очумелые завоевания социализма, все наши неслыханные достижения. Похоже, там упокоилось и всё светлое будущее, такое светленькое, что его не разглядеть даже вооружённым глазом. А вот пыль на полках видал невооружённым глазом. Своим! Послушай… А может, эта пыль есть и светлое будущее, и «светлая мечта человечества», и все наши достижения, все наши соцзавоевания всей нашей соцсистемы, за что мы так рьяно бились без передыху с семнадцатого года? И до чего, позволь полюбопытствовать, добились? До пустоты на полках, до нищеты в душах!? Так больше нельзя… Эта дебильная перестройка… Горбостройка вечная… Топтушка на месте… Как президент
он должен идти на реформы. Как генсек он их перечёркивает. Бесконечная топтушка на месте. Вся надежда на смерть…
«Да, вся надежда на смерть нашей советской системы… компартии… — подумал Колотилкин. — Семьдесят три года отмучились… Ну сколько же ещё можно прозябать такой великой и богатой стране в нищете да в темноте — в свете решений КПСС? От света решений КПСС разве становится светлей наша жизнь? Только наоборот… Россия всё круче погружается в пучину гибели… Пока проклятые Советы и компартию не сломишь, ходу вперёд не будет!..»
И грустно сказал:
— Так дальше нельзя… Уже не воткнуть меня сегодняшнего в себя вчерашнего… Не м-могу!..
— Вызываю неотложку, — обречённо буркнул Дыроколов.
Он осанисто отбыл в соседнюю комнату, к холодильнику, и скоро вернулся с бутылкой коньяка и двумя рюмками, почтительно держа их за талии. Здравствуйте, мои рюмочки! Каково поживали? Меня поминали!?
Деловито разлил.
Разломил кружалку домашней колбасы.
Себе взял меньшую дужку.
— Ты чего такой идейный вернулся? — спросил после первой Дыроколов. — Как с партсеминара.
— Потёрся… Столица кого хошь перекуёт. Очередь в магазине посильней всякого съезда. Только теперь и понимаешь, почему там жизнь винтом. А тут болотная тишь да гладь.
— Брамс!.. Пардон, там что, кадрессы откормленней? Белей? Наваристей?
Дыроколов наливал. Дрогнула рука. Горлышко ударило по рюмке. Рюмка не удержалась на одной ножке, опрокинулась.
— Ит ты, запохаживала рюмочка по столику! — и смехом прилёг он слизывать со стола. — У нас безотходное производство! Это у моего соседа зять чистёха. С полу оброненный кусочек хлеба не съест. А я — обдул да в рот. В лето тот чистоплюй у соседа на дачке по спецприглашению. Где прополоть, где подправить что…
— И пока на деревьях пусто?
— Ну! А осенью и на пушку зятька не подпускает. Всё ж слопает!.. Похвались, как там твоя? Всё хорошеет?
Дыроколов разнёс руки от боков широко назад и вниз.
— Цветёт цветочек, — грустно поморщился Колотилкин. — Слушай! А чего это я да я всё отчитываюсь? Ты-то, заслуженный мастер секса, как тут? Какими судьбами влип? Расскажи толком.
