- Нну, этдэдите?!.
Витя, словно во сне, почти без усилия оторвал одну его кисть и заломил ее запрещенным болевым приемом.
- Дыззюдэист хренов! - застонал Юрка, вслед за рукой припадая на колено. - Ланно, я и без ввас дэстэну ббэбки! Пстите меня, где кключ?
Ключ был у Вити в кармане, и он уже приготовился к очередным нудным уговорам, но Юрка вспомнил, что бессчетное количество раз выбирался через балкон, и, пошатываясь, побрел к балконной двери. Витя забежал вперед и стал у него на пути. Но Аня внезапным повелительным жестом указала ему в сторону:
- Пусти его, пускай убирается! - Она была потрясена, что родной сын хватал ее за горло. Не привыкла еще...
- А-а, хтите, чтоб меня без пспрта в ментуру загребли! - раскусил Юрка ее хитрость. - Ггните пспрт, ввы нне иммейте прэва, я ггрэждэнен Иззрэиля!
- Ложись спать, когда проспишься, я отдам, - заверил его Витя. Он был против того, чтобы делать благородные жесты, когда имеешь дело с сумасшедшим. Если бы тот шагнул с балкона и пропал навсегда, Витя бы еще подумал, но ведь никуда он не денется, придется снова ждать, когда он появится и в каком виде, а уехать без него Аня наверняка не решится... Нет, выгонять можно только всерьез и навсегда, но - он чувствовал - Аня еще не готова до конца следовать своему порыву. И будет ли когда-нибудь готова?.. Да и готов ли он сам?
- Нне ххчу спэть, псти! - Юрка начал отпихивать Витю, и Витя понял, что сейчас начнется борьба, ломаная мебель, битые стекла.
Он отступил, и Юрка, пошатываясь, начал поворачивать дверную ручку. На улице был не то поздний вечер, не то раннее утро. И в этот миг Витя представил их с Аней часы, а то и дни ожидания, и - он молниеносно сунул очки в карман и охватил Юрку сзади, намертво стиснув его горло локтевым сгибом, а чтобы Юрка не сумел достать его ниже пояса, поднял его поперек спины, продолжая душить, невзирая ни на какие извивы и барахтанья. Решимость его была неколебима - у него не было выбора. "Что ты делаешь, ты его задушишь!" - кажется, кричала Аня, но он не понимал, что она говорит. Когда бьющееся на нем тело окончательно обмякло, он осторожно, чтобы не стукнуть головой, опустил его на пол.
- Господи, ты его задушил! - заламывала руки Аня, но Витя по-прежнему ощущал неколебимую решимость, согласную страшиться только того, что уже случилось.
Юрка открыл глаза и посмотрел на него суровым пристальным взглядом.
- Если ты двинешься, я тебя убью, - твердо пообещал ему Витя, и Юрка поверил.
- Все, все, я ложусь, - заторопился он, но все-таки прибавил: -Если ты меня убьешь, тебя посадят.
- Ничего, это будет убийство при самообороне - ты пьяный, я трезвый, мне поверят, и мама подтвердит.
- Какая же ты сволочь!.. - Юрка не верил своим ушам.
- Да, я страшная сволочь, и ты пожалеешь, что меня до этого довел.
В Питере Юрка пришел к нелицеприятному выводу, что всему виною синий, который напрочь сносит башню, - все, нужно окончательно переходить на план: главное, чтобы не героин, а марихуану курят все левые интеллектуалы Запада.
И вот уже, развалясь на скрипучем диване алкоголика, своими пухлыми губами Юрка присасывается к толстой самокрутке, распространяя дикий степной запах какого-то ни на что не похожего дыма. "Планцу, - благодушно поясняет он. - Золотое когда-то было время у нас с Милкой: любили и курили".
А вот в пять утра длинный, хулигански длинный звонок - на лестнице в лихих малиновых беретах два милиционера с молодыми, совершенно непьющими лицами - в последнее время Витя стал обращать на это внимание, - и Юрка между ними, уронивший голову на перила. Один из беретов, белобрысый, без ресниц, предлагает полюбоваться бумажным пакетиком - что-то табачно-толченое, с недотолченной ветвистой структурой, бредовое: марихуана, до четырех лет. Сейчас мы его отвезем в "Кресты", через два месяца суд, наберется ума. "Кто же в тюрьме набирается ума! - Как умело с места в карьер сахарно-белая Аня переходит к мольбам. - Он же не преступник, он просто дурачок". - "Нарушил закон - значит, преступник". - "Но, может быть, какой-нибудь штраф?.." - "Это не для штрафа, это для срока". - "Скажите, Аня принимает прицельный снайперский вид, - триста долларов на двоих вам хватит?" Они соглашаются, даже не поломавшись для виду, - уф-ф... Аня отсчитывает последние купюры, но, как она любит повторять, это всего лишь деньги.
