Глава 19
Ли-Фудзин
Леса. - Содержимое котомки Дерсу. - Приспособленность к жизни в тайге. - Поляны Сяень-Лаза. - Родные могилы - Заживо погребенные. - Река Поугоу. - Барсук. - Нападение шершней. - Лекарственное растение
Чуть только начало светать, наш бивак опять атаковали комары. О сне нечего было и думать. Точно по команде все встали. Казаки быстро завьючили коней; не пивши чаю, тронулись в путь. С восходом солнца туман начал рассеиваться; кое-где проглянуло синее небо. От устья реки Квандагоу Ли-Фудзин начинает понемногу склоняться к северо-западу. Дальше русло его становится извилистым. Обрывистые берега и отмели располагаются, чередуясь, то с той, то с другой стороны. В долине Ли-Фудзина растут великолепные смешанные леса. Тут можно найти всех представителей маньчжурской флоры. Кроме кедра, лиственницы, пихты, ели, вяза, дуба, ясеня, ореха и пробкового дерева, здесь произрастают: желтая береза (Betula costata Trautv.) с желтовато-зеленой листвой и с желтой пушистой корой, не дающей бересты; особый вид клена (Acer barbinerve Maxim.) - развесистое дерево с гладкой темно-серой корой, с желтоватыми молодыми ветвями и с глубоко рассеченными листьями; затем ильм (Ulmus montana Wither) - высокое стройное дерево, имеющее широкую развесистую крону и острые шершавые листья; граб (Carpinus cordata Blume), отличающийся от других деревьев темной корой и цветами, висящими, как кисти; черемуха Максимовича (Prunus Maximoviczii К.) с пригнутыми к земле ветвями, образующими непроходимую чащу, и наконец бересклет (Euonymus macroptera Rupr.) - небольшое тонкоствольное деревцо с корой, покрытой беловатыми чечевицами, располагающимися продольными рядками, и с листьями удлиненно-обратноовальными. Около реки и вообще по сырым местам, где больше света, росли: козья ива (Salix caprea L.) - полукуст-полудерево; маньчжурская смородина (Ribes mandschuricum Kom.) с трехлопастными острозубчатыми листьями; таволожка шелковистая (Spiroae media Schmidt) очень ветвистый кустарник, который легко узнать по узким листьям, любящий каменистую почву; жасмин (Philadelphus tenuifohus Rupr. et Maxim.) теневое растение с красивыми сердцевидными, заостренными листьями и белыми цветами и ползучий лимонник (Schisndra chinensis Baill.) с темной крупной листвой и красными ягодами, цепляющийся по кустам и деревьям. Лес, растущий около воды, скорее способствует обрушиванию берегов, чем их закреплению. Большое дерево, подмытое водой, при падении своем увлекает огромную глыбу земли, а вместе с ней и деревья, растущие поблизости. Бурелом этот плывет по реке до тех пор, пока не застрянет где-нибудь в протоке. Тотчас вода начинает заносить его песком и галькой. Нередко можно видеть водопады, основанием которых служат гигантские стволы тополей или кедров. Если такому плавнику посчастливится пройти через перекаты, то до устья дойдет только ствол, измочаленный и лишенный коры и веток. В среднем течении Ли-Фудзин проходит у подножия так называемых Черных скал. Здесь река разбивается на несколько проток, которые имеют вязкое дно и илистые берега. Вследствие засоренности главного русла вода не успевает пройти через протоки и затопляет весь лес. Тогда сообщение по тропе прекращается. Путники, которых случайно застанет здесь непогода, карабкаются через скалы и в течение целого дня успевают пройти не более трех или четырех километров. В полдень мы остановились на большой привал и стали варить чай. При выходе из поста Ольги С. 3. Балк дал мне бутылку с ромом. Ром этот я берег как лекарство и давал его стрелкам пить с чаем в ненастные дни. Теперь в бутылке осталось только несколько капель. Чтобы не нести напрасно посуды, я вылил остатки рома в чай и кинул ее в траву. Дерсу стремглав бросился за ней. - Как можно ее бросай? Где в тайге другую бутылку найди? воскликнул он, развязывая свою котомку. Действительно, для меня, горожанина, пустая бутылка никакой цены не имела. Но для дикаря, живущего в лесу, она составляла большую ценность. По мере того как он вынимал свои вещи из котомки, я все больше и больше изумлялся. Чего тут только не было: порожний мешок из-под муки, две старенькие рубашки, свиток тонких ремней, пучок веревок, старые унты, гильзы от ружья, пороховница, свинец, коробочка