Мы прошли по коридору до двери, на которой имелась золотом по черному табличка "Приемная". Надзиратель открыл дверь приемной и предложил мне войти. Я вошел, дверь закрылась за моей спиной. В приемной, у низкого столика, попивая кофеек и покуривая, ножка на ножку сидел Ващинский, худой, загорелый, весь в черном, слева от него - принявший меня на земле брыластый, с распухшими, разбитыми губами и оттого ещё больше не похожий на моего школьного друга Сергея, финансиста и магната, справа - тонко улыбающаяся блондинка в сиреневой брючной паре, подчеркивающей точеность ног и величину мощного бюста.
- Вот, мама, - сказал Ващинский блондинке, указывая на меня кофейной чашечкой, - это еще один ваш сынок? Еще один блудный? Не много ли мы наблудили, мама, не много ли?
- Хватит вам! - с укором встрял брыластый. - Человек из камеры, ему надо попить-поесть, отдышаться... По себе знаю, а вы развели тут... Давай, садись, я тебе сейчас закажу что-нибудь легкое...
- От него пахнет тюрьмой! - сказала блондинка. - Терпеть не могу этот запах! Ты, Сергей, сколько отмокал? Несколько часов?
- Так я сидел несколько суток! - брыластый мне подмигнул: мол, не робей, всё путем. - Главное, Анна Сергеевна, человека хорошо принять, а всё остальное чепуха!
- Ну ладно, ладно! - Анна Сергеевна отбросила со лба русую прядь. Ну, иди сюда, вонючий мой, я тебя поцелую!
И Анна Сергеевна открыла мне свои объятья. Сволочь! Она выглядела лет на тридцать, ни морщинки, зубы блестят. А я стоял в дверях, смотрел на них, и во мне росло желание проклясть их самым страшным проклятием.
Но я решил их пожалеть. В чем была их вина? В неуважительном, в недостаточно почтительном отношении ко мне? А если они не знали, кто я такой? А, может быть, догадываясь или даже зная наверняка, не хотели признавать за мной моих прав, моего значения? Завидовали? Завидовали и от этого презирали меня, старались унизить любым способом, всегда и везде? Мне стоило отнестись к ним снисходительно, с учетом их мелких слабостей, их недостатков. В конечном счете, - не обращая внимания и на серьезные пороки. Даже самые тяжелые прогрешения преходящи, изменчивы и могут быть прощены. Правда, если только являются плодом их собственных заблуждений, пороков, а не возникли под чужим влиянием. Тем более - под влиянием групповым.
А Ващинский, брыластый и Анна Сергеевна не сговаривались, не проходили совместного инструктажа по моему унижению. Каждый из них действовал по собственному почину, и не было их вины в том, что отдельные почины объединялись и многократно усиливались. Да и не собирались они мной помыкать, меня кнопить и волтузить. Каждый из них любил меня, уважал, но только - по-своему, не так, как хотелось бы мне. И тут я подумал, что если бы все относились ко мне так, как хотел бы я сам, то я бы первый же взвыл, отказался бы от такой любви и уважения. Пусть уж будут такие, пусть.
И я подошел к Анне Сергеевне и - эта кукла и вблизи казалась удивительно молодой, - дал себя обнять и поцеловать, дал брыластому налить мне кофе и приготовить для меня бутерброд, позволил Ващинскому порассуждать о блудящих и блуде. Не их изъяны и червоточины, общие и частные, единичные и всеобщие, были мерилом, а мое к ним, к носителям изъянов, милосердие и доброта. А мои милосердие и доброта - я чувствовал это все сильнее и сильнее - были безграничны. Да, не было им ни конца ни края...
Хайфисет
...Рассказывают, что один витязь, владетель многих земель и человек богатый, как-то, выехав на охоту, встретил караван. С караваном вместе ехала девушка, но не на верблюде, а на скакуне породы хайфисет, причем девушка беспрерывно гарцевала, то мчась в пустыню, то возвращаясь, всячески показывала свое изрядное искусство наездницы. Витязь был настолько очарован статью и ловкостью девушки, что попытался посостязаться с нею в скорости, пустил своего скакуна вслед за её скакуном хайфисет, понимая, что успех к нему не придет, ибо, несмотря на богатство, у витязя не было такого скакуна. Так и случилось, но витязю удалось мельком увидеть лицо девушки, и он был поражен ее красотой. Вернувшись в свой замок, витязь посватался к родным девушки, ему ответили согласием и вскоре девушку привезли. Витязь женился, но когда вошел к девушке, то обнаружил перед собой совсем другую девушку, некрасивую, да к тому же - немую. Он отослал ее обратно, начиная догадываться, что дело тут в том самом скакуне хайфисет. Через несколько месяцев ему стало известно, что девушка вместе со своими родственниками-караванщиками попала в плен к правителю Алеппо. Витязь счел своим долгом выкупить и девушку, и караванщиков, но скакуна хайфисет правитель Алеппо оставил у себя и отказывался отдать. Собрав своих вассалов и союзников, заручившись поддержкой шаха и даже договорившись с королем о нейтралитете, витязь начал войну против правителя Алеппо и победил. Среди трофеев был и скакун хайфисет. Витязь уже взялся за луку седла, собираясь на этом скакуне вернуться домой, но его советник, седобородый мудрец, отговорил витязя садиться в седло. Мудрец посоветовал отдать скакуна его прежней владелице, несостоявшейся жене витязя, которая стояла неподалеку и жестами подтверждала правоту мудреца. Витязь отдал девушке скауна хайфисет и никогда о том не жалел...
