Тогда еще запомнились продолговатые глаза, насмешливый, изогнутый в уголках рот.
Пакиза ревниво оглядела всю ее, от тонких каблуков до коротких пушистых волос. Зачем она здесь? Кто ее просил? Что это, официальный визит больному начальнику или... Это платье... И яблоки в кульке. Где она успела раздобыть такие сочные яблоки? Неужели?.. Анонимное письмо. "Он и с тобой поступит так же, как со мной..." Надо увидеть ее лицо. Господи, я схожу с ума... Я хочу увидеть ее лицо. Подойти? Чтоб обменяться ничего не значащими любезностями? Какая глупость. Я хочу увидеть ее лицо.
Пакиза пересекла приемную и, обогнув неуклюжий фикус с редкими чахлыми листьями, коснулась тонкого плеча. Сима дернулась, как от электрического тока:
- Что вам?
Пакиза чувствовала, что краснеет от стыда и неловкости.
- Вы к Васифу... Товарищу Гасанзаде?
В глазах Симы, цвета спелого камыша, медленно гасли холодные искры. На скулах заиграл румянец.
- Да. А что?
Пакиза совсем растерялась. Улыбнулась как-то жалко, пробормотала растерянно:
- Я тоже...
"Зачем было начинать этот унизительный разговор. А она, оказывается, красива, эта Сима".
Сима улыбнулась уголками изогнутых губ:
- А что?.. Вам не нравится это? Может, выйдем пока на улицу?
Резкая прямота Симы обескуражила Пакизу. Она покорно пошла за ней до скамьи, стоявшей у края тенистой аллеи.
- Вы... вы любите его? - с трудом выдохнула Пакиза.
- Вы много хотите знать. Ну... допустим. Глаза Симы смотрели, спокойно, с достоинством, а губы все выгибались в улыбке.
"Издевается она надо мной, что ли?"
- Я ехала... Волновалась. И вот сейчас думаю, думаю! Может... нам не надо к нему вместе?
- Нет, почему же. Ему должно быть приятно, - невеселым голосом ответила Сима. - А все приятное, как говорят врачи, помогает быстрому исцелению.
"Она издевается надо мной. Как она смеет!" У Пакизы высохли губы. Перед глазами снова запрыгали строки письма...
- Не знаю... Не знаю. Я, кажется, раздумала. Передайте привет, скажите - пусть поправляется.
Еще немного, и она разревется перед этой дерзкой молодой женщиной.
- Пожалуйста. В отличие от вас, я уверена, он будет рад моему приходу. Вы знаете, ему было бы гораздо хуже. Это я высосала яд. Я. Врач, который делал укол, похвалил меня.
Сима разгладила платье на коленях. Пакиза увидела ее руки. Некрасивые, почти мужские руки эти, видно, никогда не знали маникюра. В ссадинах, с коротко остриженными ногтями, они казались почти грязными от загара и трещинок.
Пакиза невольно подобрала в кулак свои холеные наманикюренные пальцы. Ей почему-то стало легче. Было что-то прямое, честное в сильных, грубоватых ладонях Симы.
- Так и передайте. Пусть поправляется. А я, может, потом... Мне кажется...
Сима вскочила резко, зеленым вихрем крутанулось платье.
- Не знаю, что вам там кажется... Но сейчас не время валять дурака. Не умею я всякие благородные фигли-мигли разыгрывать. Пошли!
И, взяв слабо сопротивлявшуюся Пакизу за руку, она почти потащила ее по ступенькам входа в приемную,
- Одевайтесь!
Сунула Пакизе в руки халат, взятый у медсестры, облачилась сама в какой-то балахон с завязками и, подхватив забытую Пакизой сумочку, неумело затопала на высоких каблуках по дорожке коридора.
Визит Балахана был короткий - он деловито осведомился о состоянии Васифа, зачем-то потрогал пружинный матрац, рассказал пару анекдотов и, строго-настрого приказав Васифу не торопиться с выпиской; беречь здоровье, выплыл из палаты,
"Вот опять, - с раздражением подумал Васиф, - кажется, ничего плохого человек не сделал. Наоборот, узнал о беде, специально гнал машину из города. Почему же меня раздражает даже звук его голоса? И на душе мутно - лучше бы не приходил. Неужели меня раздражает его удачливость, легкость, неизменное жизнелюбие? Да, да, он удачлив, за что ни возьмется - все складывается как его душе угодно".
Удачливость... Чем иначе объяснить этот случай с газетой? Свежий номер "Коммуниста" принес ему Myстафа прямо на буровую. "На, почитай. Тебе полезно". - "Ты что, добровольно в почтальоны записался?" - пошутил еще Васиф. Мустафа ушел, не ответил на шутку, В перерыве Васиф развернул газету и увидел статью Балахана, разверстанную на два подвала. "Ширван сокровищница черного золота". Вот и тогда... Читал, вроде все правильно, даже цитаты хрестоматийные, как кирпичи, подпирают каждый абзац. А прочел, и такое же смутное раздражение не покидало его целый день. Все правильно. Ширван - кладовая нефтяных ресурсов. Но об этом ведь каждый школьник уже знает. И о перспективах, и об энтузиазме изыскателей знает. И портреты первых проходчиков все газеты печатали. Но Балахан так часто, чуть ли не через строчку писал "мы", "мы", "мы". Мы открыли. Мы решили. Мы взяли обязательства. Мы дадим к концу пятилетки родине... И за этим "мы" представлялся крупный ученый, не позволяющий себе ни разу сказать "я". Но "я" читалось, угадывалось, звучало веско, авторитетно.
