Дежурный взглянул на меня с мимолетным интересом и предложил присесть. Я огляделась. Отделение было небольшое. Маленькие зарешеченные клетушки со скамьями. Все, кроме одной, были пусты. А в одной - занятой - спал какой-то алкоголик. Несколько оборванных пьяных слонялись из угла в угол. Один попросил у меня сигарету. По-свойски попросил, как у сообщника по краже или знакомого собутыльника. Мы прикурили от одной спички, и он заговорщецки подмигнул мне. Дежурный что-то неотрывно писал, заполнял какие-то бланки. И лицо его было такое сосредоточенное, как будто он решал интегральное уравнение. Пьяный начал рассказывать мне свою пьяную жизнь пьяным голосом. Ему хотелось излить свою пьяную душу.
Время шло. Поезд мой ушел. Вдруг откуда-то появился человек в штатском с характерным лицом. Деловой, подтянутый, в отутюженном костюме, гладко выбритый. И с ходу направился ко мне, с улыбкой, как к старой знакомой, с которой его неожиданно свела судьба и встрече с которой он безмерно рад. "Елена Марковна, ну что же вы не слушаетесь наших советов и вынуждаете нас держать вас в таком неподобающем для вас месте, - сказал он, улыбаясь при этом своей характерной улыбкой, - здесь даже и поговорить-то нормально негде". "Ну, место встречи назначили вы, - ответила я. - Хотя я действительно привыкла встречаться с вами в более солидных учреждениях. А насчет того, что поговорить здесь негде - так это вы зря. Вон сколько свободных кабинетов, - и я указала на зарешеченные клетушки. - Для полной интимности можно даже дверь с обратной стороны закрыть на замок". Он очень естественно улыбнулся на мое предложение, жестом отмахнулся от решеток и пригласил меня сесть на скамейку в углу.
А потом долго и нудно объяснял мне, что все демонстрации во время пребывания президента США в Союзе запрещены. И я, мол, должна это понимать. Президент США приехал решать дела огромной государственной важности, и всякие личные интересы и обиды должны быть временно забыты. И все в таком роде. А поезд мой давно ушел. Во мне закипала злость. И я сказала: "А вы знаете, что я была приглашена на прием в американское посольство? Конечно, президент Рейган вряд ли заметит мое отсутствие. Здесь вы рассчитали правильно. Но вот одну маленькую деталь вы не учли. На днях приезжает сюда маэстро Зубин Мета с женой, и я с ними встречаюсь. А его жена и Нэнси Рейган близкие подруги. Вот Нэнси и узнает про ваши порядки и ваши беззакония. Некрасивая история может получиться".
И я заметила, абсолютно точно заметила, что на лице его появилась растерянность. Он, правда, мгновенно взял себя в руки, но он понял по моим глазам, что я засекла в нем эту неуверенность. И он рассердился. Не то, чтобы он начал кричать. А исчез шутливо-покровительственный тон. Как будто он признал во мне противника. И начал вести разговор совсем по-другому. Со скрытой угрозой. Опять про то, что я могу никогда не уехать. И что я сама себе мешаю. И пора, мол, уже подумать о сыне. А я сказала, что только о сыне и думаю. На что он мне вдруг сказал: "Елена Марковна, я вам честно скажу, что помочь вам выехать в Израиль мы не можем. На данном этапе не можем. Но не препятствовать отъезду вашего сына в наших силах. Я предлагаю вам деловое соглашение: вы не пытаетесь ехать в Москву, не встречаетесь с Рейганом, выбрасываете из головы все ваши штучки относительно Нэнси, а мы не препятствуем отъезду вашего сына по достижении им восемнадцатилетнего возраста".
Я сделала вид, что обдумываю его предложение. А в голове у меня вертелось: "Лена, спокойно проанализируй сложившееся положение. Вспомни, когда изменился тон его разговора? Почему вдруг возникло его предложение насчет Андрея? Ведь в Москву они тебя все равно не пустили бы и не пустят. Более того, они знали, что о твоем задержании в любом случае станет известно на западе, так как ты тут же сообщишь об этом Анечке, и все же они пошли на это. Значит все его предложение возникло из-за твоего замечания относительно жены Зубина Меты и Нэнси Рейган. Но ведь все это ты выдумала со злости. Ты ведь даже не имеешь понятия, знают ли они друг друга. И вообще это полный бред. При чем тут Зубин Мета, Нэнси Рейган и ты? Но именно этот треугольник они проверить не могут. Так высоко их осведомленность не распространяется. А значит он и отбросить, отмахнуться от такой вероятности не может. Конечно, очень возможно, что насчет Андрея он блефует. Но ведь и ты занимаешься тем же! Поэтому согласившись на его предложение, ты на самом деле не уступаешь им ни в чем, так как осуществить свою угрозу не имеешь никакой возможности.Так чем ты рискуешь?! Попробуй, используй свой блеф!"
