11.
Пообедав, мы сразу же уехали назад. Неожиданно выяснилось одно обстоятельство, о котором я не проронил ни звука Ларисе.
Некий не назвавшийся человек почти сразу же по нашему приезду расспрашивал администратора обо мне, не называя меня по имени, но очевидно с полным набором сведений утверждая, что я остановился в мотеле со своим сыном.
Администратор, не подозревая о подмене, подтвердил наше нахождение и сказал, что я пробуду ещё несколько дней. Незнакомец пообещал хорошее вознаграждение администратору, если тот сумеет задержать нас подольше, и просил специально передать мне его просьбу о личной встрече.
Мне очень хотелось узнать, кто этот человек и о чем он хотел со мной поговорить, но внутренний голос предупреждал меня об опасности. Все-таки мы почти мгновенно собрались и уехали.
Сколько раз потом я раскаивался и переживал, что не пообщался с незнакомцем. Моя мнительность, недоверчивость, возможно, стали истоком многих несчастий. Однако даже сегодня, когда я пишу эти строки, я не могу однозначно сие утверждать. Что ж, не было бы случившихся несчастий, были бы другие.
Администратору же я ответил, что встретился с означенным незнакомцем, гуляя недалеко от мотеля и решил все необходимые проблемы. После этого я вызвал по телефону такси и съехал с Ларисой, как говорится, от греха подальше.
Мы ехали довольно долго, не останавливаясь даже на ночь. Ранним утром я остановил такси на развилке дорог, сказал, что плохо себя чувствую, что решил передохнуть на свежем воздухе, и, не зная, сколько уйдет на это времени, отпускаю машину.
Я щедро рассчитался с водителем, выгрузил наши вещи, благо, их было немного, и в течение получаса выдерживал встревоженные расспросы Ларисы, пораженной моим непонятным решением.
Наши объяснения прервала пустая частная машина, владелец которой пообещал подвезти меня в некое местечко, расположенное в часе езды от перекрестка по дороге, косым углом врезавшейся в оставленную нами трассу.
Действительно, через час мы оказались в поселке городского типа, где я легко разузнал, кто сдает квартиры в поднаем и ещё через полчаса я и Лариса обживали небольшой коттедж, принадлежавший опрятного вида даме, проживавшей на соседней улице.
Дом, нам понравившийся, был, скорее всего, столетней давности, но снабжен вполне современными удобствами.
Нулевой этаж занимала обширная гостиная, через окно которой, когда отдергивалась плотная широкая штора, были видны деревья, посаженные вдоль садовой ограды и часть улицы, а также небольших размеров кухня. Второй этаж делился на два кабинета, и окна одного в хорошую погоду были видны предместья Лондона, а окно другого позволяло рассмотреть петлявшую поодаль реку; мансарду почти полностью занимало огромное супружеское ложе, напомнившее мне аналогичное лежбище в номере гостиницы. Имелся ещё и подвал, обследовать который в первые часы пребывания я не сумел.
На всякий случай рассказал хозяйке уже апробированную легенду о совместном путешествии со своим сыном Леоном. Мне почему-то казалось, что подобная предосторожность необходима, ибо после выхода набоковской "Лолиты" люди, даже не читавшие этого романа, с подозрением относились к одиноким мужчинам, путешествовавшим в сопровождении юной леди, неважно - дочери или внучки.
Должен признаться, что чем более я находился в обществе обворожительной Ларисы, тем привлекательнее она мне казалась. Печаль полностью исчезла с её чела, она не хмурила бровки, глаза её широко раскрылись и небесный голубой цвет их как бы умолял о немедленном погружении в женские чары.
Лара стала настоящим удовольствием моей жизни. Дочь моя была далеко, сын обретался неизвестно где и сам я, отвыкший от беззаботного женского смеха после кончины незабвенной Амалии, постоянно открывал в Ларисе новые разнообразные качества, только умножающие мою привязанность к их обладательнице.
Одно только свойство характера её немного расстраивало, это была необыкновенно величавая гордость или же гордое величие, обыкновенно присущие особам королевской крови. Она старалась держаться от людей в отдалении и ни с кем коротко не сходилась, за исключением меня, которому она стремилась особо угождать и нравиться, считая меня спасителем и благодетелем.
Опять же она почитала меня как заботливого и нежного отца и стремилась отдарить теми же чувствами. Доверчивость её ко мне была беспредельной, и я порой старался отстраниться от её объятий и безотчетных касаний, боясь подпасть полностью под власть её очарования.
12.
