Глава 28
Расставание
Едва занялась заря, как уж Перстень поднял шайку.
– Ребятушки! – сказал он разбойникам, когда они собрались вокруг него и Серебряного. – Настал мне час расстаться с вами. Простите, ребятушки! Иду опять на Волгу. Не поминайте меня лихом, коли я в чем согрубил перед вами.
И Перстень поклонился в пояс разбойникам.
– Атаман! – заговорила в один голос вольница. – Не оставляй нас! Куда мы пойдем без тебя!
– Идите с князем, ребятушки. Вы вашим вчерашним делом заслужили вины свои; можете опять учиниться, чем прежде были, а князь не оставит вас!
– Добрые молодцы, – сказал Серебряный, – я дал царю слово, что не буду уходить от суда его. Вы знаете, что я из тюрьмы не по своей воле ушел. Теперь должен я сдержать мое слово, понести царю мою голову. Хотите ль идти со мною?
– А простит ли он нас? – спросили разбойники.
– Это в божьей воле; не хочу вас обманывать. Может, простит, а может, и нет. Подумайте, потолкуйте меж собою, да и скажите мне, кто идет и кто остается.
Разбойники переглянулись, отошли в сторону и начали вполголоса советоваться. Чрез несколько времени они вернулись к Серебряному.
– Идем с тобой, коли атаман идет!
– Нет, ребятушки, – сказал Перстень, – меня не просите. Коли вы и не пойдете с князем, все ж нам дорога не одна. Довольно я погулял здесь, пора на родину. Да мы же и повздорили немного, а порванную веревку как ни вяжи, все узел будет. Идите с князем, ребятушки, или выберите себе другого атамана, а лучше послушайтесь моего совета, идите с князем; не верится мне после нашего дела, чтобы царь и его и вас не простил!
Разбойники опять потолковали и после краткого совещания разделились на две части. Большая подошла к Серебряному.
– Веди нас! – сказали они. – Пусть будет с нами, что и с тобой!..
– А другие-то что ж? – спросил Серебряный.
– Другие выбрали в атаманы Хлопко, мы с ним не хотим!
– Там все, что похуже, остались, – шепнул Перстень князю, – они и дрались-то вчера не так, как эти!
– А ты, – сказал Серебряный, – ни за что не пойдешь со мной?
– Нет, князь, я не то, что другие. Меня царь не простит, не таковы мои винности. Да признаться, и соскучился по Ермаке Тимофеиче; вот уж который год не видал его. Прости, князь, не поминай лихом!
Серебряный сжал руку Перстня и обнял его крепко.
– Прости, атаман, – сказал он, – жаль мне тебя, жаль, что идешь на Волгу; не таким бы тебе делом заниматься.
– Кто знает, князь, – ответил Перстень, и отважный взор его принял странное выражение, – бог не без милости, авось и не всегда буду тем, что теперь!
Разбойники стали приготовляться к походу.
Когда взошло солнце, на берегу речки уже не было видно ни шатра, ни людей Басманова. Федор Алексеевич поднялся еще ночью, чтобы первому принести царю известие об одержанной победе.
Прощаясь с товарищами, Перстень увидел возле себя Митьку.
– Прости ж и ты, губошлеп! – сказал он весело. – Послужил ты вчера царю за четверых, не оставит он тебя своей милостью!
Но Митька, как бы в недоумении, почесал затылок.
– Ну что? – спросил Перстень.
– Ничаво! – отвечал лениво Митька, почесывая одною рукой затылок, другою поясницу.
– Ну, ничего так ничего! – И Перстень уже было отошел, как Митька, собравшись с духом, сказал протяжно:
– Атаман, а атаман!
– Что?
– Я в Слободу не хочу!
– Куда ж ты хочешь?
– А с тобой!
– Нельзя со мной; я на Волгу иду.
– Ну и я на Волгу!
– Зачем же не с князем?
Митька подвинул одну ногу вперед и уставился, как бы в замешательстве, на свой лапоть.
– Опричников, что ли, боишься? – спросил насмешливо Перстень.
Митька стал почесывать то затылок, то бока, то поясницу, но не отвечал ничего.
– Мало ты их видел? – продолжал Перстень, – съели они тебя, что ли?
– Нявесту взяли! – проговорил нехотя Митька.
Перстень засмеялся.
– Вишь, злопамятный! Не хочет с ними хлеба-соли вести! Ну, примкнись к Хлопку.
– Не хочу, – сказал решительно Митька, – хочу с тобой на Волгу!
– Да я не прямо на Волгу!
– Ну и я не прямо!
– Куда ж ты?
– А куда ты, туда и я!
– Эх, пристал, как банный лист! Так знай же, что мне сперва надо в Слободе побывать!
– Зачем? – спросил Митька и выпучил глаза на атамана.
– Зачем! Зачем! – повторил Перстень, начиная терять терпение. – Затем, что я там прошлого года орехи грыз, скорлупу забыл!
