— Да я и не прихожу в отчаяние… Я рук не сложу, не бойся, но надо называть вещи их именами… Ты, папа, как посмотрю, такой же отчаянный идеалист, как и был.
— Ну, не такой, как был, мой друг… Жизнь самого завзятого идеалиста собьет с позиции, — усмехнулся Иван Андреевич, — а все-таки не думаю, что все кругом нас дураки или мошенники. Свежая водица просачивается… Ну, а ты-то сам, ты-то, мой друг, разве не идеалист?! Идеалист, да еще какой! Да разве можно не быть им в твои годы, с твоим честным, добрым сердцем, с твоей впечатлительной натурой? В двадцать три года да извериться в людей!.. Это, Коля, было бы ужасным несчастием… И дай бог, чтобы ты подольше сохранил в себе веру… Нынче, как погляжу, молодые люди как-то морщатся, если зовут их идеалистами… Сороковыми годами пахнет!.. Эх вы!.. А вся твоя филиппика*, что это такое, как не лучшее доказательство?.. А твои письма? А, наконец, твоя статья?.. А еще прикидываешься… Меня, мальчик, не обманешь.
— Ты разве читал статью? — спросил молодой человек, весь вспыхнув.
— Читал, да не раз, а три раза перечел.
— Я думал, ты не читал. Она ведь всего две недели как напечатана. Я и книжку с собой привез!
— И ты думал, что я еще не прочел! — ласково укорил Иван Андреевич. — Как только в газетном объявлении бросилось мне твое имя, я тотчас же поехал в город и у знакомых достал книжку журнала, где напечатана твоя статья…
— Как ты нашел ее, папа? Ты, пожалуйста, не щади авторского самолюбия.
— Статья недурная. В ней есть жар, есть увлечение, видно, что она написана нервами, и потому производит впечатление — словом, статья хорошо рекомендует тебя.
— Отец твой всем нам читал ее, — проговорила Марья Степановна.
— Но есть и недостатки…
Хотя Николай и хотел казаться спокойным, но волнение проглядывало на его лице.
— Какие же, папа?
— Фактов маловато, фактов. Видно, что ты вопроса не изучил как следует… знаешь ли, по-немецки. Тогда бы статья еще лучше вышла.
— Но ведь это журнальная статья!..
— А все фактов побольше не мешало бы. Но я к слову об этом. Вообще же статья хорошая, честная. Ну, мы еще с тобой о ней поговорим, поспорим. Теперь будет с кем мне спорить. Вася — тот больше про себя думает!.. — засмеялся старик. — Взгляни, он и не слышит, что о нем говорят. Вася! Слышишь? О чем это ты задумался?
Вася сконфуженно встрепенулся и рассеянно смотрел на отца.
— О чем это ты?
— Да так!..
— Он вот всегда таким манером от меня отделывается, — шутливо промолвил Иван Андреевич. — Не удостоивает.
По лицу Васи пробежала застенчивая улыбка.
— Еще смеется! — добродушно заметил отец, дружески похлопывая Васю по плечу. — Хоть бы ты, Коля, расшевелил нашего меланхолика!..
С этими словами Вязников встал из-за стола.
— Ты, Коля, потом зайди ко мне. Нам с тобой еще о многом поговорить надо. Ведь два года, брат, не видались. Ишь какой ты большой стал, меня перерос. А после обеда по усадьбе пройдем…
— Отлично, папа. Я к тебе зайду, дай только переодеться. Я совсем ведь по-дорожному. Эка прелесть какая! — воскликнул он, выходя на балкон. — Сад-то еще более разросся. Что, все Василий за садом смотрит? — спрашивал Николай, направляясь с отцом в густую аллею.
— Все он. Никаких перемен без тебя не было.
— И соседи те же?..
— Вот только Лычков имение продал. Совсем старик разорился.
— Кому?
— Кривошейнову. Помнишь мельника бывшего, Кузьму Петровича?
— Как не помнить… Шельма порядочная!..
— Он и купил!
— Это огромное имение купил?
— У него, братец, миллионное состояние. Он нынче у нас в уезде чуть не первое лицо.
— Времена!..
