как и большинству современных неудачников, посчастливилось не только застать, эту уходящую натуру, но и присутствовать при ее последних судорогах. В тот период я прозябал в институте информации, где жизнь протекала тихо и неспешно, как помои в сточной канаве. До тех пор, пока в глубине не скапливались разрушительные газы и скромное, ни на что не претендующее вместилище нечистот не превращалось в бурную, не знающую преград ниагару.
Как это было в тот раз, когда один из сотрудников, заслуженных и обласканных в меру возможностей нашей сточной канавы, стал оформлять документы для выезда на историческую родину, в апельсиновый Израиль. Именно для того, чтобы предать его коллективной анафеме, и созвали расширенное профсоюзное собрание. На повестке дня стояли два вопроса: отступника и мой (меня подгребли до кучи, а может, «для разогрева», как местных полусамодеятельных лабухов перед выступлением заезжей рок-звезды). Начали, естественно, с меня.
Моя вина перед общественностью была чисто ритуальной и состояла в невыполнении плана и в бессовестном отлынивании от жизни коллектива. Поэтому журили меня несильно, берегли силы для отступника, который, сидел в первом ряду, свесив на впалую грудь плешивую голову. Когда все претензии в мой адрес были озвучены, слово для подведения промежуточных итогов взяла наш профсоюзный босс – тучная женщина с зычным голосом и отчетливыми усиками над верхней губой.
–Ну что, Сапрыкин, надеюсь, вы все слышали? И что вы собираетесь делать дальше? – поинтересовалась она, буравя меня непримиримым комиссарским взглядом из-под нависших бровей.
И тут я ляпнул первое, что пришло мне на ум, хотя по всем законам логики этому первому следовало быть как раз последним:
– Пойду на железную дорогу, лягу на рельсы и буду ждать опаздывающий поезд Владивосток – Москва.
Минуту в зале висела глухая тишина, потом по рядам общественности пробежали сдавленные смешки, волна которых докатились и до президиума. Суровые лица восседающих за столом, покрытым красным сукном, смягчились, и еще минуту назад обвинительный тон сменился примирительным. Общественность стала искать соринку в собственном глазу и очень скоро ее нашла, сойдясь в едином мнении, что молодым специалистам – а в те времена я подпадал под эту категорию – следует относиться внимательнее, брать над ними шефство и т. д. После чего мне даже группа поддержки была назначена, состоящая из трех активистов: по одному от партийной, комсомольской и профсоюзной линий.
Ну, а, когда, наконец, очередь дошла до отщепенца, вероломно покидающего отечество, неожиданно оказалось, что прежний запал негодования иссяк. Нет, его, конечно, распекали, но, как мне показалось, больше по обязанности. Такое впечатление, что к заранее приготовленному для него позорному столбу вместо гвоздей по ошибке канцелярские кнопки приложили. Как следствие, он воспрял духом, перестал каяться во всех грехах и пообещал, что сразу же по прибытию на родину предков вступит в компартию Израиля.
Позже, правда, выяснилось, что уехал он на самом деле в Штаты, но к тому времени этот вопрос уже мало кого интересовал. Грянули девяностые, и размеренная жизнь сточной канавы оборвалась. Только не подумайте, что я все еще скорблю о ней. Хотя, не мне вам рассказывать, что во всем есть свои плюсы и минусы. Так вот, к главным плюсам тоталитарной эпохи я отношу то обстоятельство, что тогда я был молод. И еще неизвестно, на чем бы я сейчас остановился, если б мне пришлось выбирать между молодостью и свободой.
Но стоп… Я опять сползаю в область беспредметных рассуждений и теряю нить повествования. Хоть возьми и вцепись в нее зубами. Никак не могу сконцентрироваться. Тем удивительнее, как моему нежданному благодетелю из издательства «Дор» удалось внести сумятицу даже в этот сумбур. Ладно, попробую сосредоточиться на том, что у меня в руках. А в руках у меня визитная карточка и договор. Договор… Мне нужно срочно его кому-то показать, вот что! Кому-то, для кого он будет просто документом, фиксирующим права и обязанности сторон, а не благой вестью о грядущих светлых переменах.
Славка, пронеслось у меня в мозгу, вот, кто мне поможет! Если, конечно, он дома. А он должен быть дома, поскольку просочиться в дверную скважину Кирилл из «Дора» не мог, хотя, кто его знает… С этой мыслью я вышел в коридор и распахнул соседнюю
–А, это ты? – кивнул мне затылком Славка, как обычно торчащий за компьютером.
В этом месте, чтобы вам было понятней природа наших со Славкой отношений, отвлекусь на короткий рассказ о нем. Итак, Славка – мой квартирант, я сдаю ему одну из двух своих комнат. Славка обретается у меня уже шесть лет. Он физик и, судя по его собственным заявлением, сделал какое-то открытие, которое он пытается повыгодней продать, но пока не очень-то в этом преуспел, и в ожидании лучших времен работает где придется.
Сначала мы плохо с ним ладили, тем более что он всегда задерживает квартплату. Возможно, я бы его выставил, не случись в нашей жизни Гандзя, та самая, которой я обещал посвятить отдельную главу, но позже, сейчас не до нее… Именно благодаря ей, наши со Славкой отношения вышли за рамки тех, что подразумеваются между квартирантом и арендодателем. Ибо ничто так не сближает, как общая беда и общая женщина. А в нашем со Славкой случае это было практически одно и то же. Какие драматические минуты пережили мы по ее милости! Это теперь, засидевшись допоздна на кухне, мы можем по этому поводу хохмить и называть себя молочными братьями, а тогда нам было совсем не до шуток…
– Славка, – завел я разговор издалека, – ты платить собираешься?
– Собираюсь, – не оборачиваясь, отозвался мой квартирант, – через пару дней. Нужно срочно добить одну халтуру.
– Ну да, – пробурчал я с притворным недовольством и подсунул ему свой договор. – Что ты про это скажешь?
Славка оторвался от монитора, с ошеломительной для меня скоростью просмотрел заветные листки и взглянул наконец, на меня:
– И после этого ты еще требуешь с меня какие-то несчастные копейки?
Мне сразу полегчало. Значит, мне ничего не примерещилось, и договор настоящий.
Тем временем Славка деловито осведомился:
– А ты уже выполнил первое условие?
– Какое условие? – я снова напрягся.
– Ну, тут написано, что аванс будет тебе выплачен после того, как ты внесешь коррективы в текст рукописи. И срок тебе на это дело – месяц.
– А-а… – протянул я. Тут только до меня дошло, что завороженный масштабом причитающегося мне гонорара, я совершенно выпустил из внимания, когда я его получу.
– Оставшаяся часть суммы распределяется следующим образом, – просвещал меня Славка, – одну половину тебе выдадут после подписания рукописи в
