Ребятишки лежали на чистом золотистом песке. Некоторые барахтались в воде, некоторые кидали вскользь плоские камешки. Они старались, чтобы камешек доскакал до старого тополиного пня, выглядывающего из реки. Вода сердито завихрялась и кружилась вокруг пня, а на нем, не обращая внимания на сердитую воду, сидел голый мальчишка с удочкой.
Шамхал невольно вздохнул. Ведь и он всего каких-нибудь семь лет назад точно так же купался и валялся в песке. Вместе с ребятами, переплыв Куру, уходил в лес. Ели там ежевику, играли, а когда наступал вечер, связав плот, возвращались на этот берег. Иногда они загоняли усталых ленивых буйволов в реку, купали их. Им доставляло удовольствие преодолевать Куру, держась за хвосты плывущих фыркающих быков.
Шамхал, словно внезапно постаревший человек, загрустил, вспоминая детство. Подступили слезы. Если там, среди людей, он сдерживал их, боясь позора, то сейчас у него не было сил совладать с собой. Его злило не столько поведение отца, сколько милосердие Мелек. Вспомнив, как она упала на колени и заступилась за него, он разрыдался. "До чего же я дошел, если женщина, которую я избивал, пожалела меня? Спасла, вырвала из рук отца. С каким лицом я вернусь назад? Разве после случившегося Мелек не станет думать обо мне, как о слабом и бедном мальчике? Встав передо мной, разве она не скажет: "Ну что, теперь видишь, какой ты мужчина и какая я женщина?" Быть может, даже станет насмехаться надо мной, и отец будет посмеиваться вместе с ней. Нет, я больше не вернусь в этот дом. Уйду совсем. Кусок хлеба я всегда заработаю... А что будет с матерью и Салатын?"
Шамхал повернулся и распластался на земле лицом вниз. Теперь он не плакал, но тело его дрожало, как во время рыданий. Стараясь задавить в себе боль и стон, он то перекатывался на спину, то снова вытягивался ничком, извивался и корчился, как змея, через которую переехало колесо телеги.
Вдруг раздался оглушительный плеск. Это огромная глыба земли, подмытая Курой, отвалилась от берега и рухнула в воду, загородив на некоторое время протоку. Вода скопилась было озерком перед неожиданной преградой но скоро нашла себе обходные пути и снова заструилась как ни в чем не бывало.
Это происшествие на реке отрезвило Шамхала, отвлекло его сознание от собственной горькой беды. Он провел рукой по лицу и почувствовал, что на лице запеклась кровь. Тогда он спустился к воде и хорошенько умылся. Совсем рядом с ним по кромке мокрого песка бегала длиннохвостая серенькая трясогузка. Она и правда беспрерывно трясла узким своим хвостом.
От деревни скатилась к воде стайка девчат. В другое время Шамхал, наверно, затаился бы под обрывом, спрятался бы за куст и глядел, как будут купаться эти феи. Он глядел бы на их длинные черные волосы, рассыпавшиеся по белому телу, на слепящие белые груди. Глядел бы ненасытно, как они заходят в воду, играют, плавают. Может быть, он даже спрятал бы у одной из них одежду, что не раз проделывали парни, да и сам Шамхал.
Но теперь ему было не до игры. Одежда на нем изорвана, испачкана, измята. Лицо в синяках и ссадинах. Никто никогда в деревне не видел Шамхала в таком виде. Он был первым среди парней. Быстрее всех переплывал Куру, лучше всех сидел на коне, ловчее всех обращался с кинжалом, побеждал своих сверстников в кулачном бою. Мог ли он оставаться в деревне после того, что произошло. Прежнего Шамхала, красивого и гордого, не стало с сегодняшнего утра, а новому, избитому, опозоренному, нечего жить в этой деревне.
Шамхал разделся, привязал одежду к голове, и быстро переплыл протоку до острова. Спустившиеся по тропинке девушки услышали плеск, оглянулись, но увидели только густые заросли, которые колыхались, как если бы кто-то сквозь них только сейчас прошел.
2
К вечеру туман, поднявшийся от Куры, начал медлено расползаться по земле. Но потом от ближних гор потянуло ровным, устойчивым ветерком. Этот вечерний ветер, пролетая над травами, над полями, где росла пшеница вперемежку с алыми маками, достиг берегов Куры и начал оттеснять туман, погнал его вниз по течению реки в сторону отдаленных сел.
Но от воды курился новый туман. Его уж не хватало на то, чтобы заполнить окрестности, однако он упрямо наползал на плоские островки среди Куры, путался в кустах, цеплялся за кроны деревьев. Выше деревьев его не было, он исчезал, словно таял.
Перед вечером на реке последние всплески жизни. Коровы медленно, долго втягивают в себя прохладную воду, чтобы напиться на ночь. Мальчишки, собиравшие на той стороне дрова, увязывают добычу в плоты и переправляют их на этот берег.
