«Иегову», знакомые жены боялись его и обходили стороной. Но однажды он сорвался. Период веры продлился всего год.
В один из дней будильник поднял брата, а жены дома нет. И дочь надо вести в детский сад, и на работу опоздать нельзя.
Пашка отвёл Юлю в детсад, а вечером забрал. Жена так и не появилась. Не появилась и к ночи. И на следующий день, и днём позже.
Юля переехала к нам. Брат не успевал после детсада на рабочий автобус. Натаху искала милиция и не смогла найти, в морге её тоже не оказалась. А оказалась она в Иркутске с каким-то новым ухажёром. Вот тогда брательник и запил.
Вернулась через два месяца, чтобы оформить развод.
Переехала с Юлей к своим родителям, а брат ночевал у нас. Натаха постоянно звонила Пашке по телефону, но брат игнорировал её звонки. Честно говоря, я думал, их любовная история закончилась.
В сентябре я отправился учиться в Иркутск, а в последних числах октября появилась возможность ненадолго приехать домой.
К моему приезду Пашка с Натахой помирились. Первого числа я помог им перебраться в их общежитие, а второго сел на автобус в Иркутск. Петлю на шее брат затянул в ночь со второго на третье.
Новоиспечённая семья решила отпраздновать новоселье. От признаний в верности супруги быстро перешли к скандалу и драке.
В порыве отчаяния брат закричал:
– Да я повешусь пойду!
Стена уютного счастья, которую он собирал кирпичик за кирпичиком, снова рухнула. Позже оказалось, что Пашка уже два раза примерял петлю, а всем известно: в третий раз Бог забирает самоубийц к себе.
Наши предки утопленников и удавленников не хоронили на кладбищах. Было убеждение, что если где-нибудь похоронить утопленника или удавленника, за это весь край постигнет бедствие. На этом основании народ, взволнованный несчастьем, таким, как неурожай, мор или эпидемия, выгребал мертвецов из могил.
Натаха собрала в доме все верёвки и ремни и бросила их в окно, туда, где валялись к тому времени журналы из серии «Сторожевая башня» и «Пробудитесь!»
Дети чьих-то беспечных родителей, которые играли в столь поздний час на улице, позже рассказывали, как Натаха кричала Пашке: «Ну что, ты ещё не повесился?!»
Вот он и затянул петлю. Назло.
Брат поднимался по лестнице с ремнём, бельевой верёвкой и стопкой журналов, а его жена, дождавшись, когда он появится в конце коридора, высунулась в дверь и задала свой риторический вопрос.
На похоронах она играла роль безутешной вдовы. Упала на колени на могильный холм, гладила рукой фотографию надгробия, и было видно, что врёт.
На прощальной церемонии люди похожи на больших ворон, которые собрались вокруг гроба. Стоят и сжимают молчанием гигантские клювы. Наблюдают за теми, кто втыкают лопаты в холм около ямы и кидают землю в адскую пучину.
Можно бесконечно смотреть на огонь, воду и как закапывают мёртвого. Лопата за лопатой шаги в бездонную пропасть.
Жена брата играла роль безутешной вдовы, а Юля сидела на диване рядом с гробом и, скучая, болтала в воздухе ножками. Она не понимала, что произошло. Она всего лишь пятилетний ребёнок.
А перед сном она сказала:
– Я знаю, что папа умер. А когда вы его зароете, я пойду ночью и откопаю его.
Сразу после похорон Натаха с Юлей переехали в другой город.
Я разговариваю с мёртвыми. Я слышу их, и они слышат меня.
Родные морщинки на лице. Последняя связь с этим миром оборвалась, и я в полной пустоте. Я наг и оборван, стар и мёртв. Мёртв внутренне.
Глава 2
Смерть – это дерево,
Могучий дуб из легенды.
Корни этого дерева
пронизывают мировую тьму
и впитывают её,
словно животворящий сок.
А ветви его
Растекаются реками света.
Дерево – смерть
выпьет всю тьму до последней капли,
и твой череп станет пустым,
как вычищенная до блеска чаша,
готовая наполниться
и принять в себя свет, свет, свет…
Ханс Бёрли
Я разговариваю с мёртвыми, и они говорят со мной.
Сами вы чёртовы некрофилы. Узнав, что я обнимаю мёртвое тело, вы сразу думаете о пошлом. Вы не замечаете никого вокруг, вы только ноете о своих проблемах и не хотите элементарно выслушать других.
Даже в родительский день на кладбище вы умудряетесь упрекать мёртвых: «Привет. Вот мы и пришли. Боже мой, что ты наделал? За что так с нами? Ни о ком не подумал. Ой-йо-йой. Ну, давай помянем». Помянули. Можно идти. Спасибо всем за участие.
Ацтеки, чтобы умерший имел при себе спутника по дороге в Миктлан, убивали собаку, а также приносили в жертву маис и зерно, чтобы покойнику было что покупать по пути. Похоронный обряд повторялся раз в год в течение четырёх лет. По окончании этого срока считалось, что умерший достиг цели своего странствия.
Мы проходим долгий путь по ненадёжному мосту, чтобы упасть в костлявые объятия смерти. Мы бредём, погружённые в свои мысли, не замечая людей вокруг, не замечая, как мы нужны им, а они не замечают, как нужны нам.
Я раскапываю могилы и внимательно слушаю то, что мертвецы не могли сказать раньше. Я не священник и не отпускаю им грехи, но даю им спокойствие, которого им так не хватало.
На похоронах брата воды Стикса порвали небо, и мы тянулись за гробом, как стая ворон в чёрных фраках. Семейные по покойному должны носить скорбное платье, синее или чёрное, и непременно ветхое, а не новое: во время траура стыдно ходить опрятно, это считается неуважением к памяти покойного.
Находиться у Пашкиного гроба было жутко. Покойник был слишком живой, но какой-то бескровный, бледный.
Пока я сидел на диване в его ногах, всё было нормально. Люди приходили и уходили, говорили тихими голосами и топтались на месте. Одни долгими взглядами изучали бездыханное тело, другие блуждали глазами по мебели или упирали их в пол. На похоронах комфортно только виновнику «торжества». Всех остальных мучает вопрос: «Что я здесь делаю?» И в ответ – так надо.
Кто-то подсаживается к гробу. По несколько ворон с одной стороны.
Очередь дошла до меня, и я сел к голове брата. Рассматривал его гладко выбритый подбородок, веки, брови, щёки, лоб с церковной полоской. Как живой. Сейчас дрогнут ресницы, и глаза откроются. Синюшные губы растянутся в ухмылке. Брат поднимется и вопьётся клыками мне в шею, вонзится острыми пальцами в мои плечи и будет рвать мою плоть.
Меня охватил ужас. Мой брат не такой, как прежде. Он мёртв, его нет. В гробу вместо него другое существо, злобное и опасное. И оно хочет, чтобы я присоединился к нему, и мы вместе шли по дороге в Миктлан. Нет, не в Миктлан, а в Аид или в жаркое пламя Ада.
Я сомкнул веки и стал считать до ста: один, два, три, четыре, восемь, десять… второй десяток, третий…
Закончив, осторожно встал, обогнул пустые табуретки рядом с собой
