– Ей-богу, повесим!
Перстень, зная горячий нрав Серебряного, поспешил также выйти.
– Что вы, братцы, – сказал он, – белены, что ль, объелись? Чего вы горла-то дерете? Поведет вас князь, куда хотите; поведет чем свет; а теперь дайте выспаться его милости, да и сами ложитесь; уже вволю повеселились!
– Да ты что нам указываешь! – захрипел один. – Разве ты нам атаман!
– Слышь, братцы! – закричали другие. – Он не хочет сдать атаманства! Так на осину его! На осину, на осину!
Перстень окинул взором всю толпу и везде встретил враждебные лица.
– Ах вы дураки, дураки! – сказал он. – Да разве я держусь вашего атаманства? Поставьте над собой кого знаете, а я и сам не хочу; наплевать мне на вас.
– Хорошо! – закричал кто-то.
– Красно говорит! – прибавил другой.
– Наплевать мне на вас! – продолжал Перстень. – Мало, что ли, таких, как вы? Эка честь над вами атаманствовать! Да захочу, пойду на Волгу, не таких наберу!
– Нет, брат, дудки. От себя не пустим; еще, пожалуй, продашь, как Коршуна продал!
– Не пустим, не пустим; оставайся с нами; слушайся нового атамана!
Дикие крики заглушили голос Перстня.
Разбойник огромного роста подошел к Серебряному с чаркой в руке.
– Батька! – сказал он, ударив его широкою лапой по плечу. – Пробазарил ты свою голову, стал нашим братом; так выпьем вместе да поцелуемся!
Бог знает, что бы сделал Серебряный. Пожалуй, вышиб бы он чарку из рук разбойника и разорвала б его на клочья пьяная толпа; но, к счастию, новые крики отвлекли его внимание.
– Смотрите, смотрите! – раздалось в толпе. – Опричника поймали! Опричника ведут! Смотрите, смотрите!
Из глубины леса шло несколько людей в изодранных одеждах, с дубинами в руках. Они вели с собой связанного Максима. Разбойник, которого он ударил саблей, ехал на Максимовом коне. Впереди шел Хлопко, присвистывая и приплясывая. Раненый Буян тащился сзади. «Гей, братцы, – пел Хлопко, щелкая пальцами. – Гости съехались ко вдовушкам во дворики, заходили по головушкам топорики!..»
И Хлопко опрокидывался навзничь, бил в ладоши и кружился, словно кубарь.
Глядя на него, рыжий песенник не вытерпел, схватил балалайку и пустился вприсядку помогать товарищу.
Оба стали наперерыв семенить ногами и кривляться вокруг Максима.
– Вишь, дьяволы! – сказал Перстень Серебряному. – Ведь они не просто убьют опричника, а замучат медленною смертью; я знаю обоих: уж коли эти пустились, значит, плохо дело; несдобровать молодцу!
В самом деле, поимка опричника была для всей шайки настоящим праздником. Они собрались выместить на Максиме все, что претерпели от его товарищей.
Несколько человек с зверскими лицами тотчас занялись приготовлениями к его казни.
В землю вколотили четыре кола, укрепили на них поперечные жерди и накалили гвоздей.
Максим смотрел на все спокойным оком. Не страшно было ему умирать в муках; грустно было умереть без меча, со связанными руками, и не слыхать в предсмертный час ни бранного окрика, ни ржания коней, а слышать лишь дикие песни да пьяный смех своих мучителей.
«Обмануло меня вещее, – подумал он, – не такого я чаял себе конца. Да будет же надо мной божья воля!»
Тут он заметил Серебряного, узнал его и хотел к нему подойти. Но рыжий песенник схватил его за ворот.
– Постлана постель, – сказал он, – сымай кафтан, ложись, что ли!
– Развяжите мне руки! – отвечал Максим. – Не могу перекреститься!
Хлопко ударом ножа разрезал веревки, которыми руки Максима были спутаны.
– Крестись, да недолго! – сказал он, и когда Максим помолился, Хлопко и рыжий сорвали с него платье и стали привязывать его руки и ноги к жердям.
Тут Серебряный выступил вперед.
– Ребята! – сказал он голосом, который привык раздаваться в ратном строю. – Слушайте!
И звонкие слова резко пронеслись по толпе и, несмотря на шум и крики, долетели до самых отдаленных разбойников.
– Слушайте! – продолжал князь. – Все ли вы хотите, чтоб я был над вами старшим? Может, есть меж вами такие, что не хотят меня?
– Э! – закричал кто-то. – Ты, никак, на попятный двор!
– Слышь ты, с нами не шути!
– Дают атаманство, так бери!
– Принимай честь, пока цел!
– Подайте ж мне атаманский чекан! – сказал Серебряный.
– Дело! – закричали разбойники. – Так-то лучше подобру-поздорову!
Князю подали чекан Перстня.
Никита Романович подошел прямо к рыжему песеннику.
– Отвязывай опричника! – сказал он.
Рыжий посмотрел на него с удивлением.
– Отвязывай тотчас! – повторил грозно Серебряный.
– Вишь ты! – сказал рыжий. – Да ты за него, что ль, стоишь? Смотри, у самого крепка ль голова?
– Окаянный! – вскричал князь. – Не рассуждай, когда я приказываю! – И, взмахнув чеканом, он разрубил ему череп.
