Имени Его в том, что всякий раз прощая твои «побои и унижения», Иисус чистит хепар твой, чтобы не прорвало плотину эту до срока, Отцом Небесным установленного для тебя, в надежде, что одумаешься. И бесконечно прощение Спасителя, – Совесть снова пнула Инквизитора в бок, – но не вечны ткани хепара, а у клеток, что сотканы в форму этого органа, есть своя совесть, и она говорит: довольно.
– Господи, мне дурно, – простонал Инквизитор, напряжение внутренностей перешло в ослабление, и храмовник помочился под себя, что вызвало новые рези, уже в непотребном месте.
Совесть беспристрастным тоном заявила: – Не отними ты языка у Травника вместе с жизнью, он сказал бы сейчас «везина уринария», а я добавлю: спускаясь от ушей (сердечных) к хепаре грешника, Совесть спокойно отопрет последнюю дверь, и это будет «везина», так что лучше слушать ушами.
Закончив возиться с тряпкой и плеснув остатками воды на острые зубья кресла допросов, Клещ толкнул дверь и вышел в темную галерею. Неподалеку на полу чернела бесформенная груда тряпья. Подойдя ближе, тюремный служка разглядел бездыханное тело Инквизитора, «сидящего» в луже собственных испражнений. Клещ даже в темноте сразу же определил, что храмовник мертв. Он присел возле почившего на корточки и, оглядевшись, пошарил по карманам рясы – пусто, но на пальце Инквизитора красовался золотой перстень с печатью.
– Прости, Господи, – прошептал, крестясь, Клещ, – облегчу путь его в сень Твою.
Он не без труда стянул перстень с распухшего пальца и спрятал трофей у себя.
– Без надобности мертвому, да пригодится живому, – проговорил он и уже собирался уйти, как в слабом отблеске свечи заприметил цепочку на шее покойника. Снова оглянувшись и подумав секунду, Клещ сдернул цепочку с Инквизитора, на ней оказалось позолоченное распятие. Иисус, прикованный к своему Кресту, с укором глядел на служку, отбрасывая на алчное его лицо «золотые» блики. Клещ, загипнотизированный раскачивающимся на цепочке Христом, не в силах оторвать глаз от взора его, прошептал: – В сиянье Имени Его.
Но вдруг, опомнившись, зажал крестик в кулаке и засеменил к настоятелю, сообщить о безвременной кончине Его Преосвященства, по всей видимости, обнимающего сейчас Господа нашего, Иисуса Христа.
Древо, которое решило не цвести
– Знаешь ли ты, в тени какого дерева мы сейчас есмь? – произнес Будда, расслабленно зависнув в нескольких дюймах над змеевидным корнем, традиционно для себя, в позе лотоса. Я с трудом оторвал взгляд от его болтающихся в воздухе без всякой опоры пяток (надо признаться, завораживающее зрелище) и поднял глаза вверх. То, что я увидел, впечатлило меня не меньше: надо мной раскинулась крона гигантского дерева, значительно превосходящая по размерам баобаб, секвойю или камедь. Ни один лист не повторялся в рисунке, ни одна ветвь не имела равной длины или одинакового изгиба, но главное удивление вызывал общий ствол, составленный из великого множества отдельных, прямых, гнутых, избегающих друг друга и «липнущих» один на другого, с различающейся структурой и цветом корой, ползущих ввысь и убегающих в стороны, слабых, изможденных, словно лианы в джунглях, коим нужен чужой каркас для жизни, и крепких, плотных, как корабельные сосны, что величаво рвутся к солнцу, подставляя шапки крон всем ветрам.
– Что это? – только и смог прошептать я, захлебываясь от величия и мощи увиденного.
– Это Древо человечества, – умиротворенным, почти сонным голосом ответил Будда и, помолчав, добавил, – оно решило не цвести.
Будда – Просвещенный, он все знает, и он – Просветленный, а значит, никогда не лжет, но еще Будда – большой ребенок и любит шутить. Как это, дерево что-то решает? Я снова задрал голову, бурная листва пестрила всеми цветами радуги, да-да, крона Древа человечества не походила ни на одно знакомое человеку растение.
– Сколько красок! – произнес удивленно я вслух.
Будда, продолжая пренебрегать силой притяжения, заунывно продекламировал: – Это следы увядания, но не цветения.
Продолжая разглядывать необычное дерево неизвестного семейства, я вынужден был согласиться с мудрейшим – все, что так восхитило меня, относилось к листве, цветов я не обнаружил.
– Но Древо не выглядит мертвым.
– Оно и не мертво, – Будда, словно голубое облако, спустившееся ближе к земле посмотреть, как там внизу дела, повернулся вокруг своей оси и едва не коснулся носом серо-зеленой коры ближайшего стебля. Никто лучше него не умеет часами пялиться в стену, не моргнув глазом и не пошевелив бровью, утверждая при этом, что созерцание Вселенной наилучшим образом производится через подобный экран.
Это надолго, подумал я, но ошибся. Будда отозвался, видимо заканчивая мысль: – Оно умирает.
Я последовал его примеру, но не рассчитал и с усердием, достойным хорошего ученика, расплющил физиономию о бледно-розовый витой ствол.
Будда улыбнулся: – Не суй нос в чужие дела.
– То есть? – обиделся я.
– Каждый ствол, образующий общее Древо, – род, и чем длиннее стебель, тем старше он и темнее деяния, что гнули и кривили его, отравляя сокоток, а иной раз и перекрывая вовсе.
– Так это родовые древа, – догадался я, по-новому рассматривая хитросплетения стеблей и почти геральдическую расцветку коры.
– Проницательностью в твоем роду не был обделен только… – задумчиво произнес Будда.
– Где, где мое древо? – засуетился я, жадно хватая ближайшие стебли и пытаясь самостоятельно определить свою принадлежность к разноцветным складкам их «кожи».
– Оно с другой стороны, – «успокоил» меня мой сизоликий товарищ. – Это твоя прабабка по материнской линии.
– Что прабабка? – не понял я.
– Единственный проницательный член твоего рода, – отрезал Будда. Не отрываясь от разглядывания трещинок на теле Древа человечества, заполненных грязью помыслов, пухом надежд и беспокойными жучками, высовывающими то и дело на Свет Божий длиннющие усы и тут же прячущими их обратно.
Признаться, я и сам подозревал это (не про бабку, конечно). Мне бы кто разжевал, засунул (аккуратно) в рот, я попробовал бы, и, если бы не понял, то этот кто-то вытащил бы все обратно, перемолол наново и, желательно без раздражения, запихнул опять.
Будда, даром что Посвященный, все мысли мои «прочитал» между складок древесной одежды.
– Жевать Истину я не стану, ибо подобное действо приводит к возникновению хаоса, и уж тем более насильно заталкивать ее в твое сознание – это сущее варварство, но рассказать о Древе могу. Спрашивай.
Я заметался между загадочной личностью прабабки и трагедией вселенского масштаба – увяданием Древа человечества, и хоть своя рубаха ближе к телу, но любопытство глобального характера взяло верх.
– Почему мы решили не цвести? – выпалил я, немного жалея, что внутрь вопроса нельзя поместить и древнюю родственницу.
– Все взаимосвязано, – четко и неторопливо произнес Будда, – и Армагеддон, и прабабка.
– Вот черт, – вырвалось у меня.
– И