К вечеру вышел к Куре и Джахандар-ага. После утреннего скандала он оседлал коня и весь день провел в лесу, надеясь рассеяться и забыться. Беспорядочно охотился на ту дичь, которая сама могла бы попасть под выстрел, но охота любит внимательность и старание. В конце концов Джахандар-ага наткнулся все же на оленей, пришедших на водопой, и свалил одного из них. Он оттащил добычу к корням старого дерева, а сам поехал в село за арбой.
Конь, увидев село, громко заржал. Джахандар-ага пронзительно свистнул в пальцы. Он всегда свистел, когда возвращался с охоты. Это был знак его домашним, чтобы они высылали навстречу арбу - везти добычу.
На этот раз все произошло точно так же. Вскоре в тумане показалась арба. Разница была только в том, что всегда встречал отца сын Шамхал. Сегодня на арбе сидел слуга Таптыг.
Джахандар-ага, несколько развеявшийся на охоте, снова все вспомнил и помрачнел. Не глядя на слугу, остановившего быков и ожидавшего приказания, хозяин распорядился:
- Переедешь на ту сторону по верхнему броду. Поезжай на островок, что против скалы "Гыз-гаясы", там есть старый тополь, ты его знаешь. Возьми оленя и привези домой.
Парень направил арбу в воду. Железные ободья колес неприятно заскрежетали о мелкие камешки. Потом, когда вода поглотила сначала ось, а потом и сами колеса, скрежетание прекратилось.
Джахандар-ага пришпорил коня и вымахнул из-под берега. С высоты он оглянулся и крикнул вслед Таптыгу:
- У брода бери правее, а то перевернешь арбу и сам попадешь в водоворот!
Арба вскоре исчезла из виду. Джахандар-ага поехал домой. На дворе он позвал:
- Эй, кто там есть, возьмите коня!
Повесив винтовку на столб, подпирающий веранду, он поднялся на навес открытое плоское место, с которого лучше всего оглядеть все вокруг. Поглядел в ту сторону, где в эти минуты совсем умирало солнце. Вытянувшись в цепочку, медленно шли от Куры сытые, довольные коровы с выменем, набухшим от молока. Молодые бычки и телки перегоняли друг друга, поддевали рогами, едва обозначившимися на лбу. Матерый бык отстал от общего шествия, бил землю копытом, ковырял ее рогом и ревел.
Джахандар-ага стоял на навесе до тех пор, пока стадо не подошло ко двору. Впереди стада шел любимец Джахандар-аги - олень с большими ветвистыми рогами. У других впереди стада всегда идет вожак-козел, а в этом стаде - олень. Джахандар-ага поймал его три года назад маленьким олененком в лесу за Курой, вырастил, приучил к стаду. И вот теперь гордое лесное животное смиренно ведет стадо домой, побрякивая колокольчиком, висящим на шее.
Джахандар-ага спустился с навеса и вышел навстречу стаду. Олень подошел к хозяину, ткнулся в ладони прохладным и влажным носом.
Обычно хозяин ласкал оленя в эту минуту, трепал его по шее, гладил ему плоский широкий лоб, чесал между рогами. Но теперь хозяину, как видно, не до оленя, он отошел в сторону, предоставив стадо служанкам, которые и загонят на место, и дадут корму, и подоят коров.
Вот уж и собак спустили с цепи, все погружается в тишину и во тьму. Всякие звяканья, стуки, шорохи, связанные с окончанием дня, затихли возле домов, и тишина разлилась по всем окрестностям. Погасли окна, погасли уличные очаги во дворах, люди укладывались спать, все замирало до утра. Сильнее становились только запахи свежести, наплывающей от воды, шум Куры да еще росла тяжесть на душе у Джахандар-аги.
Его дом затих, но падал светлый свет из окон, дом ждал своего хозяина, а хозяин между тем боялся приблизиться к своему дому. Он стоял у ворот, глядел в сторону шумящей во тьме Куры и старался понять, что же все-таки и как же все это произошло.
Может быть, нужно было думать не теперь, а два дня назад, когда он возвращался из города и увидел на берегу реки эту молодую, красивую крепкотелую Мелек. Но тогда он как раз ни о чем не думал совсем, да и не мог ни о чем думать. Как только увидел ее, какая-то темная горячая волна разлилась по телу, затуманила мозг, застлала глаза, наполняя каждую мышцу сладкой тяжестью.
Это была не первая встреча. В прошлом году, когда жители нижних сел переезжали в горы, он увидел и заприметил Мелек. Впереди длинного обоза из скрипучих арб ехали верхом на конях женщины и девушки. У разлива они остановились и поили коней. Мелек (тогда Джахандар-ага не знал еще, как ее зовут) прямо и ловко сидела в седле. Нижний край платья у нее зацепился, должно быть, за седло, и взгляд Джахандар-аги невольно остановился на полном женском колене. Женщина не знала, что ее колено открыто, но особым женским чутьем она почувствовала, что на нее смотрят, и стала оглядываться по сторонам, ища чужой взгляд. Джахандар-ага полулежал на траве, обняв винтовку.