Рыжий повалился, не пикнув.
Поступок Серебряного смутил разбойников. Князь не дал им опомниться.
– Отвязывай ты! – сказал он Хлопку, подняв чекан над его головой.
Хлопко взглянул на князя и поспешил отвязать Максима.
– Ребята! – продолжал Никита Романович. – Этот молодец не из тех, что вас обидели; я его знаю; он такой же враг опричнине, как и вы. Сохрани вас бог тронуть его хоть пальцем! А теперь нечего мешкать: берите оружие, стройтесь по сотням, я веду вас!
Твердый голос Серебряного, повелительная осанка и неожиданная решительность сильно подействовали на разбойников.
– Эге, – сказали некоторые вполголоса, – да этот не шутит!
– И впрямь атаман! – говорили другие. – Хоть кого перевернет!
– С ним держи ухо востро, не разговаривай! Вишь, как уходил песенника!
Так рассуждали разбойники, и никому не приходило более в голову трепать Серебряного по плечу или с ним целоваться.
– Исполать тебе, князь! – прошептал Перстень, с почтением глядя на Никиту Романовича. – Вишь ты, как их приструнил! Только не давай им одуматься, веди их по дороге в Слободу, а там что бог даст!
Трудно было положение Серебряного. Став в главе станичников, он спас Максима и выиграл время; но все было бы вновь потеряно, если б он отказался вести буйную ватагу. Князь обратился мыслию к богу и предался его воле.
Уже начали станичники готовиться к походу, и только поговаривали, что недостает какого-то Федьки Поддубного, который с утра ушел с своим отрядом и еще не возвращался.
– А вот и Федька! – сказал кто-то. – Эвот идет с ребятами!
Поддубный был сухощавый детина, кривой на один глаз и со множеством рубцов на лице. Зипун его был изодран. Ступал он тяжело, сгибая колени, как человек, через силу уставший.
– Что? – спросил один разбойник.
– Я чай, опять досталось? – прибавил другой.
– Досталось, да не нам! – сказал Поддубный, садясь к огню. – Вот, ребятушки, много у меня лежало грехов на душе, а сегодня, кажись, половину сбыл!
– Как так?
Поддубный обернулся к своему отряду.
– Давайте сюда языка, братцы!
К костру подвели связанного детину в полосатом кафтане. На огромной голове его торчала высокая шапка с выгнутыми краями. Сплюснутый нос, выдававшиеся скулы, узенькие глаза свидетельствовали о нерусском его происхождении. Один из товарищей Поддубного принес копье, саадак и колчан, взятые на пленном.
– Да это татарин! – закричала толпа.
– Татарин, – повторил Поддубный, – да еще какой! Насилу с ним справились, такой здоровяк! Кабы не Митька, как раз ушел бы!
– Рассказывай, рассказывай! – закричали разбойники.
– А вот, братцы, пошли мы с утра по Рязанской дороге, остановили купца, стали обшаривать; а он нам говорит: «Нечего, говорит, братцы, взять с меня! Я, говорит, еду от Рязани, там всю дорогу заложила татарва, ободрали меня дочиста, не с чем и до Москвы дотащиться».
– Вишь, разбойники! – сказал один из толпы.
– Что ж вы с купцом сделали? – спросил другой.
– Дали ему гривну на дорогу и отпустили, – ответил Поддубный. – Тут попался нам мужик, рассказал, что еще вчера татары напали на деревню и всю выжгли. Вскоре мы сами перешли великую сакму: сметили, по крайнему счету, с тысячу лошадей. А там идут другие мужики с бабами да с детьми, воют да голосят: и наше-де село выжгла татарва, да еще и церковь ограбили, порубили святые иконы, из риз поделали чепраки…
– Ах они окаянные! – вскричали разбойники. – Да как еще их, проклятых, земля держит!
– Попа, – продолжал Поддубный, – к лошадиному хвосту привязали…
– Попа? Да как их, собачьих детей, громом не убило!
– А бог весть!
– Да разве у русского человека рук нет на проклятую татарву!
– Вот то-то и есть, что рук-то мало; все полки распущены, остались мужики, да бабы, да старики; а басурманам-то и любо, что нет ратных людей, что некому поколотить их порядком!
– Эх, дал бы я им!
– И я бы дал!
– Да как вы языка-то достали?
– А вот как. Слышим мы лошадиный топ по дороге. Я и говорю ребятам: схоронимся, говорю, в кусты, посмотрим, кто такой едет? Схоронились, видим: скачет человек тридцать, вот в этаких шапках, с копьями, с колчанами, с луками. Братцы, говорю я, ведь это они, сердечные! Жаль, что нас маленько, а то можно б поколотить! Вдруг у одного отторочился какой-то мешок и упал на землю. Тот остановился, слез с коня подымать мешок да вторачивать, а товарищи его меж тем ускакали. Братцы, говорю я, что бы нам навалиться на него? Ну-тка, робятушки, за мной, разом! И, сказамши, бросились все на татарина. Да куды! Тот только повел плечами, так всех нас и стряхнул. Мы опять на него, он нас опять стряхнул, да и за копье. Тут уж Митька говорит: посторонитесь, братцы, говорит, не мешайте! Мы дали ему место, а он вырвал у татарина копье, взял его за шиворот, да и пригнул к земле. Тут мы ему рукавицу в рот, да и связали, как барана.
