- На два года?
- Да я сам ее, куда надо, направлю! - кричит Семен Иванович. - Сам! Лично сам и направлю!
- Все. - Я бросаю окурок и встаю. - Я вам очень благодарен, Семен Иванович, но Тайку не трогайте. Я без нее… Не трогайте нас.
И иду к бараку. Семен Иванович, сгорбившись, сидит у холодного кострища.
Теперь мы с Тайкой вдвоем пилим, вдвоем обрубаем сучья, вдвоем очищаем стволы от коры. Мы все время вместе, мы разлучаемся только на ночь, укладываясь далеко друг от друга. Мы вместе перекуриваем, пьем чай, едим, вместе говорим и вместе молчим, взявшись за руки. Так хорошо мне никогда в жизни еще не было, и так хорошо еще не было у всех нас.
Все начали улыбаться не только нам, но и друг другу. Даже Хавка. О страшной встрече в лесу, я убежден, знают все женщины, но никто не вспоминает об этом даже намеком, и шрам на шее Елены Алексеевны медленно бледнеет, сходя на нет. Наша бригада всегда была дружной, но у дружбы есть свои ступени. И сейчас пришла высшая.
Только Семен Иванович угрюм и молчалив. Но больше не пристает с разговорами и, кажется, постепенно привыкает.
Какими короткими стали вечера! Мы бродим рука об руку или сидим рядышком, но больше не целуемся. А мне так этого хочется! Но Тайка сказала, что не надо спешить, что к счастью ведет само счастье, и я ей верю. Я ведь чувствую, как все глубже и нежнее становятся наши разговоры, наши прикосновения, даже наше молчание. И я знаю, что с каждым часом приближается вершина.
Елена Алексеевна каждый вечер читает стихи, а Зина и Хавка робко начали петь. И это все - Тайка. Моя Тайка. Она все перевернула.
Так проходит дней десять. Семен Иванович объявляет следующий день выходным, и все очень радуются: рвется наша одежонка на этой работе.
А в тот объявленный выходной, когда мы отсыпаемся и неспешно завтракаем, Семен Иванович говорит вдруг:
- Я - в город. Проводи меня до станции, Тайка.
- Это зачем еще? - с вызовом интересуется Хавка.
- Обсудить надо. Свадьбу. Проводи.
Я знаю, что ему надо: отговорить Тайку. Но мы десять дней ходим рука об руку, и я за нее спокоен. Ведь я знал, что такой разговор непременно будет, и поэтому все пересказал Тайке. Весь наш спор у холодного кострища.
- Обратно через лес не иди, - наставляет Зина.
И это Тайка знает и поостережется. Поэтому, когда они уходят, я не испытываю особого волнения.
Не помню, как тянется этот день. Я жду Тайку и думаю только о ней. Но раньше Тайки слышится натужный рев тяжелых машин. В лесу. В глухоте, огороженной нашими бревнами.
- Чего-то они заспешили сегодня, - отмечает Хавка.
Рев затихает вдали. А потом появляется Тайка. Она возникает как-то неожиданно, неизвестно, с какой стороны. Ее о чем-то расспрашивают, она что-то отвечает, но смотрит только на меня. Странно смотрит.
- Погуляем. Сапоги надень.
- Поешь сначала, - говорит Елена Алексеевна. - Все горячее.
- Потом. Все потом. Погуляем сначала.
А странное в ней - глаза. Она говорит, даже улыбается, а глаза - неподвижные, в пол-лица. И я вдруг понимаю, и все во мне запекается.
- Через лес бежала?
- Только не думай, не видели они меня. Я их видела.
- Говорили же тебе, чтоб не смела через лес!…
Она хватает меня за плечи, смотрит в упор донельзя расширенными глазами. Я замолкаю.
- Мы уйдем сейчас. Совсем уйдем.
- Куда?
- Бежать надо, пока не упадем.
- Тайка, любимая, тебя обидели, да? Там, в лесу?
- Никто меня не обидел, никто не встретил, никто не видел. Потому и говорю, что бежать надо.
- Но так же нельзя. Тайком, не сказавшись. Они же мне жизнь спасли.
- Отберут у тебя жизнь! - вдруг кричит она. - Нету ее у нас с тобой, нету! Могила одна, яма такая здоровенная.
- Тайка, но это же нехорошо. Хочешь, чтобы я предал, да? Я не могу их предать, не могу.
- Дурачок ты мой… - Наконец-то в ее глазах появляются слезы. - Что же ты делаешь с нами…
- Я не могу быть предателем. - О, как я нравлюсь себе в этот момент! - Сама же презирать станешь.
Она глухо рыдает, уронив голову мне на плечо. Я глажу ее волосы, шепчу что-то нежное. Я верю, что испугалась она не леса, а разговора с Семеном Ивановичем, боится его угроз и поэтому во что бы то ни стало хочет увести меня отсюда.
- …да плевать нам на Семена Ивановича…
Она вдруг решительно отстраняется.