Обдумав все таким образом и, сделав вид, что я совершаю над собой страшное усилие, я медленно, как бы преодолевая себя, отвечаю: "Хорошо. Я вам обещаю, что в Москву не поеду, и Нэнси не узнает, что я отказалась от поездки в Москву в результате заключенного нами соглашения. Я делаю это только ради моего сына, которому вы, как мы и договорились, не будете препятствовать уехать в Израиль".
Он сразу повеселел, а я сказала, что вроде обсуждать нам больше нечего. И тогда он вдруг говорит: "Елена Марковна, вы уж лучше посидите здесь еще полчаса, а то через полчаса еще один поезд на Москву отходит, и я хочу быть уверенным, что под влиянием момента вы не измените свое решение". Все-таки изучили они меня за эти годы! "Ну что ж, - сказала я. - У вас служба такая никому не доверять. Но держать здесь меня вы имеете право еще не полчаса, а только двадцать пять минут. Так как через двадцать пять минут истекает допущенный по закону трехчасовой срок задержания без предъявления обвинения".
Через двадцать пять минут я встала и пошла, а он пошел за мной - якобы проводить. И я увидела, как следующий поезд на Москву ушел. Он тогда попрощался и исчез. Так же незаметно, как появился. Андрей все три часа ждал меня на улице, а Таня уехала - ее дети ждали. Дома уже рассказала все подробно Герке с Андреем. Герка сказал, что я вела себя правильно, но предупредил со свойственным ему скептицизмом, чтобы я не питала особых надежд относительно их обещаний. Я ему сказала, что, естественно, все это глупости. Разве можно верить кагебешникам? Но если честно признаться, то надежда на отъезд Андрея у меня появилась. Ведь если надежды нет, то и выжить невозможно. Вся наша жизнь в отказе - это крах одной надежды и далекий свет другой.
Бело-голубая,
Ты - небо в облаках.
Страна моя Израиль,
Всегда в моих мечтах.
Бело-голубая,
Ты - море-океан.
Страна моя Израиль,
Мой верный талисман.
Бело-голубая,
Как мамины глаза.
Страна моя Израиль,
Судьбы моей слеза.
Бело-голубая
Земля моих отцов.
Страна моя Израиль
Мой странный вечный зов.
Конечно, я понимала, что кагебешники ни в грош не ставят мое обещание не ехать в Москву. Но я также понимала, что при моей следующей попытке я буду задержана так же, как при первой. Поэтому, когда на следующий день мы узнали, что помощник госсекретаря по вопросам прав человека господин Шифтер встречается в Москве с отказниками, мы решили, что на эту встречу вместо меня поедет Андрей. Один из моих близких друзей по отказу Эдик Марков тоже собирался ехать туда. Между прочим, замечу, что в тот день, когда задержали меня на перроне, таким же образом задержали и остальных моих друзей, собиравшихся в Москву на демонстрацию. Так вот, на следующий день Андрей должен был встретиться на перроне с Эдиком Марковым. Билеты для них обоих были у Эдика и в назначенный час Андрей пошел на вокзал. Я даже не вышла его провожать, чтобы не привлечь к нему внимание в случае, если за мной следят.
Как потом выяснилось, Андрей издали увидел Эдика и уже направился к нему навстречу, как в этот момент к Эдику подошел милиционер и попросил пройти в отделение. Андрей остался один, без билетов, без поддержки. В первый момент он подумал, что ему ничего не остается, как вернуться домой. "Но я вспомнил, мамочка, - рассказывал он мне впоследствии, - как важна для нас эта встреча и решил - будь, что будет - сяду в поезд без билета. Не выкинут же меня на ходу". В поезде он наплел проводнику байку про больную бабушку в Москве и про отсутствие билетов в кассе, и так он был возбужден и взволнован /по причинам, естественно, проводнику не известным/, что проводник взял у него деньги и уступил свое место в служебном помещении. В Москве поначалу Андрею казалось, что все милиционеры слишком пристально смотрят на него и уже готовы его задержать. Но в конце-концов на встречу с Шифтером он попал, и я очень гордилась им. Вообще жизнь наших детей в отказе - это тема для отдельного разговора. Скажу только, что в семьях всех моих друзей-отказников дети были нашими соратниками и самыми ценными заложниками КГБ.
С Зубиным Мета, согласно Анечкиным указаниям, мы с Герой должны были встретиться в гостинице "Москва" в день его приезда с Нью-Йоркским симфоническим оркестром. Естественно, что никогда до этого мы его не видели, если не считать нескольких фотографий, присланных Анечкой. На этих фотографиях Зубин Мета дирижировал оркестром и, кроме общего облика, из них ничего нельзя было понять. Мы пришли в тот момент, когда огромная толпа оркестрантов с инструментами в руках стояла длинной очередью перед окошком регистратора. Не знаю, как Гера, но я чувствовала себя инопланетянином. Вокруг меня были усталые, веселые, свободные люди, для которых поездка заграницу была интересной, но утомительной работой. Получение визы для них было столь же обыденно, как покупка билета, и означало лишь дополнительные незначительные хлопоты.
