проституция в Германии легальна, — все равно, даже мысль о том, чтобы написать книгу о внутренней стороне борделя, кажется мне безумной. Однако я не представляю, как сдаться теперь после всех храбрых речей, произнесенных сестрам, себе самой и Стефану. И не могу представить, как отказаться от новой книги, которая приобретает очертания в моей голове с удивительной скоростью и заметки для которой уже занимают невообразимое место в моей жизни. Все из-за жалкого типа, который ко мне даже не притронулся? Моя память хранит воспоминания о вечерах в Париже, которые заканчивались куда хуже, причем не за деньги.
В девять часов я все еще бодрствую, но хорошо то, что остальные люди на планете просыпаются.
«Ты встал?» — пишу я Стефану.
И читаю: «Стефан печатает». Я представляю, как он сидит на своей софе в Лондоне, только из душа, еще влажный. Он курит сигарету и стучит по клавиатуре. За его окном, в моем воображении, мелкий серый дождик легонько поливает город.
«Да. Ты возвращаешься домой с работы?»
«Хочешь, созвонимся?»
«Будет сложно. Я позвоню тебе, когда приеду в офис».
Должно быть, его жена рядом. Я вздыхаю: «Ладно».
И вслед, почти сразу же:
«Очень жаль, мне бы хотелось сейчас услышать голос друга. Не страшно, до скорого».
И пока я сержусь на себя за это пассивно-агрессивное сообщение, непредсказуемый Стефан перезванивает мне. На другом конце я слышу его запыхавшийся голос и мирный шум лондонских улиц и от этого почти принимаюсь плакать:
— Я не хотела, чтобы это прозвучало так жалко, если Натали где-то там, я…
— Нет, вовсе нет, просто я еду на велосипеде!.. Стефан дожидался пятидесяти шести лет и переезда в Лондон, чтобы сесть на велик.
— Все в порядке? На работе все было хорошо?
Мне надо было набраться смелости и признаться ему, что я не бесстрашна. Что я почувствовала свой предел, но не из-за того, что меня жестко оттрахали, а пообщавшись с греком, сидящим на кокаине. Если он в тысяче пятистах километрах от меня услышит это, то переполошится и скажет мне никогда больше не возвращаться в Манеж, никогда больше не казать носу или других частей тела в публичный дом. А если я потеряю Стефана, если он поверит, пусть не говоря об этом открыто, в правдивость моих нездоровых фантазий, тогда я и сама испугаюсь. Ведь он работает в посольстве, он побольше моего знает о внезапно исчезающих симпатичных европейских девушках. О них после серьезного расследования сообщают, что они предлагали определенные услуги местному населению. Дрожи в его голосе хватит, чтобы уничтожить остатки бунта внутри меня. Нет, нельзя спугнуть единственного человека, способного разговаривать о проституции, как о любой другой работе. Не будем брать в расчет смех, которым он подчеркивает конец любого моего рассказа.
— Нормально, затянулось только…
Я закуриваю сигарету. От прерывистого дыхания Стефана, жмущего на педали где-то в Лондоне, мир вдруг становится проще. И я начинаю выкладывать ему свои смешные рассказы, приправленные очаровательными деталями, чтобы остаться в его представлении маленькой, загадочной, образованной шлюхой, царящей в борделе, склонившемся перед ее талантами. Волшебным образом это возвращает мне смелость и стимул. Я должна писать, чтобы Стефан узнал все, о чем я ему не сказала, боясь его встревожить. И этот грек, этот проклятый грек покажется малюсеньким, когда я умещу его на одной странице.
Когда я укладываюсь спать, мое состояние гораздо лучше оттого, что Стефан там, в Лондоне, начинает свой рабочий день посольского советника. Я благодарю сама себя, ведь между делом распространяю информацию о том, что через Манеж проходит значительный трафик кокаина. Никогда не знаешь: если вдруг я, так или иначе, исчезну, он сразу поймет, где меня искать. Я в этом не сомневаюсь.
«В первые дни я старалась…»
В первые дни я старалась играть по-крупному и для этого красила губы яркой помадой. Обычно я так не поступаю, потому что рот сразу начинает казаться мне неуклюжим и кривым, и лучше случая, чтобы попробовать, я бы не нашла. Однако надо сказать, что если и есть место, где точно не стоит экспериментировать с кричащими цветами на губах, так это бордель.
Если хорошенько задуматься, все становится очевидным: никакие уловки не помогут избежать кораблекрушения. Мне было грустно смотреть на Ирину однажды вечером, когда она вышла из комнаты в одном полотенце, отправив туда домоправительницу с терминалом для банковских карт, а низ ее гордого личика был полностью измазан красным. Ирина мне не нравилась: она, казалось, так и не заметила моего присутствия в борделе, и ее внешность я находила блеклой и невероятно претенциозной. Однако этот бесстыжий след — красная помада, размазанная по подбородку аж до зубов, которые было еле видно, когда она подзывала Яну, — придавал ей вид куклы, оставленной в канаве на ветру под дождем. Это был провал всех искусственных примочек, и без них оставалась лишь крохотная бледная мордочка, которую не назовешь ни улыбчивой, ни даже симпатичной.
После этого у меня пропало всякое желание красить губы да и просто-напросто наносить макияж. Видели бы вы катастрофу, в какую превращается водостойкая тушь, нанесенная в два слоя, после скромненькой фелляции… Но еще более ошеломляющий эффект производит собственное отражение в зеркале, после того как оседлаешь клиента, пусть вы и не целовались вовсе. Будто макияж чувствует, что тут трахаются, и ему этого достаточно, чтобы испортиться.
Когда девушки расходятся по разным залам в ожидании клиентов, Манеж мог бы раздуться от гордости при виде своей пышной команды в полном составе. Правда, от этого учреждение не становится менее пустым по никому не понятным причинам. (Клиент слегка пихает меня локтем в бок:«Что тебя удивляет? Ни ноги моей, ни члена в подобной ночлежке не будет, боже упаси…») И мне действительно сложно сказать, какая из девушек пребывала бы в наименее плохом настроении, если бы у меня вдруг оказались яйца и лишних сто двадцать евро. Пусть я и не мужчина, отчаянно пустой объемный зал подтверждает, что мужчины того же мнения, что и я.
Компания, у которой не хватает клиентов, приступила бы к сокращению персонала. А вот в борделе, где фиксированную плату получают только домоправительницы, в подобном случае нанимают еще больше работниц. Если нормальный бордель стал бы искать настоящих бомб, то Мило принимает на работу Полетт. От такого решения мы все разинули рты. Полетт появилась в конце недели, выдавшейся особенно бедной на посетителей. Пока большая часть нашего стада прихорашивалась, ожидая открытия заведения, на пороге появилась эта