- Хорошо, сам увидишь. И сам решишь. Иди за мной. И чтоб тихо. Тихо!
Темнеет. Идем напрямик, часто останавливаясь и вслушиваясь в задремавший лес. Бесконечные июньские сумерки окончательно очищают тишину, и каждый шорох как обвал, каждый треск как выстрел. Три четверти бледной луны уже выползли на белесое небо, вокруг нас оглушительная тишина и свет без солнца.
Тайка неожиданно останавливается. Шепчет, впиваясь в ухо губами:
- Там…
Впереди - песчаный взгорбок, утыканный поверху чахлыми, присыпанными песком сосенками. На нем ровно ничего нет, и я понимаю, что "там" означает "за ним". Тайка на мгновение всем телом прижимается ко мне, тут же отстраняется, взбирается на откос и падает среди сосенок. Ее не видно, но я знаю, где она, и бегу туда же, оступаясь в рыхлом песке.
- Вниз глянь. Вниз.
Чуть проползаю вперед и, привстав, заглядываю в огромную - не вижу берегов - песчаную яму. На дне густятся тени, и я сначала ни в чем не могу разобраться: песок и песок. И вдруг - рука. Белая рука из темного песка. И нога. Или ноги? Кое-как присыпанные тела?… Да, да, и сквозь все ароматы июня я начинаю отчетливо ощущать тяжкий запах крови и тлена.
- При мне их из грузовика сбрасывали, - шепчет Тайка. - Я напротив спряталась. Я стон слышала…
Мне кажется, я тоже слышу стоны. Снизу, из наполовину заполненной огромной могилы. Это о ней говорил Семен Иванович у холодного кострища. Белые мертвые руки тянутся ко мне…
Не сговариваясь, мы скатываемся с откоса в густую сосновую поросль. Я весь в поту, к телу липнут комары.
- Надо бежать. Бежать…
Тайка захлебывается то ли словами, то ли слезами. А я вспоминаю. Не только Семена Ивановича, но и встречу с патрулем, и черную дыру винтовки, что целилась мне в грудь.
Кажется, хрустнула ветка?… Кажется, шаги?…
Мне некогда вслушиваться. Хватаю Тайку за руку, и мы бежим. Шумно, напрямик, ничего не соображая. И скатываемся в ложбинку. И замираем, судорожно обняв друг друга.
Тишина.
- Бежать, бежать, - настойчиво шепчет Тайка. - Они убьют нас, убьют. И сбросят в эту могилу, на мертвяков…
Да, бежать. Сейчас же, немедленно. Мы молодые, быстрые, мы успеем, нас не найдут…
- К станции. На поезд…
Да, да. На поезд. Как тогда, от мамы…
А как же Елена Алексеевна? Зина? Ведь они спасли мне жизнь. Что будет с Семеном Ивановичем и Хавкой? Что будет?… Их всех расстреляют, как только узнают, что мы сбежали. Подведут к этой яме и…
И я их предам, как мой отец предал конников Махно в Крыму. Может, у него не было выхода, но у меня он есть. Время. Ведь пока тихо, ведь пока ночь, ведь пока никто еще ничего не знает. И все успеют уйти. Если мы успеем их предупредить.
- Надо к нашим, Тайка.
- Надо бежать.
- Я не могу. Они спасли меня…
- Надо спасаться самим!
- Надо. Беги на станцию, а я - к нашим. Предупрежу и сразу же - к тебе. Я быстро.
- Да, да, - Тайкин тон вдруг меняется. - Успокойся, успокойся.
Она бурно целует меня, прижимаясь все теснее, все гибче, все жарче. Я уже не могу отстранить ее, мы барахтаемся в песчаной ложбинке, и жадные поцелуи Тайки заглушают все мои доводы.
- Потом, потом, все - потом. Мы же жених и невеста…
Она ли это шепчет, или то стучит мое сердце? Ее руки расстегивают мою рубашку - ту самую, которую Зина сшила для меня. Ее руки скользят по моему телу, творя волшебство. Я уже ни о чем не думаю, я ничего не боюсь и никуда не спешу. Я… Я - уже не я.
- Ну?… Ну?… Иди же ко мне, иди…
Я куда-то стремлюсь, я тычусь как щенок, я спешу, я ищу впервые в жизни, я… И вонзаюсь в нее.
- Тайка…
- Молчи. Я - твоя. Твоя, понимаешь?… Это восторг страдания. Великий восторг и великие страдания. Наслаждение до боли, до исступления…
- Тайка, Тайка…
- Молчи, молчи. Ты - мой, мой. Ты будешь слушаться меня. У нас будет ребенок. Мы должны спасти его. Себя и его.
- Тайка!…
Мгновение бесконечности. И вечность счастья. Я сильный, могучий, взрослый. Я лежу рядом с женщиной. Со своей женщиной. Единственной во всем мире…
- Тайка…
- Отдохни. Чуть-чуть. И бежим. Ты должен спасти меня. Ведь теперь у нас будет мальчик.
- Мальчик?…