с капсулями, полотнище палатки, козья шкура, кусок кирпичного чая вместе с листовым табаком, банка из-под консервов, шило, маленький топор, жестяная коробочка, спички, кремень, огниво, трут, смолье для растопок, береста, еще какая-то баночка, кружка, маленький котелок, туземный кривой ножик, жильные нитки, две иголки, пустая катушка, какая-то сухая трава, кабанья желчь, зубы и когти медведя, копытца кабарги и рысьи кости, нанизанные на веревочку две медные пуговицы и множество разного хлама. Среди этих вещей я узнал такие, которые я раньше бросал по дороге. Очевидно, все это он подбирал и нес с собой. Осматривая его вещи, я рассортировал их на две части и добрую половину посоветовал выбросить. Дерсу взмолился. Он просил ничего не трогать и доказывал, что потом все может пригодиться. Я не стал настаивать и решил впредь ничего не бросать, прежде чем не спрошу на это его согласия. Точно боясь, чтобы у него не отняли чего-нибудь, Дерсу спешно собрал свою котомку и особенно старательно спрятал бутылку. Около Черных скал тропа разделилась. Одна (правая) пошла в горы в обход опасного места, а другая направилась куда-то через реку. Дерсу, хорошо знающий эти места, указал на правую тропу. Левая, по его словам, идет только до зверовой фанзы Цу-жун-гоу и там кончается. Сразу с привала начинается подъем, но до самой вершины тропа не доходит. С километр она идет косогором, а затем опять спускается в долину. К вечеру небо снова заволокло тучами. Я опасался дождя, но Дерсу сказал, что это не туча, а туман и что завтра будет день солнечный, даже жаркий. Я знал, что его предсказания всегда сбываются, и потому спросил его о приметах. - Моя так посмотри, думай - воздух легкий, тяжело нету, - гольд вздохнул и показал себе на грудь. Он так сжился с природой, что органически всем своим существом мог предчувствовать перемену погоды. Как будто для этого у него было еще шестое чувство. Дерсу удивительно приспособился к жизни в тайге. Место для своего ночлега он выбирал где-нибудь под деревом между двумя корнями, так что дупло защищало его от ветра; под себя он подстилал кору пробкового дерева, на сучок где-нибудь вешал унты так, чтобы их не спалило огнем. Винтовка тоже была - рядом с ним, но она лежала не на земле, а покоилась на двух коротеньких сошках. Дрова у него всегда горели лучше, чем у нас. Они не бросали искр, и дым от костра относило в сторону. Если ветер начинал меняться, он с подветренной стороны ставил заслон. Все у него было к месту и под рукой. По отношению к человеку природа безжалостна. После короткой ласки она вдруг нападает и как будто нарочно старается подчеркнуть его беспомощность. Путешественнику постоянно приходится иметь дело со стихиями: дождь, ветер, наводнение, гнус, болота, холод, снег и т. д. Далее самый лес представляет собой стихию. Дерсу больше нас был в соответствии с окружающей его обстановкой. Следующий день - 7 августа. Как только взошло солнце, туман начал рассеиваться, и через какие-нибудь полчаса на небе не было ни одного облачка. Роса перед рассветом обильно смочила траву, кусты и деревья. Дерсу не было на биваке. Он ходил на охоту, но неудачно, и возвратился обратно как раз ко времени выступления. Мы сейчас же тронулись в путь. По дороге Дерсу рассказал мне, что исстари к западу от Сихотэ-Али-ня жили гольды, а с восточной стороны - удэгейцы, но потом там появились охотники-китайцы. Действительно, манзовские охотничьи шалаши встречались во множестве. Можно было так соразмерить свой путь, чтобы каждый раз ночевать в балагане. Километров через десять нам пришлось еще раз переправляться через реку, которая разбилась на множество проток, образуя низкие острова, заросшие лесом. Слои ила, бурелом, рытвины и пригнутый к земле кустарник все это указывало на недавнее большое наводнение. Вдруг лес сразу кончился, и мы вышли к полянам, которые китайцы называют Сяень-Лаза. Их три: первая - длиной в 2 километра, вторая метров в 500 и третья - самая большая, занимающая площадь в 6 квадратных километров. Поляны эти отделены друг от друга небольшими перелесками. Здесь происходит слияние Ли-Фудзина с рекой Синанцей, по которой мы прошли первый раз через Сихотэ-Алинь к посту Ольги. Выйдя из леса, река отклоняется