Здорово это у него получилось. А на деле что он знал о Ширване, Балахан? Справками и отчетами замучил все управление. А-а-а, вот для чего нужны были ему эти бумажки, над которыми допоздна сидел Амирзаде. Вот кто имеет моральное право на это значительное "мы". Человек, знающий Ширван на ощупь и по запаху, каждую пядь земли. Через несколько дней встретив Балахана на промысле, Васиф ни словом не обмолвился о статье. Поговорили о том о сем... Васиф торопился в лабораторию. И тут Балахан не выдержал.
- Занят ты, вижу, даже вон побриться сегодня не успел. Газеты хоть просматриваешь?
- Ты это о чем? - прикинулся Васиф.
- Статью мою... Целый месяц ходили за мной корреспонденты.
- А-а-а... Ты о статье. Как же, как же. Читал.
- Говорят, все газеты республиканские перепечатать должны. Дело государственное...
Васиф рассмеялся:
- Конечно, конечно, бэбэ. Ты, как говорится, не меняешься. Где плов, там ты тамада, бэбэ.
- Опять тебе что-то не нравится? Меняюсь, дорогой, еще как меняюсь. Школа жизни учит. Рождается человек кристально чистым, как страницы ненаписанной книги. Политику постигаешь с годами.
- Какая уж тут "политика". Хитрость - это точнее будет. Ты всегда был себе на уме, бэбэ, наверное, с пеленок. Помнишь, как в классе контрольную устроили по рассказу Ахвердиева "Бомба"? Никогда не забуду... Ты у меня переписал слово в слово. Учитель тогда нас обоих поднял, спросил: кто у кого сдул? Мы молчали. Тогда он пригрозил к директору отправить. Ты таким ягненком прикинулся: "Васиф попросил, я его выручил, мюаллим". Он умный был, Фархад-мюаллим. Тебе поставил пять, мне двойку. Несколько раз потом спрашивал меня: "Ты ничего не хочешь мне сказать, Васиф?" А что ему скажешь...
- Ну и память у тебя, бэбэ! Откуда только ты все это выкапываешь? Я почти забыл...
- Ты предал меня тогда, бэбэ, а такое до конца помнится. Это самая твоя "школа жизни".
Балахан пригладил усы, улыбнулся напряженно:
- Эх, детство, детство...
Нет, не лежит душа к Балахану. Правда, сегодняшняя встреча была теплее. Что делать, не ссориться же каждый раз с человеком, который всегда с добром к тебе идет. Разве не встречал он, Васиф, среди своих знакомых людей куда более грешных, чем тщеславный Балахан. По сути говоря, он добродушен, не мстителен. Никогда не обижается.
Васиф встал, походил по палате. Но настроение от этого не улучшилось.
Он с отвращением проглотил оставленное медсестрой лекарство. Что они его здесь держат? Синева вокруг укуса проходит, отечность спала. Температура нормальная. Обрадовались, - почти пустая больница. Обхаживают, как тяжелобольного. Пухленькая медсестра-практикантка собралась было кормить его с ложечки. Он так посмотрел на нее, что она, как мышь, шмыгнула за дверь. Надоело! Лежишь здесь, как пень, а там на буровой...
Васиф закрыл глаза. Нет, не спится. Сколько можно спать. Посмотрел на трещину под потолком. Если прищурить глаза, чтоб убрать с поля зрения печку, увидишь контур Великобритании. Ну, точно. И где-то рядом даже Ирландия. Надоело... Стены гладкие, белые. С ума сойти можно. Как там, на буровой?.. А славный человечек эта Сима. Добрая. Только ли добрая? Какая она была в машине "Скорой помощи". Глазищи огромные, губы побелели. И все спрашивала что-то у этой сонной курицы, медсестры. Только ли доброта вызвала в ней такую решимость? До сих пор на коже следы ее зубов... Ни черта я не научился разбираться в людях. Придирался по мелочам к Симе. А она ночью бежала через степь, чтоб не предали меня, не подвели. А Пакиза? Смогла бы так? Нежная, ее обидеть легко. Сима прямая, острая, как лезвие ножа. С горчинкой. Сима знает цену каждому заработанному рублю, почем фунт лиха. Пакиза... Молодой, подающий надежды ученый. Руки белые, мягкие. Губы прохладные. Какая она была тогда под луной, на ночной дороге...
Кто там шепчется за дверью?
Подтолкнув вперед Пакизу, Сима медленно закрывала за собой дверь палаты.
- Привет, товарищ геолог!