Во что превратилась моя жизнь! Где тот вихрастый мальчик, тонкий юноша, молодой человек с идеалами, убеждениями, принципами? Тот, кого любили стройные, нежные девушки, от кого ждали успехов, в кого верили? Тот поэт - та-та, та-та, та-та-та-та, и что-то там блистает, и что-то там горит, и - а-а-а! - и - та-та-та! - чьи стихи не раз собирались включить в антологию молодых талантливых поэтов, но так и не включили, тот обещавший открытия прозаик, чьи рассказы кочевали от редакции к редакции, чей роман хвалили серьезные критики, а роман так и остался в рукописи, рассказы ненапечатанными, единственной доступной для его нынешнего состояния рифмой стала одна-единственная, кровь-морковь, сам же он превратился в пошляка, задающего эти дурацкие вопросы, со скрипом передвигающего свое тело, ноющего и просящего о сочувствии.
Но это бессмысленное существо, преобразователь еды в дерьмо, вдруг оказывается отцом объявленного богом, никогда невиданного и так - о, кощунство! - ко времени убитого сына, что вот, со дня на день, в руках этого отставленного от дел продажного писаки окажутся рычаги и ниточки, то самое, вожделенное, миллионы долларов, ради которых и живут миллионы людей, деньги, большие деньги. И тут в его голове начинает крутиться машинка, колесики начинают цепляться одно за другое, и этот банальный, скучный тип обрастает фантазиями. Банальными, конечно. А ещё в его бритой башке всходят цветы доброты. Он думает о фонде помощи одиноким сердцам. Потом - об издании своего журнала, потом о своем телеканале, потом - о регулярных обедах, восстановлении стоматологических руин, гареме из получательниц грантов от вышеозначенного фонда, бюсте на родине. Потом он вообще ни о чем не думает, он сидит и тупо пытается понять происходящее вокруг него, хлопает себя по щекам, мотает головой. Его выкручивает что-то бродящее в нем, что-то в него попавшее, его поташнивает так, словно тошнота, как одна из отличительных черт кокшайской атмосферы, цепляется к особо отмеченным, к таким, как он.
Да, меня клонило в сон после кофе и бутерброда, зевота рвала рот, и глаза туманились от слез. И меня поташнивало. Брыластый, мой заботливый опекун, заметив такое состояние, сразу предложил поспать пару часов в комнате отдыха, за кабинетом Генерального конструктора, но я отказался. Уже совсем скоро надо было идти в морг, на опознание тела, лечь спать означало перейти в другой мир, мир, значительно более опасный, в котором можно слишком надолго задержаться.
Прислушиваясь к неторопливой беседе, которую вели Ващинский и Анна Сергеевна, - Ващинский жаловался на людскую злобность, Аннушка убеждала его, будто люди, наоборот, добры, - я вытащил из кипы журналов на низком столике иллюстрированный буклет о городе нашего местопребывания и, раскрыв его, узнал, что Кокшайск почти всем обязан свекру той самой особы, что когда-то предпочла Ивана, дав мне отставку, что этот деятель науки именно здесь поставил какую-то такую хитрую установку, что исключительно в Кокшайске своенравные частицы неделимого атомного ядра начали рвать установленные от вечности связи, высвобождаться, чтобы давать энергию, материалы для докторских диссертаций, а пронизывая тела научных и технических работников, - смертельно опасное излучение, от которого все эти ученые мерли как мухи, а те, что выживали, оказывались закаленными, им уже никто и ничто не было страшно. Вот так здесь, среди поворотов северной реки, на поросших ельником взгорках, возник уникальный научный центр, вдохнувший новую жизнь в местные заводы, выпускавшие до появления свекра любвеобильной особы лишь автоматическое, морально устаревшее стрелковое оружие, допотопные взрывчатые вещества да собиравшие из комплектующих средние танки, которыми постепенно заполнялись гигантские ангары и запасные пути станции Кокшайск-товарная. Кому были нужны эти бронированные слоны? А после управляемых разгонов атомных ядер здесь начали делать куда более совершенные орудия убийства, например те самые ракеты "море-земля", секрет которых собирался продать мой худой сокамерник моему убиенному сыну. Здесь возникло оптическое производство, тут начали клепать самолетные фюзеляжи, начинять их электроникой, для самых современных самолетов построили аэродром, они, истребители-перехватчики, штурмовики да фронтовые бомбардировщики с ревом, восславляя создателей и свекра той дорогой моей памяти особы, стали летать над Кокшайском туда-сюда, туда-сюда, время от времени падая от восторга и радости полета в близкокшайские болота, успев тем не менее поприветствовать заоблачных жителей: "Как вы здесь? Мы там, внизу, хорошо!.." Но танкам тоже не давали приходить в негодность, зарастать мхом и сине-зелеными водорослями, потому что время от времени появлялись испытывающие в танках нужду, и кокшайцы продавали свои танки самым разным людям, черным, коричневым, желтым и белым, да еще обучали этих людей пользованию танками, и в исконно северную кровь кокшайцев раз за разом вливались новые струи и... - я захлопнул буклет. Половина, если не больше, из того, что пропихивал я со своей бригадой, почти всё, из-за чего меня чуть не убили, выпускалось в Кокшайске! Здесь можно было разместить заказ на вооружение настоящей армии, питанием которую снабдили бы кокшайский консервный завод и комбинат концентратов.