сначала влево, а затем около большой поляны снова пересекает долину и подходит к горам с правой стороны. Дальше мы не пошли и стали биваком на берегу реки, среди дубового редколесья. Возвратившиеся с разведок казаки сообщили, что видели много звериных следов, и стали проситься на охоту. Днем четвероногие обитатели тайги забиваются в чащу, но перед сумерками начинают подыматься со своих лежек. Сначала они бродят по опушкам леса, а когда ночная мгла окутает землю, выходят пастись на поляны. Казаки не стали дожидаться сумерек и пошли тотчас, как только развьючили лошадей и убрали седла. На биваке остались мы вдвоем с Дерсу. Сегодня я заметил, что он весь день был как-то особенно рассеян. Иногда он садился в стороне и о чем-то напряженно думал. Он опускал руки и смотрел куда-то вдаль. На вопрос, не болен ли он, старик отрицательно качал головой, хватался за топор и, видимо, всячески старался отогнать от себя какие-то тяжелые мысли. Прошло два с половиной часа. Удлинившиеся до невероятных размеров тени на земле указывали, что солнце уже дошло до горизонта. Пора было идти на охоту. Я окликнул Дерсу. Он точно чего-то испугался. - Капитан, - сказал он мне, и в голосе его зазвучали просительные ноты, - моя не могу сегодня охота ходи. Там, - он указал рукой в лес, помирай есть моя жена и мои дети. Потом он стал говорить, что по их обычаю на могилы покойников нельзя ходить, нельзя вблизи стрелять, рубить лес, собирать ягоды и мять траву нельзя нарушать покой усопших. Я понял причину его тоски, и мне жаль стало старика. Я сказал ему, что совсем не пойду на охоту и останусь с ним на биваке. В сумерки я услышал три выстрела - и обрадовался. Охотники стреляли далеко в стороне от того места, где находились могилы. Когда совсем смерклось, возвратились казаки и принесли с собой козулю. После ужина мы рано легли спать. Два раза я просыпался ночью и видел Дерсу, сидящего у огня в одиночестве. Утром мне доложили, что Дерсу куда-то исчез. Вещи его и ружье остались на месте. Это означало, что он вернется. В ожидании его я пошел побродить по поляне и незаметно подошел к реке. На берегу ее около большого камня я застал гольда. Он неподвижно сидел на земле и смотрел в воду. Я окликнул его. Он повернул ко мне свое лицо. Видно было, что он провел бессонную ночь. - Пойдем, Дерсу! - обратился я к нему. - Тут раньше моя живи, раньше здесь юрта была и амбар. Давно сгорели. Отец, мать тоже здесь раньше жили... Он не докончил фразы, встал и, махнув рукой, молча пошел на бивак. Там все уже было готово к выступлению; казаки ждали только нашего возвращения. От места слияния Ли-Фудзина с Синанцей начинается Фудзин. Горы с левой стороны состоят из выветрелого туфа и кварцевого порфира. Прилегающая часть долины покрыта лесом, заболоченным и заваленным колодником. Поэтому тропа здесь идет косогорами в полгоры, а километра через два опять спускается в долину. Вскоре после полудня мы дошли до знакомой нам фанзы Иолайзы. Когда мы проходили мимо тазовских фанз, Дерсу зашел к туземцам. К вечеру он прибежал испуганный и сообщил страшную новость: два дня тому назад по приговору китайского суда заживо были похоронены в земле китаец и молодой таз. Такое жестокое наказание они понесли за то, что из мести убили своего кредитора. Погребение состоялось в лесу, в расстоянии одного километра от последних фанз. Мы бегали с Дерсу на одно место и увидели там два невысоких холмика земли. Над каждой могилой была поставлена доска, на которой тушью были написаны фамилии погребенных. Усопшие уже не нуждались в нашей помощи, да и что могли сделать мы вчетвером среди хорошо вооруженных китайских охотников? Я полагал провести в фанзе Иолайза два дня, но теперь это место мне стало противным. Мы решили уйти подальше и где-нибудь в лесу остановиться на дневку. Вместе с Дерсу мы выработали такой план: с реки Фудзина пойти на Ното, подняться до ее истоков, перевалить через Сихотэ-Алинь и по реке Вангоу снова выйти на Тадушу. Дерсу знал эти места очень хорошо, и потому расспрашивать китайцев о дороге не было надобности. Утром 8 августа мы оставили Фудзин - это ужасное место. От фанзы Иолайза мы вернулись сначала к горам Сяень-Лаза, а оттуда пошли прямо на север по небольшой речке Поутоу, что