— О! — Дыроколов обрадовался вопросу, как гончая на охоте птице, упавшей комом в зубы. — Это год без перерыва на обед рассказывать! Но я вкратцах доложу. Подыму настроеньице… Раз у тебя запущенный склероз, начну издалека… Прошлый год… Первое, понимай, сентябрелло. По обычаю, весь районный партактив ты разогнал по сельским школам. Как же… Дембельский аккорд! [88] Начало занятий. Праздничек. Торжественное построение. Ла-ла-ла! Надо, чтоб от райкома кто поздравил. Ну! Несу ахинею про космические достижения в перестройке. А сам поглядываю с голодухи, какую б мне борщёвскую гейшу наколоть. И натыкаюсь на поцелуйную мордашку. Меня мёртво так и зациклило на ней. Она почувствовала мой волчий взгляд. Зыркнула в мою сторону и глазки долу. Поняла, запеленгована капиталиш. Губки, щёчки… Всё на ять! — вскинул Дыроколов оттопыренный большой палец. — По вывеске претензий нет. Одни плюсы. Опускаю смотрелки ниже. Гос-по-ди! Грудь горой. Целый пик Коммунизма! Повна пазуха цыцёк! На такую грудь любой орден не жаль повесить! Нижний бюст ещё роскошней!.. Погибель сплошная… Полный отпад… Язычком-то лалакаю всё разыдейное, а слышу, крючок мой дрыном поднялся. Форменный каменный стояк! Очень уж ему понравилась моя зажигательная речуга. Чую, стоит во мне всё, что может подняться со всей ненавистью к женскому вопросу… Кое-как доболтал. К директору с рацпредложением. Мол, негоже посуху разбегаться, давайте дружненько вспрыснем торжественную линейку красненьким. После уроков сбежалась школьная элитка в одной недоскрёбке. Тут и моя краснознаменная, орденоносная тычинка. [89] Всё ж разворачивается в её бунгале. [90] Вижу, цок-цок, цок-цок она в сарайку за грибками. Я прихлопнул себя по лампасам и следом на пальчиках в разведпоиск. Решилась-таки наша мышка пощекотать их кошку… Без осложнений воссадил на бочку с мочёными яблочками. То-олько прижал к верному сердцу — наглец верхний обруч лопнул! Рассол кэ-эк саданёт во все четыре… А чтоб тебя паралич расшиб! Ну не в куль, не в колоду, не для нового году! Соскочила моя с бочки. Ай-я-яй! Всё своё приданое подтянула и амбец. Включила звезду… [91] Въехала в блажь… Как ни молил стоя хоть разговеться… Была на грани, но ушла невинной. Ну! Гад буду, ты у меня выхлопочешь за прерванный романс пестика! [92] Я те устрою рёвтрибунал!.. Я слов на ветер не ватлакаю… И накаркал. Ну прямо мне под руку, мне ж во зло приходит в январе «двести». Что тут делать?.. На всякий случай невоенцу поясню. «Груз-200» — так в официальных железнодорожных бумагах военные называют спецящик… Как матрёшки…В деревянном ящике цинковый гроб. В гробу самоубийца. У нас всем погибшим в Афгане ставили единственный стандартный диагноз. Самоубийство. Будто наших парней на то и тащили туда, чтоб они там самолично кончали с собой. Я отвлёкся… Значит, приходит обычным багажом щучинский иль там чернавский наш афганец…
— Багажом… человек?
— Ну! Мертвяк. Что ему?
— А где сопровождающий? По инструкции положен сопровождающий.
— По инструкции мы уже десять лет должны жить при коммунизме. Да где-то на подступах к нам застрял сердяга?.. Есть к грузу накладная и довольно. Накладная чем не сопровождающий?
— Ты серьёзно?
— Шутю! — ломливо поклонился Дыроколов. — Не все такие грамотеи, как ты. В деревне кто слыхал про сопровождающих? Привезли мужику сына в цинке. Кинется мужик про сопровождающего выяснять? Так вот… Ну, приходит этот афганский подарок… Ё-моё, её сын… Открывать нельзя. Похоронами занялся сам. Уж она гнулась в кровавом рёве, уж гнулась… Жалость сковала меня. За поминальной кутьёй шепнул: это за меня тебя боженька покарал. Думал, глаза повыцарапает. А она улилась плакать… Нанесло тепла. Монстр проснулся, пикой торчит под лампасами. Подавай звёздочку! [93] И тут я подумал единственной своей извилиной, которая и та ниже пояса. А возрадую я свою милаху! Нам ли трудно воскресить сынка? И попутно допою прерванный романс пестика… И я отважился…
— На что?
— Не перебивай… Отважился-таки доиграть с нею в буёк по полной
