Старец побежденно мотнул головой и отдал бутылку. Веденей ногтем открыл ее и отпил. Питье было холодным, однако...
- Мирон Павлович, это не кофе с коньяком, это коньяк с кофе. Но все равно спасибо, термос горячий, пейте.
- Это не коньяк с кофе, это я кофе так завариваю, - отругнулся старец, - так теперь уже не умеют. Не волнуйся. Такому зубастому, языкастому, как ты, может пригодиться.
Веденей ополовинил бутылку, отставил.
- Не выдохлось, смотри-ка. А вообще-то, Мирон Павлович, из нашего разговора следует, что можно бы вам на меня и не орать.
Старик ответил на старокиммерийском, притом одним длинным словом. Если бы пришлось это слово переводить на современное российское наречие, получился бы матюг на три строки убористого текста. После отмены цензуры любимое чтиво киммерийцев, газетка "Вечерний Киммерион", любила устраивать подобный практикум в родном наречии своим подписчикам. В принципе речь шла о выделительных органах Великого Змея и возможном с ними совокуплении с использованием того, к кому слово обращено, целиком всем телом и очень глубоко, но точного значения выражения не знал ни Веденей, ни один из тех кто на Киммерионском рынке, сохранившем древнее название "Накушатый", пускал это ругательство вослед вконец обнаглевшему покупателю: клюква ему, видите ли, не в полной мере морозом будланутая, семга ему, видите ли, не миусского засола, точильный камень ему, видите ли, рачьей клешней перешибешь. Веденей вытащил из вшитого под плащом кармана две таежных галеты - ячмень пополам с кедровым орехом - и одну протянул Мирону. Тот сперва взял, потом отодвинул. Старик хотя и сверкал желтыми зубами, но галету боялся не угрызть.
- Размочите, Мирон Павлович, - сказал Веденей, в который раз откупоривая драгоценный термос. Старик оценил воспитанность гипофета, плеснул кваса в киммерийскую ладонь свою, макнул в него сухарь, потом сжевал, а остаток из пригоршни выпил. Потом спрятал лицо под капюшон.
- Ну, будет. Хочешь, ложись на лавку. Я посижу, покараулю. Веденей не заставил себя упрашивать. Отхлебнув хозяйского угощения, он свернулся калачиком и через минуту провалился в сон, где нашел себя в мире без очертаний, где лишь раздавались железные голоса: "Вон! Вон!" - но Веденей знал, что к нему эти голоса не относятся, и сон гипофета перешел в тот особый, глубокий, который бывает у человека после прогулки на чистом воздухе и умеренной выпивки, при условии хорошего здоровья, - а оно у Веденея было, иначе никто его в такой тяжкий и вредный поход не отрядил.
Между тем возгласы "Вон! Вон!" никакого отношения к сну не имели, они звучали наяву - тысячью верст северней сердитой головы Великого Змея. Там, в полярной тьме, на льду замерзшей реки Кары, совершалось безобразное избиение. Стая медноперых, железноклювых, двухголовых птиц гнала из Европы в Азию жалкое существо, облаченное в грязный, рваный, когда-то, видимо, кружевной саван. Наконец, существо это - не то вообще призрак - выбралось на азиатский берег реки, - судорожно цепляясь за кочки, оно поползло в тундру. Птицы немедленно прекратили преследование.
- Еще будешь по Европе бродить - на кусочки расклюем к ядрени матери! гаркнула одна из железноклювых птиц.
- Пойду в Азию! - прошептал призрак, глотая слезы.
Птицы собрались в клин и полетели на юго-запад.
Но до рассвета было еще очень далеко. Спала Великая Русь, спала Киммерия и спал славный город Киммерион, - и чуть ли не все его спящие жители видели в эту ночь один и тот же удивительный сон. Снилось им спортивное состязание в беге. Гаревая дорожка была обычная, крытый стадион тоже: ничего особенного, правда, трибуны пустые и все как-то темновато. Только вот бегунов на старте всего двое, трусики у них, маечки, кроссовки самые простые, к тому же все - одинаковое. Побегут - не отличишь. А судья вот необычный. Что-то вроде статуи Свободы с завязанными, как у Фемиды, глазами, - так изображали американское правосудие на карикатурах в журнале "Крокодил" при советской власти. Только вместо факела в руке у Судьи стартовый пистолет.
А еще знал в этом сне весь Киммерион, что бегуны на старте - это Причина и Следствие. Судья же у них - Судьба Человечества. Грянул выстрел. Причина и Следствие рванули и помчались. Сперва, как и положено законами обогнало Причину. Потом снова произошла смена мест. Снова. Снова. И никто уже из видевших сон не знал - Причина ли впереди Следствия, Следствие ли мчится за Причиной.