в переводе на русский язык значит "козья долина". Проводить нас немного вызвался один пожилой таз. Он все время шел с Дерсу и что-то рассказывал ему вполголоса. Впоследствии я узнал, что они были старые знакомые и таз собирался тайно переселиться с Фудзина куда-нибудь на побережье моря. Расставаясь с ним, Дерсу в знак дружбы подарил ему ту самую бутылку, которую я бросил на Ли-Фудзине. Надо было видеть, с какой довольной улыбкой таз принял от него этот подарок. Долина реки Поугоу представляет собой довольно широкий распадок. Множество горных ключей впадает в него с той и с другой стороны. Пологие холмы и высокие реки, вдающиеся в долину с боков, покрыты редким лиственным лесом и кустарниковой порослью. Это и есть самые любимые места диких козуль. После полудня Дерсу нашел маленькую тропку, которая вела нас к перевалу, покрытому густым лесом. Здесь было много барсучьих нор. Одни из них были старые, другие - совсем свежие. В некоторых норах поселились лисицы, что можно было узнать по следам на песке. Отряд наш несколько отстал, а мы с Дерсу шли впереди и говорили между собой. Вдруг шагах в тридцати от себя я увидел, что в зарослях кто-то шевелится. Это оказался барсук (Meles amurensis Schrenski; по Бихнеру - М. anacuma amurensis), близкородственный японскому барсуку и распространенный по всему краю. Окраска его буро-серая с черным, морда белесоватая с продольными темными полосами около глаз. Барсук - животное всеядное, ведущее одиночную жизнь. Китайцы и инородцы специально за ним не охотятся, но бьют, если попадается под выстрелы. Шкура его, покрытая жесткими волосами, употребляется ими на чехлы к ружьям и оторочку сумок. Замеченный мною барсук часто подымался на задние ноги и старался что-то достать, но что именно - я рассмотреть никак не мог. Он так был занят своим делом, что совершенно не замечал нас. Долго мы следили за ним, наконец мне наскучило это занятие, и я пошел вперед. Испуганный шумом, барсук бросился в сторону и быстро исчез из виду. Придя на то место, где было животное, я остановился и стал осматриваться. Вдруг я услышал крики Дерсу. Он махал руками и давал мне понять, чтобы я скорее отходил назад. В это время я почувствовал сильную боль в плече. Схватив рукой больное место, я поймал какое-то крупное насекомое. Оно тотчас ужалило меня в руку. Тут только я заметил на кусте бузины совсем рядом с собой большое гнездо шершней. Я бросился бежать и стал ругаться. Несколько насекомых погнались за мной следом. - Погоди, капитан, - сказал Дерсу, вынимая топор из котомки. Выбрав тонкое дерево, он срубил его и очистил от веток. Потом набрал бересты и привязал ее к концу жерди. Когда шершни успокоились, он зажег бересту и поднес ее под самое гнездо. Оно вспыхнуло, как бумага. Подпаливая шершней, Дерсу приговаривал: - Что, будешь нашего капитана кусать? Покончив с шершнями, он побежал опять в лес, нарвал какой-то травы, и, растерев ее на лезвии топора, приложил мне на больные места, а сверху прикрыл кусочками мягкой бересты и обвязал тряпицами. Минут через десять боль стала утихать. Я просил его показать мне эту траву. Он опять сходил в лес и принес растение, которое оказалось маньчжурским ломоносом (Clematis manshurica Rupr.). Дерсу сообщил мне, что трава эта также помогает и от укусов змей, что эту-то именно траву и едят собаки. Она вызывает обильное выделение слюны; слюна, смешанная с соком травы, при зализывании укушенного места является спасительной и парализует действие яда. Покончив с перевязкой, мы пошли дальше. Разговор наш теперь вертелся около шершней и ос. Дерсу считал их самыми "вредными людьми" и говорил: - Его постоянно сам кусай. Теперь моя всегда его берестой пали. Дня через два мы достигли водораздела. И подъем на хребет и спуск с него были одинаково крутыми. По ту сторону перевала мы сразу попали на тропинку, которая привела нас к фанзе соболевщика-китайца. Осмотрев ее, Дерсу сказал, что хозяин ее жил здесь несколько дней подряд и ушел только вчера. Я высказал сомнение. В фанзе мог быть и не хозяин, а работник или случайный прохожий. Вместо ответа Дерсу указал мне на старые вещи, выброшенные из фанзы и замененные новыми. Это мог сделать только сам хозяин. С этими доводами нельзя было не согласиться.
