class="p1">Однажды случился кошмар – я уснула в его подъезде, сидя на корточках. Проснулась от страшной ломоты в суставах и оттого, что кто-то тряс меня за плечо.
– Напилась?
Я открыла глаза. Передо мной стояла старушка.
– Просто уснула.
– «Просто», – фыркнула она, – просто ничего не бывает! Иди давай! А то милицию вызову! Вдруг ты воровка?
– Я не воровка, – прошептала я, с трудом разгибая ноги. Как они болят, как затекла шея и разболелась голова!
– Кто тебя знает? – прогундосила бабка. – Все вы… С виду не поймешь.
Я вышла на улицу и, горько плача, побрела к остановке. Я докатилась до самого дна. Неужели у меня совсем нет характера? Нет ни грамма воли и гордости? И все это называют любовью? Это не любовь, это наваждение. Это ужас, из которого нет выхода. Это то, что меня добивает. Мне надо менять свою жизнь. Он грозится, что напишет заявление в деканат, что я его преследую. И не только в деканат, но и в милицию, и мне дадут срок.
Может, мне уехать? Только куда? У меня есть тетка в Тбилиси, папина сестра. И родственница в Забайкалье. Но ни одну, ни другую я ни разу не видела. Как я заявлюсь к ним? Перевестись в вуз в другом городе? Пожалуй, это выход, но как объяснить это маме? Врать я совсем не умею. Так мне кажется. Да нет, умею. Я – изощренная и опытная врунья.
И все-таки это случилось. У Шахиджана в тот день было прекрасное настроение, и он позвал всех в гости. Сказал, что ему привезли что-то вкусное.
Народу набралось человек двадцать – все, кто был в тот момент в институтском садике. Все заорали «ура» и ринулись к метро.
Я затесалась в толпу. Видел ли он меня? Кажется, нет. Увидел только в квартире:
– А, Катерина! Привет.
Ни расстройства, ни радости, ни удивления. Уже хорошо.
На кухне лежали разноцветные пачки, коробки и бутылки.
– Спагетти! – заорал Шахиджан. – Сегодня у нас настоящие итальянские спагетти с настоящим итальянским соусом!
Все радостно заорали и завизжали.
В огромной, литров на восемь, кастрюле закипала вода. Он отгонял всех от плиты.
Народ разбрелся по квартире. Орала музыка, сигаретный дым стоял столбом. В батарею стучали соседи.
Импровизированный стол – дверь, снятая с петель и покрытая простыней, – был готов. Макароны подали прямо в кастрюле. Бутылочки с соусами – томатным, грибным, чесночным – стояли вокруг нее. В миске большой желтой горкой лежал натертый сыр.
Пахло аппетитно. Тарелок на всех не хватило, кто-то ел из крышек, кто-то из мисок, кто-то из чашек. Кто-то сообразил и положил макароны в вазу, все громко смеялись. Пили вино, гремела музыка, все перекрикивали друг друга. Кто-то лежал на ковре и блаженно сопел. А макароны все не кончались.
– Нравится? – вдруг спросил меня Шахиджан.
От неожиданности я вздрогнула и кивнула – мне и правда нравились макароны с иностранными соусами. А макароны с сыром я любила всегда.
Спустя пару часов все стали понемногу расходиться.
– Поможешь? – спросил он меня. – Эта публика, – он кивнул на оставшихся, – сама знаешь: рассчитывать не на кого.
– Конечно, – с готовностью ответила я.
Я была счастлива.
Я мыла посуду, подметала и мыла пол, оттирала ковер от пятен.
Пыхтя, Шахиджан пытался вернуть на место снятую дверь. У него не получалось. Я подошла, чтобы помочь:
– Дверь одному не повесить, – сказала я, – здесь нужны двое.
Он как-то странно, по-новому посмотрел на меня. Не подколол, не усмехнулся, не погнал, не сказал гадость.
Дверь мы повесили быстро.
– Я пошла? – потупив глаза, спросила я.
– Как хочешь, – бросил он и пошел в свою комнату.
– Я не хочу! – крикнула я ему вслед.
– Оставайся.
И я осталась».
Ася отложила прочитанный лист. Закрыла глаза. Зачем? Зачем ей попался этот конверт? Почему именно ей, а не кому-то другому? Хотя правильно: попасться он должен был именно ей, не Саше и уж тем более не девочкам – это была бы трагедия. А лучше всего, чтобы он не попался никому. Катины откровения никому не нужны, да и самой Кати давно нет на этом свете…
Ася услышала шаги на лестнице, а затем в замке повернулся ключ. Саша! Она прозевала, увлеклась. Ася вскочила, сунула листы под покрывало и побежала к двери.
Муж вошел в квартиру.
– Обедать? – засуетилась Ася. – Или отдохнешь?
– Отдохну.
Ася приняла у него плащ и зонт и проводила его взглядом.
Устал. Теперь он очень устает. Возраст. И много новых морщин. И глаза, глаза выдают и возраст, и усталость. Бедный мой Саша, как тебе непросто… Непросто читать лекции, непросто общаться со студентами и коллегами. Непросто вставать по утрам, идти к метро, толкаться в вагоне, пробираться в толпе. Он не жалуется, но Ася видит.
Вот что: ей нужно пойти работать. Надо сходить, например, в поликлинику и узнать, нет ли у них вакансий. Решено, завтра же. Или сначала спросить мнение мужа? Но его мнение известно: «Нет и нет, ты будешь дома, как и прежде». Ася понимает, в чем дело: если бы она занималась чем-то серьезным, он бы все понял и не возражал. А ее профессия предполагает выезды по вызовам в любую погоду. И угрозу цеплять вирусы, которых он страшно боится. Да и зарплата – копейки. В чем смысл?
Нет, она убедит его, что это необходимо. Разумеется, не ради денег – это его унизит и расстроит, – только из-за того, что ей надоело сидеть дома. Она еще молодая и крепкая женщина, сколько можно драить унитаз и полы? В конце концов, у нее есть последний аргумент: «Я же не домработница, Саша! И у меня есть профессия, хорошая гуманная профессия, и я имею полное право!»
С этим аргументом он согласится. Решено, завтра она сходит в поликлинику, поговорит с главврачом.
Ася вздохнула и поставила суп на плиту. Нарезала хлеб, достала сметану, поставила тарелку и приборы и позвала мужа – Саша, обедать!
* * *
На следующий день, оставшись одна, Ася снова взялась за письмо. Осталось совсем немного, пара страниц, и очень хотелось поскорее с этим покончить. Как тягостно погружаться в чужую жизнь, в чужие секреты…
«А потом мы встретились, Саша, с тобой.
Я давно заметила, что за мной наблюдает молодой, симпатичный профессор. И наблюдает с мужским интересом. Ты, дорогой, краснел при встрече, как истинный джентльмен пропускал меня вперед, придерживал дверь. В аудитории искал меня глазами, а когда находил – краснел, как мальчишка. Ты казался мне таким спокойным, таким надежным, таким воспитанным и таким милым. На кафедре шептались, что у тебя роман
