уничтожающе смотрит.
— Ты что-нибудь понимаешь? Ты ничего не понимаешь, глупый парикмахер. Братья возвращаются на родину, а меня оставляют. Они говорят — опасно. Но я не останусь. Слышишь? Режь!
Сколько волос я перерезал за свою жизнь… Случалось мне резать и косы. Я хладнокровно наматывал их на руку, как веревку, и, сильно нажимая на ножницы, резал. Пожалуйста, забирайте вашу косу. Но теперь мне как бы предстояло резать по живому, вонзать ножницы во что-то нежное, болезненно чувствительное.
Я специально долго рылся в ящиках туалета, хотя ножницы лежали передо мной на мраморном столике. Я надеялся, что она изменит свое решение. Напрасно надеялся.
— Нашел свои ножницы? — нетерпеливо спросила она.
— Может быть, ты одумаешься? — взмолился я.
— Режь, мучитель! Режь!
Она впилась в меня глазами и не отрывала взгляда, пока я не встал за спиной и не взял в руки ее косу. Теперь шелковистая, тонко пахнущая розовым маслом коса лежала у меня на ладони. Мне казалось, что, отрезав косу, я лишу ее красоты, погашу жар, который проступал на ее смуглом лице, как отблеск жаровни. Но отступать было некуда. Я раскрыл ножницы.
Коса у меня на ладони стала тяжелее. Но была по-прежнему теплой. Это было тепло ложбинки между лопатками, как бы специально устроенной природой для косы.
— Все? — спросила Росица.
— Все, — откуда-то издали отозвался я.
Она вскочила с кресла, уже не царица, а девчонка — и быстро зашагала к выходу.
— А косу?.. Ты не возьмешь косу?!
Росица остановилась в дверях, и глаза ее засверкали озорными зелеными огнями.
— Оставь себе на память!
Она скрылась, а я все еще держал в руке тяжелую, теплую косу.
Ах эта коса! Сколько раз я доставал ее, бережно брал в руки и разглядывал, как будто искал ответа на множество нахлынувших вопросов. Я касался косы щекой, вдыхал тонкий аромат розового масла и чувствовал слабое, далекое тепло — эхо тепла Росицы. Куда унесла судьба это нетерпеливое, горящее существо, как бы специально созданное для борьбы и несогласия? Она промелькнула и вышла из рамки зеркала, исчезла, оставив странный след — отрезанную косу. Если б не было этого следа — я бы решил, что она приснилась мне, растворилась в нереальном зазеркалье, где левая рука кажется правой, а правая левой. Эге, глупый парикмахер, кажется, ты упустил свою судьбу!
Не упустил я свою судьбу: Росица появилась снова — ждала у входа парикмахерской. Я не сразу узнал ее. Черный платок обрамлял лицо, делая его старше и строже.
— Здравствуй! — сказала она.
— Ты не уехала?
— Они не дождались меня. Я опоздала. Из-за тебя, глупый парикмахер. Что ты уставился на меня?
Я не знал, что сказать, и пробормотал:
— Ты, наверное, хочешь забрать косу?
— Если коса тебе мешает — выбрось ее!
— Зачем же ты пришла?
Глупее вопрос трудно было придумать. Зачем ты пришла? Это звучало обидно, но Росица не обиделась.
Она ответила с детской естественностью:
— Они же оставили меня одну. У меня больше никого нет. Вот я и пришла к тебе.
Жар ударил мне в лицо. Я почувствовал, как кровь волнами заливает лицо. Она пришла к тебе, глупый парикмахер! Что же ты стоишь как окаменевший? Пой! Пляши! Прыгай!
— Пойдем, — тихо сказал я.
Она не спросила куда, зачем, далеко ли. Она ответила:
— Пойдем.
И мы пошли.
— Есть у нас город, где все улицы упираются в море, — неожиданно заговорила Росица, шагая рядом со мной. — Куда ни пойдешь — обязательно выйдешь к морю. На улицах пахнет водорослями и рыбой. А дома маленькие, двухэтажные. Второй этаж выступает над первым, а во дворах висят сети. Словно весь город попался в одну большую сеть. Рассказывать?
— Рассказывай!
Я обрадовался, что она рассказывала, потому что сам от смущения потерял дар речи и молчал бы всю дорогу.
— Вокруг города возвышаются крепостные стены. Враги не смогли их разрушить. Разрушило море. И время. С берегом город соединяет узкая полоска земли. А в гавани покачиваются шхуны.
— Что же это за город? — спросил я.
— Несебр! Самый лучший город в Болгарии.
Я почувствовал, что она держит меня за руку. Ее маленькая теплая рука была сильной. И я подчинился силе ее руки — шел с ней по Несебру, и передо мной возникали крепостные стены, сети, шхуны.
— Если тебе кто-нибудь скажет, что Созопол лучше, не верь ему. Все созополцы хвастуны. Слышишь?
— Слышу! — отвечал я и уже был глубоко убежден, что Несебр, несомненно, лучше Созопола, хотя впервые слышал об обоих городах. Все, что относилось к Росице, само по себе становилось привлекательнее и лучше остального.
И вдруг девушка остановилась и рукой остановила меня:
— Но мы с мамой жили у дедушки Пенчо в Рильских горах. А в Несебре у отца была шхуна… Жандармы отняли шхуну, а отца повесили. Потому что он помогал революционерам. И все его сыновья — борцы за свободу. И дочь — тоже! Понял, глупый парикмахер?
Ничего я не понял, только чувствовал в своей руке ее маленькую теплую руку с шершавой кожей на обветренных пальцах.
Время от времени Росица появлялась в окне нашей парикмахерской. Я отрывал взгляд от головы клиента и видел ее между двумя манекенами, стоящими в окне. Она наблюдала за мной. Давно или только что пришла? Я не знал. Я делал ей знак: сейчас выйду. Она качала головой: не надо. Она не хотела мешать мне работать. Она очень тяготилась одиночеством и, не дожидаясь вечера, приходила, чтобы не быть одной.
Постепенно я привык, что она с улицы через окно наблюдает за мной. Она приходила незаметно и так же незаметно исчезала. Посмотришь в окно, а ее уже нет.
Иногда мне казалось, что я стою перед зеркалом и вижу не самого себя, а кого-то другого — счастливого, сияющего.
Какое хорошее это было время!
Мы вместе обедали в маленькой каморке за залом. Она делала вкусный шопский салат из помидоров, чучки — перца, лука и козьего сыра…
А по вечерам мы бродили по городу или выбирались к морю и лежали на гальке, подложив под головы руки. Над нами стояли крупные звезды. Но Росица говорила, что у них в горах звезды крупнее, потому что горы ближе к звездам, и что ее братья сейчас не спят: у них самая война ночью. Они смотрят на звезды, и она смотрит на те же звезды. А я смотрел на Росицу — в темноте она не видела, что я смотрю на нее, — и я видел в ее глазах зелень с капельками росы.
— Послушай,