Так мы прожили в покое и довольстве три недели, которые могли показаться тремя годами, если бы не постоянные угрызения размышлений, которые со мной родились и со мною уйдут в могилу. Однако приятность во всех отношениях превалировала: нежные удовольствия, приятные упражнения обыденных занятий занимали минуты и часы. Бесконечно благодарил я случай подаривший мне обворожительную и чувствительную Лару, почитая чуть ли не ангелом небесным, посланным единственно для увеселения мой старости, наслаждался возможностью сотворить добро дитяти злосчастия, каковым она, в сущности, являлась, одно её присутствие утешало меня в превратностях судьбы.
Таковое течение времени не может не прерваться самым грубым образом, и вот однажды в доме раздалась трель электрического звонка, и выйдя на зов, увидал я у калитки двух незнакомцев, пожелавших говорить как со мною, так и с моей воспитанницей, которую они назвали княжной Нарышкиной.
Я препроводил их в гостиную, подал им чай и растворимый кофе на выбор, отойдя переодеться и разбудить Ларису, которая имела обыкновение не просыпаться с зарей. Ей на всю жизнь хватило тех ранних рассветов, которые едва не стоили жизни.
Несколько минут я терялся в догадках. Что им нужно от Ларисы? Как они узнали об её убежище? Неужели они отберут у меня сие сокровище?
Я не знал, что предпринять конкретно, но собрал волю в кулак и решил выйти к посетителям как ни в чем ни бывало. Отменив фрак или смокинг, я вышел к непрошеным гостям в махровом халате.
Один из незнакомцев прихлебывал чай из блюдечка, второй цедил кофе, уже засмолив сигарету.
Я без околичностей вопросил: "Могу ли я узнать, любезные судари, причину, побудившую вас посетить мое скромное жилище? Если я могу удовлетворить ваше любопытство, я с удовольствием исполню ваше желание".
Незнакомец, куривший сигарету, ответствовал: "Имеете ли вы дочь?"
Имею, государь мой!
Присутствует ли она дома?
Естественно. Вскоре вы увидите её. А можно ли полюбопытствовать, какую нужду до неё вы имеете?
Я имею ордер на ваш арест и на обыск.
Я могу на него взглянуть?
Пожалуйста.
И незнакомец, достав из внутреннего кармана бумагу, небрежно протянул мне документ. Действительно, на гербовой бумаге значились обе наши фамилии, имена и отчества, причем я только сейчас узнал, что Лариса по отцу Алексеевна. Когда я перевел взгляд на незнакомца, он был исполнен презрения, негодования и равнодушия к новому удару судьбы.
Внутренне я был готов вскричать, возопить, выказать несогласие с ордером, но одумался, ибо доставлять ещё и это удовольствие тупым исполнителям безжалостного и несправедливого решения было бы явно чересчур.
И кто это невидимый и отвратительно прилипчивый враг, почему он стремится добить меня? Уже пропал мой сын, вдалеке скрывается дочь, от которой я тоже не получаю весточки, возможно, что и супруга моя стала жертвой супостата. Мало того, что у меня осталась только тень свободы, он хочет лишить меня последнего, что ещё имею - доброго имени, а, следовательно, и жизни.
Но что сделала ему невинная девочка, которую он хочет погубить вместе со мной? Я уже решил было открыть незнакомцам истину, что Лара не является моей дочерью, что она просто случайная жертва гонения, адресованного мне одному, но снова удержался, властно сдержал свои чувства. Я сказал самому себе: "Что ж, такова, видно, воля Господня. Бедная девочка была обречена со дня рождения. Спасая дитя от преждевременной кончины, я только ускорил приближение гибели Лары непосредственно от рук гонителей. Но я не выдам своей тревоги за нее, пусть тайна наших отношений умрет вместе с нами".
13.
Наверное, приставы даже не подозревали о моих размышлениях. Они, видимо, решили, что предъявление ордера парализовало меня, отняло волю к сопротивлению, и ничуть не удивились, когда я попросил дать дочери время на сборы и увезти нас уже с наступлением ночи. Предъявитель ордера, очевидно старший по положению, ответил молчаливым кивком, что означало согласие.
Тогда я пошел к Ларисе. Узнав от меня о новой беде, она не проронила ни слезинки и немедленно стала собирать вещи в дорогу. Лицо её по-прежнему светилось неземной радостью и спокойствием.
Я даже попытался дать ей выговор за её хладнокровие, но она ответила, мол, нечего горевать; разве не будет она с любимым батюшкой, которого она не хочет расстраивать. Если я подаю ей пример стойкости и отваги, то и она должна явить достоинство быть моей дочерью не на словах, а на деле. Она сказала, что готова жить где угодно, лишь бы не разлучаться со мной.
