На третий день смело входите и говорите такую на первый взгляд странную фразу:
— Мэри! (Или Ольга, или Эльза). Что вы со мной делаете?!
— А что такое? Что я с вами делаю?
— Посмотрите на меня: (не нужно забывать — еще в передней — смахнуть платком пудру с лица. Но — осторожно: жженая пробка под глазами может размазаться). Вы видите?!
— Да, вид у вас неважный… Но разве я виновата?..
— Вы виноваты! Только вы. Вы приходите ночью к моему изголовью, и… и… я больше так не могу!!!
По общечеловеческой логике нужно бы ответить на это так:
— Чего вы ко мне пристали с вашим изголовьем? Мало ли какая ерунда будет вам сниться? Что ж, я за это должна и отвечать?!
Но… ни одна женщина не скажет так. Нужно знать женщину.
Она только воскликнет:
— Боже мой! Но разве я этого хотела?! Мне самой тяжело, что вы так мучитесь…
Слышите? Ей тяжело! Она, значит, вам сочувствует. Она, значит, как говорят профессиональные рыболовы, — «зацепилась на крючок».
В этом месте я подхожу к самому деликатному вопросу, о котором мне, при моей застенчивости, трудно и слово вымолвить.
Вы должны ее поцеловать.
Только, ради Бога, не сразу.
Не обрушивайтесь на нее, как глетчер, не рычите, как бегемот.
Тихо, деликатно возьмите за руки. Приблизьте свои глаза к ее глазам (губы, как известно, покорно следуют за глазами — деваться им некуда). Ближе… Ближе… Загляните в таинственную бездну ее глаз.
И вот — в этой позиции сразу и не разберешь: вы ли ее поцеловали, она ли вас.
Конечно, дальнейших советов я не могу давать. Я слишком скромен для этого. Можете даже, поцеловав, пойти домой — и на этом успокоиться.
* * *
Знавал я одного человека, который всю рассказанную мною поэтичную процедуру невероятно упрощал. Именно, оставшись с женщиной наедине, бросался а нее, точно малайский пират, и принимался ее целовать.
Я как-то спросил его возмущенно:
— Как можешь ты так по-разбойничьи вести себя с женщиной? А если получишь отпор? Скандал?!
— Отпор бывал часто. А скандалу не было. Женщина предпочитал молча, без крику, отвесить пощечину.
— Ага! Значит, ты получаешь пощечины?!
— Ну, от женщины не считается. И потом на 100 женщин — только 60 дерутся. Значит, я работаю в предприятии из 40% чистых. Этого не приносят владельцам даже самые лучшие угольные копи или учетный банк.
— А вдруг жена пожалуется мужу?
— Побоится! Ты не знаешь мужей. Муж никогда не поверит, чтобы человек ни с того ни с сего — полез целоваться. «Ага, — скажет он. — Значит, ты перед этим кокетничала, значит, дала повод?!» Нет, это штука безопасная.
Этот пример я привел для того, чтобы сказать, что я отношусь к такой манере ухаживать с отвращением. Я — поэт и нахожу, что всякое красивое чувство не должно быть оптовым — с исчислением процентов прибыли.
Как поэт — еще раз говорю: лучший прием для успеха, это «вы мне снились». Долбите, как детям, пока не подействует.
* * *
Другой мой знакомый, как он сам выражался: «работал фарфором». Прием, по-моему, тоже дешевый.
Однажды купил он на аукционе прескверную кошку и китайца, которого если ткнуть в затылок — он начинал мотать головой. С тех пор владелец этих вещей говорил всем дамам, на которых имел виды:
— Старинный фарфор любите?
Какая уважающая себя дама осмелится ответить «не люблю»?
— Люблю, — ответит она.
— Очень?
— Ах, ах, ужасно люблю!!!
— У меня есть очень недурная коллекция старинного фарфора. Не хотите ли зайти осмотреть?
— Гм!.. Удобно ли это? Впрочем…
Часто дама, уже собираясь уходить и надевая перед его зеркалом шляпу, вспоминала:
— Да! А где же этот твой знаменитый фарфор?
— А вот там стоит. Ткни китайца в затылок. Видишь, как забавно? Настоящий, брат, алебастр!
И долго еще после ухода парочки — китаец с задумчивой иронией качает видавшей виды головой.
* * *
Последний совет: женщина, даже самая бескорыстная, — ценит в мужчине щедрость и широту натуры. Женщина поэтична, а что может быть прозаичнее скупости?…
Любящая женщина, которая с негодование откажется от любой суммы денег, — ни слова не возразит вам, если вы купите ей билет в театр или заплатите за нее в кафе.