Митька посмотрел было на него с удивлением, но тотчас же усмехнулся и растянул рот до самых ушей, а от глаз пустил по вискам лучеобразные морщины и придал лицу своему самое хитрое выражение, как бы желая сказать: меня, брат, надуть не так-то легко; я очень хорошо знаю, что ты идешь в Слободу не за ореховою скорлупою, а за чем-нибудь другим! Однако он этого не сказал, а только повторил, усмехаясь:
– Ну и я с тобой!
– Что с ним будешь делать! – сказал Перстень, пожимая плечами. – Видно, уж не отвязаться от него, так и быть, иди со мной, дурень, только после не пеняй на меня, коли тебя повесят!
– А хоча и повесят! – отвечал Митька равнодушно.
– Ладно, парень. Вот за это люблю! Прощайся же скорей с товарищами, да и в путь!
Заспанное лицо Митьки не оживилось, но он тотчас же начал неуклюже подходить к товарищам и каждого, хотевшего и не хотевшего, чмокнул по три раза, кого добровольно, кого насильно, кого загребая за плечи, кого ухватив за голову.
– Атаман, – сказал Серебряный, – стало, мы с тобой по одной дороге?
– Нет, боярин. Где я пройду, там тебе не проехать. Я в Слободе буду прежде тебя, и если бы мы встретились, ты меня не узнавай; а впрочем, мы и не встретимся; я до твоего приезда уйду; надо только кое-какие дела покончить.
Серебряный догадался, что у Перстня было кое-что спрятано в окрестностях Слободы, и не настаивал.
Вскоре два отряда потянулись по двум разным направлениям.
Больший шел за Серебряным вдоль речки по зеленому лугу, еще покрытому следами вчерашней битвы, и за ним, повеся голову и хвост, тащился Буян. Он часто подбегал к Серебряному, жалобно повизгивал и потом оборачивался на свежий могильный холм, пока наконец не скрыли его из виду высокие камыши.
Другой, меньший отряд пошел за Хлопко.
Перстень удалился в третью сторону, а за ним, не спеша и переваливаясь с боку на бок, последовал Митька.
Опустела широкая степь, и настала на ней прежняя тишина, как будто браный гул и не возмущал ее накануне. Только кой-где паслись разбежавшиеся татарские кони да валялись по пожарищу разбросанные доспехи. Вдоль цветущего берега речки жаворонки по-прежнему звенели в небесной синеве, лыски перекликались в густых камышах, а мелкие птички перепархивали, чирикая, с тростника на тростник или, заливаясь песнями, садились на пернатые стрелы, вонзившиеся в землю во время битвы и торчавшие теперь на зеленом лугу, меж болотных цветов, как будто б и они были цветы и росли там уже бог знает сколько времени.
С неделю после поражения татар царь принимал в своей опочивальне Басманова, только что прибывшего из Рязани. Царь знал уже о подробностях битвы, но Басманов думал, что объявит о ней первый. Он надеялся приписать себе одному всю честь победы и рассчитывал на действие своего рассказа, чтобы войти у царя в прежнюю милость.
Иван Васильевич слушал его со вниманием, перебирая четки и опустив взор на алмазное кольцо, которым был украшен указательный перст его; но когда Басманов, окончив рассказ и тряхнув кудрями, сказал с самодовольным видом:
– Что ж, государь, мы, кажется, постарались для твоей милости!
Иоанн поднял глаза и усмехнулся.
– Не пожалели себя, – продолжал вкрадчиво Басманов, – так уж и ты, государь, не пожалей наградить слугу твоего!
– А чего бы тебе хотелось, Федя? – спросил Иоанн, принимая вид добродушия.
– Да пожалуй меня хоть окольничим, чтобы люди-то не корили.
Иоанн посмотрел на него пристально.
– А чем мне Серебряного пожаловать? – спросил он неожиданно.
– Опальника-то твоего? – сказал Басманов, скрывая свое смущение под свойственным ему бесстыдством. – Да чем же, коли не виселицей? Ведь он ушел из тюрьмы да с своими станичниками чуть дела не испортил. Кабы не переполошил он татар, мы бы всех, как перепелов, накрыли.
– Полно, так ли? А я так думаю, что татары тебя в торока ввязали б, как в тот раз, помнишь? Ведь тебе уже не впервой, дело знакомое!
– Знакомое дело за тебя горе терпеть, – продолжал Басманов дерзко, – а вот это незнакомое, чтобы спасибо услышать. Небось тебе и Годунов, и Малюта, и Вяземский не по-моему служат, а наград ты для них не жалеешь.
– И подлинно не по-твоему. Где им плясать супротив тебя!
– Надёжа-государь, – ответил Басманов, теряя терпение, – коли не люб я тебе, отпусти меня совсем!
Басманов надеялся, что Иоанн удержит его; но отсутствие из Слободы, вместо того чтоб оживить к нему любовь Иоанна, охладило ее еще более; он успел от него отвыкнуть, а другие любимцы, особенно Малюта, оскорбленный высокомерием Басманова, воспользовались этим временем, чтоб отвратить от него сердце Иоанна.