Когда дверь захлопывается, они вдвоем бездыханно опускаются на диван алкоголика. Они даже не пытаются что-то говорить, укорять - да он же и знал все заранее, триста бакинских у них такса, у них такая охота. Взяли на кармане, он бы мог выбросить в канал, но тогда бы избили, он и решил лучше откупиться.
Через пять минут он уже спит. Витя уговаривает Аню тоже лечь: просто полежать с закрытыми глазами - это все равно отдых. А для него лучший отдых посидеть, пораскинуть мозгами над новой модификацией своего же замка.
Назавтра Юрка через дверь наблюдал, как Аня стирает его в чем-то обвалянные штаны.
- А почему вы не купите стиральную машину, в Израиле есть такие: утром бросишь - вечером готово.
- У нас никогда нет трехсот долларов для себя, - иронически оборачивается к нему потная Аня.
- А вы кредит возьмите.
Аня по-прежнему не спала, а для Вити сон превратился в мучение: сначала заснуть мешают электрические разряды в пальцах, изводят где-то услышанные песенки, ужасающие могуществом неправдоподобной человеческой бездарности, бессмысленно повторяемое: "Я жду тебя, поезда" - или: "Уа, уа, любила, так любила, уа, уа, забыла, так забыла". Даже когда Витя пытался целовать Аню, эти песенки не выпускали его из своих липких когтей. Но было еще хуже, когда в голове начинал звучать детский Юркин голосок: "Я игаю на гамоське у похожис на виду"...
А когда он все-таки засыпал, его начинали преследовать не кошмары, но очень тягостные видения: то в каком-то облицованном розовым мрамором бескрайнем метро он бродил из туннеля в туннель и никак не находил нужную станцию, то так же безвыходно таскался по элегантному европейскому кладбищу и, приглядевшись, замечал, что на полированное гранитное надгробие натянуты плавки. А то еще ему снилась незнакомая женщина под одеялом, покрытым толстым слоем похрупывающего, как крахмал, героина, который Витя так еще ни разу и не сподобился лицезреть. Сугробы героина были щедро посыпаны марихуаной, словно петрушкой, и какие-то люди ели его ложками, а вместе с ними в пиршестве принимали участие и коты. Они вылизывали героин острыми розовыми язычками и стонали от наслаждения.
Вспомнилось: Юрке лет десять, очаровательный япончик; на внутренней стороне локтя у него высыпали какие-то прыщики. "Что это у тебя, сыночек?" беспокоится Аня. "Я колюсь", - скромно отвечает он.
Неизвестно почему Юрка вдруг согласился пойти в наркологический диспансер. То говорил, что там сразу ставят на милицейский учет, а потом приходят с обыском, что в тамошнем стационаре переламывающиеся наркоманы с утра до вечера талдычат исключительно про кайф и этим растусовывают друг друга, что, когда стемнеет, открыто толкают героин, а персонал не то запуган, не то подкуплен, - говорил, говорил и вдруг согласился.
Еще в вестибюле пахнуло бедностью и горем. Вдоль обшарпанных стен стояли ряды стульев с вращающимися фанерными сиденьями, какие Витя в последний раз видел в бебельском клубе. На сиденьях покорно ждали немолодой, располагающей внешности конфузящийся мужчина с опухшим красным лицом и немолодая же высохшая женщина, безнадежно глядящая перед собой. В сторонке с торжествующе-потасканным видом сидела вульгарно намазанная девица, сразу же устремившая на Витю сонно-распутный взор, соблазнительно заложив ногу на ногу (с коленки просияла дыра на колготках). Еще две женщины, видно было, что поймали в дверях третью, которая им сочувствовала, но ничего обещать не могла.
- Значит, мне остается только ждать, когда он умрет, полуутвердительно-полувопросительно говорила одна.
- Что вы такое говорите, вы же мать, - пристыдила ее другая.
- Все из дома повытаскано... - не слушала ее первая.
- А я вот верю, что он меня не предаст, - настаивала вторая.
"Не предаст"... Не знаешь ты, что его уже нет.
Доктор Попков - лысенький, утомленный - говорил так, как говорила бы истина, - хотите слушайте, хотите нет: печень раздулась, легкие ссохлись, селезенка вовсе отсутствует... Витю чем-то отдаленным теперь испугать было трудно, но Юрка посерьезнел, посерьезнел... А анализ на СПИД сдавал уже с явной тревогой - вспомнил один баян на всю колоду.
Попков с тем же объективизмом - хотите слушайте, хотите нет - заговорил о кодировании: кодирование объединяет клетки мозга в определенную систему, отвергающую наркотики и алкоголь, у одного закодированного пациента жена тайно от него хранила запечатанную бутылку коньяка - и он начал приволакивать ногу. От употребления же может случиться и полный паралич, а вы хотите верьте, хотите нет. Подшиться тоже не помешает, можете зайти в воскресенье в поликлинику такую-то, кабинет такой-то.
