По два часа сидишь. А глаза чего красные?
— Раствор пора менять.
— Давно бы уже коррекцию сделали.
Себе-то она чего только не сделала. С последнего похода угол рта не опускается, из-за чего лицо искажено вечно улыбающейся гримасой.
— Не хочу, — она сказала упрямо и нырнула в кухню.
Телефон, оставленный по неосторожности на столе, уже сменил свою дислокацию — лежал экраном вверх. Лена взглянула на экран: одно новое сообщение, прислал только что.
«Она уезжает на выходные»
«И что?»
Гена набирал сообщение, но так ничего и не отправил. Возможно, тоже сейчас под присмотром — тем же настойчивым женским взглядом, что и она, только жены, не матери. Хотя каждая жена и мать, и дочь мужу своему. Она так и видела, как Гена сюсюкается с женой вечерами, после того как они уложат дочь, как он бормочет ей всякие глупости, а она ему отвечает, называя только их собственными прозвищами, как он целует, ласкает — словом, живет в браке, пусть и отмеченном таким небольшим изъяном, как регулярный виноватый трах на стороне.
— Ты вчера поздно пришла, — мать закинула первую удочку.
— Гуляла.
— До одиннадцати?
— Да. А что? Сама говорила, я слишком бледная, — как обычно, изобразила дурочку.
Мать отступила, перегруппировалась и начала новую атаку. C усилием подтянув второй уголок рта, она просюсюкала:
— Ленусик, если бы у тебя кто-то был, ты бы мне сказала?
— Конечно, — привычно соврала. Отпила чай, вылила остатки в раковину и поставила рядом грязную чашку.
Мать не отставала:
— Ты мало ешь.
— Не люблю по утрам. Тошнит.
— У тебя и месячных в этот раз не было, — кивнула на календарь. С приходом менопаузы она переключилась на дочь, напоминая о подтикивающих часиках. Вот только зря.
Лена поняла и усмехнулась:
— Я просто не отмечала.
Мать угукнула и продолжила жечь взглядом уже с порога спальни, пока Лена одевалась. Разглядывает, поняла она, и встала спиной.
— Ты ведь не стала бы от меня что-то скрывать, да? — допытывалась тем самым, нарочито заботливым голосом, который включала в кабинете директора.
— С чего бы вдруг? — Лена натянула свободный свитер и брюки с завышенной талией. Спутанные волосы стоило бы расчесать, она знала, но сил на это не было, так что просто завязала в пучок и убрала наверх.
Мать покачала головой.
— Накрасилась бы, не девочка все-таки. — И добавила уже в спину: — Во вторник на замену Гене выйдешь. У него аттестация.
Лена могла бы возразить, как она делала когда-то давно, когда только пришла в эту школу после прошлой, что психолог — не учитель на замену и не массовик-затейник, что так нельзя, что это непрофессионально, что это размывает границы. Но не стала.
Мать все еще что-то говорила, но Лена перевела ее в режим белого шума.
Солнечные очки окрасили город в темно-коричневые тона. Гул города подавился музыкой, выкрученной на максимум.
How can you see into my eyes like open doors?.. [4]
Перед школой она застыла и неохотно вытащила один наушник, запрятав второй под волосами. Зашла и тут же вздохнула: отопление так и не отключили, хотя за окном уже было за двадцать. Она неправильно оделась: в кофте слишком жарко, а под ней только тонкая майка с бра, в которой оставаться неприлично — и слишком открыто, да и майка выглядела не ахти: была из ушедшего магазина, которому Лена так и не смогла найти замену. Она не покупала, а все только донашивала — обувь из итальянского дисконта, одежду из японского массмаркета, подписку на сервисы, прошлую жизнь.
Она зашла в кабинет и закрылась, как обычно. Распахнула окна пошире и все-таки стянула кофту. Через пару минут услышала знакомый стук — раз, раз, раз-раз-раз.
Снаружи стоял Гена, как и всегда, озираясь по сторонам.
— Здравствуйте, Елена Сергеевна. Нужно обсудить подготовку к экзаменам в выпускном классе, — сказал он по-театральному громко, так что охранник с того конца коридора поднял голову.
— Заходи уже, — она пропустила его, поморщившись, и закрыла дверь на замок.
— Соскучился, — Гена вжал ее в стену и потянулся к шее. Она попыталась изобразить ответную страсть, глядя на стенд с игрушками, но вдруг ей стало скучно — отвернула голову и уперла руки ему в грудь.
— У меня сейчас запись. Твой Костенко должен подойти.
— Он ходит вообще?
Она пожала плечами:
— С таким же успехом мог бы и не ходить.
— А этот, новенький?
— Алексеев? — она задумалась, сказать ли правду, но ответила уклончиво: — Там есть материал.
Гена плюхнулся на кресло перед ее столом:
— Материал, вот уж точно. Все они один сплошной материал. Кто вообще придумал, что в восемнадцать лет они становятся взрослыми? Школа заканчивается, так это вообще не показатель. У них лобная кора еще не сформирована, мозг только развивается. Ведут себя так, словно им одиннадцать и тридцать одновременно.
— А мы?
— И мы, — легко согласился он. — Главное, чтобы морды больше не били. Все, этот класс выпускаю — и баста. Никаких больше вечеринок, никакого руководства.
— Так она тебе и позволит, — Лена кивнула в сторону коридора так, будто бы все пространство за пределами кабинета принадлежало матери, будто бы она захватила каждый миллиметр своим директорским голосом, своими крепкими духами, своими указами, отчетами, заданиями и протоколами.
— А ты ей скажешь, что для моего психологического здоровья вредно столько возиться со школьниками, — он сгреб Лену в охапку и снова стал целовать. — Мне нужно больше сеансов, доктор.
Лена вырвалась:
— Иди. Тебе еще флаг поднимать.
— Так только без пятнадцати. Время есть еще, — он кивнул на сломанные часы над дверью.
— Нет. Времени больше нет.
Лена снова открыла тесты параллели одиннадцатых классов. Еще бы там встречалось хоть немного правды. Хотя кто их может упрекнуть в непрестанной лжи? Кто должен научить их правде? Она, которая прячется от матери, прячется от любовника, прячется даже от школьников? Или, может быть, Гена, который прячется с ней от семьи? Соцсети с фильтрами? Телевизор с обманом? Они родились в мире бесконечной лжи — неудивительно, что они приняли эти законы и fake it till you make it [5] стало их девизом.
Вот, например, тесты по эмпатии, где ответы понатыканы как придется, явно в насмешку. В одном из бланков все вообще по