Один известный мне человек сразу погиб во мнении любящей женщины после того, как, расплачиваясь в кафе, стал высчитывать:
— Два стакана кофе с булочками — 3,5 марки. Ты пила белый кофе, я черный — значит, с меня на 0,5 марки меньше. Да, ты откусила своими очаровательными белыми зубками у меня кусок пирожного, приблизительно, одну треть, — значит, с тебя еще 20 пфеннигов. С тем, что я платил за тебя в трамвае — с тебя, царица души моей, — 2 марки 35 пфеннигов.
Нужно ли говорить, что на таком пустяке этот идиот сломал себе шею, хотя и был красив как бог.
* * *
Кстати, вы, может быть, спросите: а где же советы, как ухаживать не за дамами, а за девушками.
Этих советов я не могу дать.
Потому что за девушками не «ухаживают».
Им делают предложение и женятся.
После же женитьбы молодой человек может прочесть мое руководство сначала.
И то руководство это будет полезно не тому, который женился, а другому молодому человеку — постороннему.
Этот вопрос задал мне издатель, когда я вручил ему материал для настоящей книги.
— Что — «почему»?
— Почему книга так называется: «Отдых на крапиве»?
— Хорошее название, — одобрительно возразил я, ласково похлопав по папке с рукописями.
— Неплохое. Но что, собственно, оно обозначает?
— Неужели не догадываетесь? Так просто! Вы когда-нибудь пробовали отдыхать на крапиве?
— На крапиве? В детстве пробовал. Но, какой уж то был отдых — на крапиве! Одно жгучее беспокойство.
— Вот то-то и оно. Дело в том, что я немного зол на моих читателей. Всю свою и всю мою жизнь они считали меня предобродушным малым, и при личном со мной знакомстве пытались всегда отпустить сомнительного сорта комплимент: «Ах, знаете, я люблю вас читать! На ваших книгах — прямо-таки отдыхаешь!» Я всегда был против того, чтобы мои книги низводились до степени мягкой перины — это ужасно обидно! Литература должна звать куда-то, будить, тревожить, вызывать разные вопросы и запросы. Вот как я смотрю на литературу! А мои читатели?.. Им, извольте ли видеть, удобно отдыхать на моих книгах! Возмущенный этим, я и решил в настоящем случае подсунуть им такую книгу, на которой не очень-то отдохнешь! Она почти вся — едкая, колючая — ну точь-в-точь будто вы легли в крапиву, опираясь об нее голой рукой, щекой и шеей…
Издатель внимательно выслушал меня и потом сказал:
— А вдруг читатель и не почувствует даже, что у него под рукой жгучая крапива?!
— Тогда он не читатель. Крокодиловую или носорожью кожу — я предпочитаю на разных изящных изделиях, но не на читательском теле. Эта моя книга для людей тонкокожих…
Издатель ухмыльнулся и хлопнул рукой по книге:
— Значит — «Отдых»?
— «Отдых»! — хлопнул и я рукой по тому же месту.
— «На крапиве»? — поглаживая книгу, будто это была только что купленная лошадь, спросил издатель.
— «На крапиве», — подтвердил я, ласково пощекотав книгу под корешком.
В этой несложной процедуре и заключался акт крещения новорожденного, который скоро-скоро выплывет на бурный водоворот жизни — под ясным звучным названием:
— «Отдых на крапиве»…
Автор
Для разговора Сукачев выбрал самое неудобное место: нас толкали, нам наступали на ноги, потому что встретились мы с Сукачевым на скрещении двух главных улиц… Все-таки Сукачев ухитрился рассказать свою историю до конца.
Я, впрочем, того мнения, что наша встреча именно на улице — к лучшему: будь это в закрытом помещении — Сукачев плакал бы, как ребенок.
Сукачев уцепился за пуговицу моего пиджака, как тонущий матрос за обломок реи, и начал рассказывать так:
* * *
Видите ли, я имею некоторые дела с Будапештом и рано или поздно собирался даже туда съездить. Но мне страшно мешало незнание ихнего венгерского языка.
И пришла мне однажды в голову благая мысль, чтоб ее черт побрал, эту мысль: пошел я в контору газеты и сдал такое объявление: «Ищу преподавателя венгерского языка. Гонораром не стесняюсь».
На другой день ко мне явился крайне благообразный скромного вида молодой человек и сказал:
— Я могу выучить вас венгерскому языку.
— А вы что же сами… венгерец?
— Нет, но мой дед долго жил в Венгрии. Потом, в 1848 году, бежал от преследований Хорти.
— Что вы такое говорите?! Да ведь Хорти в 1848 году и на свете не было.