Не сегодня начался этот бег, но лишь сегодня бегуны обрели свободу, если не навеки, то надолго. Теперь Следствие вовсе не означает, что была прежде него какая-то Причина. И Причина вовсе не предвещает, что из-за нее будет Следствие. Силы у них примерно равны, так что будет впереди попеременно то одно, то другое.
И только в глазах рябит у спящих зрителей.
Впрочем, чего только не приснилось киммерийскому народу за тридцать восемь столетий на сорока островах!
В далекой Аргентине - где небо южное сверкает, как опал, естественно давно покойный местный классик в эту ночь перевернулся в гробу.
2
...у молчания есть своя история, которая его передает.
Эли Визель. Иерусалимский нищий
Недаром в старокиммерийском языке есть особое время: "иносказательное, недостоверное, весьма сомнительное". Историю Киммерии, а особенно города Киммериона, без использования этого времени не расскажешь никак. Поэтому перед повествователем возникают два пути: воспользоваться киммерийским языком (первый вариант), тогда повесть некому будет прочесть, на этом языке только на базаре ругаются да на жертвенниках прорицают. Можно воспользоваться другим языком, например хотя бы вот даже и русским (второй вариант), но тогда все, что будет рассказано, покажется иносказательным, недостоверными и весьма сомнительным, - ну, а поскольку в существовании Киммерии, простирающейся от верховий Камы до верховий Кары, никакого сомнения нет, придется повествователю выбрать третий путь, найденный великим писателем Лукианом в его "Правдивой истории", и, подобно Лукиану, заявить: "Правдиво только то, что все излагаемое мною - вымысел. Это признание должно снять с меня обвинение, тяготеющее над другими, раз я сам признаю, что ни о чем не буду говорить правду". Однако это слова Лукиана, - никак не мои: я лишь сетую на неполноту русского языка, ибо без использования "иносказательного, недостоверного, весьма сомнительного" весь аромат киммерийских берегов улетучивается. Примеры этого "времени", имейся оно в русском языке, сделали бы вполне естественными следующие, предположим, заявления:
"Жил-был на свете Одиссей Бафометов, родиной его была Итака, что возле города Читы..."
Или:
"Долог путь из Душегубова Московской губернии до Вчерашних Щей на Нижней Волге..."
Выглядит куда как сомнительно и недостоверно, между тем гляньте на карту России, оспорьте достоверность существования Итаки или Душегубова, или заявите, что от него до Вчерашних Щей - ближний свет. Или, когда речь пойдет о Киммерии, напишите по-русски фразу: "К северу от Полночного Перста имеет Рифей постоянный фарватер, но недолго, менее чем через двадцать верст идут Мебиусы". Поскольку выше было рассказано, что Великий Змей свернулся Мебиусом, или (нечего к словам цепляться) - Лентой Мебиуса, то логично предположить, что к северу от самого северного из островов Киммериона, взаправду (но по Лукиану) именуемого "Полночный Перст", пребывает непонятным образом лично и собственной персоной Август Фердинанд Мебиус, который эту ленту изобрел, а с ним заодно и другой Мебиус, Карл, изобретший такую важную вещь, как биоценоз (соблюдаемый в Рифее на договорных началах людьми, бобрами, стеллеровыми коровами, рифейскими раками и т.д.), - обитают они там, возможно, вместе с родственниками, близкими друзьями и однофамильцами.
Увы. Не листайте энциклопедии (первый том Большой Киммерийской обещан в будущем году, но главный редактор этой энциклопедии, академик Гаспар Шерош, говорит, что там даже "бэ" только до середины): Мебиусы, в просторечии Мебии и даже Мебы, - это всего лишь многочисленные отмели, полностью бобрифицированные, - точней, занятые бобрами под летние дачи, - и ясно, из-за того, что фарватер Рифея в отмелях дробится, приходится запасаться лоцманом из числа бобров. Услугу эту бобры оказывают бесплатно, а в виде компенсации люди на бобриные Мебы ни при какой погоде не лезут.
Бобры в Рифее живут более чем привольно, все пространство между юго-восточными островами Киммериона - Горностопуло, Полный Песец и Касторовым - словом, примыкающими к большому острову Бобровое Дерговище бобрами буквально забито. На Бобровом Дерговище, в двух шагах от главного городского проспекта, есть магазины, есть роддом (для людей) и тут же - чуть ли не крупнейший банк Киммериона, Устричный, - но вот задача на засыпку: поищите в Рифее морских бобров, каланов. Хрена с два их вы тут найдете! Они приплывали больше двух столетий тому назад, просили зеленую карту на жительство, даже подписали какой-то договор с рифейскими раками, - но архонтсовет Киммериона им отказал. Отказал каланам в каланизации. Кастор Фибер, тогдашний выборный от бобров в архонтсовете, наложил вето. Самим места мало. Потому как биоценоз - и никаких каланов.
