюдо обеда. Между прочим, мена требовала соблюдения некоторых обрядностей. Нужно было, чтобы договаривающиеся стороны непременно взялись за руки, а третье, специально для этого приглашенное лицо разнимало их, произнося обычную фразу, освященную многими десятилетиями:
Чур, мена
Без размена,
Чур, с разъемщика не брать,
А разъемщику давать.
Своеобразный опыт показывал, что присутствие при мене одних простых свидетелей иногда оказывалось недостаточным, если при ней не было разъемщика. Недобросовестный всегда мог отговориться:
- А нас разнимал кто-нибудь?
- Нет, но были свидетели, - возражал другой менявшийся.
- Свидетели не считаются, - отрезывал первый, и его довод совершенно исчерпывал вопрос - дальше уже следовала рукопашная схватка.
- Ну, что ж? Будешь меняться? - приставал Бринкен.
Пальцы Грузова сложились в символический знак и приблизились вплоть к длинному носу остзейца.
- На-ка-сь, выкуси.
- Я тебе дам банку килек и перочинный ножичек, - торговался Бринкен, отворачивая в то же время голову от грузовского кукиша и отводя его от себя рукой.
- Проваливай!
- И три десятка пуговиц. Все накладные и из них четырнадцать гербовых.
- А ну тебя к черту, перец. Отвяжись.
- И шесть булок.
- Пошел к черту...
- Утренних булок. Ведь не вечерних, а утренних.
- Полезь еще, пока я тебе в морду не дал! - вдруг свирепо обернулся к нему Грузов. - Брысь, колбасник!.. Ну, молодежь, кто покупает? За два с полтиной отдаю, так и быть...
Новички молчали, но по их горящим глазам видно было, каким высоким счастьем казалось им обладание редкой игрушкой.
- Ну, последнее слово, ребята, - два целковых! - крикнул Грузов, подымая высоко над головой футляр и вертя им. - Самому дороже... Ну - раз! два!
В это время его глаза встретились с напряженным взглядом Буланина.
- А-а! Буланка! - кивнул ему головой Грузов. - Покупай фонарь, Буланушка.
Буланин смутился.
- Я бы с радостью... только...
- Что только? Денег нет? Да я сейчас и не требую. В отпуск пойдешь?
- Да.
- Вот и возьми у родных. Эки деньги - два рубля! Небось, два-то рубля тебе дадут? А? Дадут два рубля, Буланка?
Буланин и сам не мог бы сказать: дадут ему дома два рубля или нет. Но соблазн приобрести фонарь был так велик, что ему показалось, будто достать два рубля самое пустое дело. "Ну, у сестер добуду, что ли, если мама не даст... Вывернусь как-нибудь", - успокаивал он последние сомнения.
- Дома дадут. Дома мне непременно дадут, только...
- Ну вот и покупай, и прекрасно, - сунул ему Грузов в руки ящик. - Твой фонарь - владей, Фаддей, моей Маланьей! Дешево отдаю, да уж очень ты мне, Буланка, понравился. А вы, братцы, - обратился он к новичкам, - вы, братцы, смотрите, будьте свидетелями, что Буланка мне должен два рубля. Ну, чур, мена без размена... Слышите? Ты, гляди, не вздумай надуть, - нагнулся он внушительно к Буланину. - Отдашь деньги-то?
- Ну вот. Конечно, отдам.
- Забожись.
- Вот ей-богу, отдам, честное слово...
- Ладно... А то у нас знаешь как.
И, поднеся к лицу Буланина кулак, Грузов повернулся на каблуках и выплыл из отделения своей шатающейся походкой.
Нового хозяина фонаря тотчас же окружили товарищи. Со всех сторон потянулись жадные руки.
- А ну-ка, покажи фонарь, Буланка. Чего же ты его прячешь? Буланушка, дай посмотреть.
Фонарь стал переходить из рук в руки, вызывая то Завистливые, то деловые, то восторженные, то критические замечания. В общем, однако, игрушка большинству очень понравилась: она обещала в будущем всему отделению много забавных минут. Но сам Буланин, следивший ревнивыми глазами за фонарем, находившимся в чужих руках, в то же время не ощущал в себе ожидаемой радости, - в руках Грузова, издали, фонарь казался гораздо заманчивее и красивее.
- Ты смотри, Буланка, - посоветовал Сельский, разглядывая на свет картинку, нарисованную на стеклянной пластинке, - смотри, деньги-то непременно принеси.
- Конечно, конечно, принесу.
- Смотри же... а то...
- А то что? - спросил шепотом Буланин, и его сердце сжалось от неясного предчувствия.
- Бить будет, - сказал Сельский также шепотом. - Ты его не знаешь... Он отчаянный. Если не надеешься достать денег, лучше уж поди к нему в переменку и отдай назад фонарь.
- Нет, нет... зачем же? Я отдам... Что ж... - залепетал Буланин упавшим голосом.