— И важничает как Кузьма!.. Рожа уморительная! Вот только по-прежнему теснит народ… Все крестьяне на него плачутся. Они у него все в руках. Все должны ему. Лаврентьев кассу устроил — все пользы мало: почти весь уезд в кабале у Кузьмы. Уж я в земстве подымал вопрос о нем. Напрасно! Только Кузьму обозлил.
— А Лаврентьев по-прежнему дикий человек?.. Ни с кем не знаком?
— Тише, тише, Коля!.. Вася за Лаврентьева горой стоит. Дикий человек — его приятель! — засмеялся Иван Андреевич. — Сошлись.
— Вот как!
— Человек-то он честный, только с некоторыми странностями. Совсем мужиком живет, по-прежнему!
— Ну, а Лески пусты?
— Нет. Недавно приехала Смирнова с двумя дочерьми. Очень неглупая женщина. Верно, в Петербурге о ней слышал?
— Как же, слышал. У нее бывает интеллигентное общество.
— Познакомься, если хочешь…
— С удовольствием. Говорят, порядочная женщина.
— И у Лаврентьева побывай. Человек он хороший, хоть и странный. Ты ведь с ним не знаком? И я с ним через Васю познакомился, а то прежде встречались только.
— Так вот как! Перемен-то у вас немало!
— Леночка, Коля, замуж выходит! — вставила Марья Степановна, подходя к разговаривающим.
— Да, да, я и забыл тебе сказать.
— Леночка? Это интересно. За кого?
— Угадай.
— Трудно.
— За Лаврентьева.
— Дикий человек женится на Леночке! Вот не ожидал! Никак не ожидал. Она часто у вас бывает?
— По-прежнему. Верно, сегодня придет.
— Леночка за Лаврентьева! Признаюсь, вы меня поразили.
— Лаврентьев три раза ей делал предложение.
— И она, наконец, согласилась?
— Что ж, если любит.
— Ну, разумеется; только я думал, что Леночке иная судьба готовится, а впрочем… Непременно поеду к Лаврентьеву. Верно, он стал чище одеваться, если Леночка за него замуж выходит. С ним, значит, произошла метаморфоза!.. — засмеялся Николай. — Экая роскошь-то в саду! После Петербурга точно в рай попал!
— Надеюсь, ты у нас до осени? — спросила Марья Степановна.
— Еще бы…
— А после? — спросил отец.
— Еще не решил, папа. Предположение есть. После поговорим! — произнес он, возвращаясь назад. — Ну, пойду переоденусь, а то я на дикого человека теперь похож!
Он вошел в столовую и, увидевши Васю, сидевшего на том же месте, охватил его за тонкую талию и нежно сказал:
— Чего ты, милый Васюк, один сидишь? Пойдем-ка!
И он увлек брата к себе в комнату.
— Все тот же! — проговорил, радостно улыбаясь, Вязников, обращаясь к жене.
— Тот же. Приехал — и будто веселье с ним приехало.
— А за обедом не худо было бы выпить по бокалу шампанского. Как ты думаешь, старуха? Есть у нас?
— Как не быть! Я припасла к Колиному приезду.
— Вот и отлично! Поздравим его с окончанием курса! Молодец он у нас. Конек горячий!
— Это-то и страшно.
— Отчего страшно?
— Ты разве забыл свою-то молодость?
— Ему не надо этого… Боже сохрани! — проговорил Иван Андреевич. — И к тому же… А, впрочем, зачем загадывать, милая… Что будет то будет! Лишь бы остался честным человеком!
IV
— Ну, а ты, Вася, как живешь? — спрашивал старший брат у Васи, подававшего Николаю мыться.
— Ничего, живу себе. На голову лить?
— Полей, голубчик… Вот так… Эко славно как! Перед обедом, Вася, купаться? Вода, я думаю, славная теперь, — говорил старший брат, с фырканьем вытираясь полотенцем. — А в академию скоро?
— Не знаю еще…
— Как не знаешь? Готовишься?
— Не очень. Не тянет меня академия…
— Так в университет, что ли?
Вася замахал головой.
— Так куда же?
— Разве надо непременно куда-нибудь?
— А то как же? Не недорослем же быть!
— Не по форме?
— Как это не по форме?
— Так, говорю: не по форме?.. Непременно надо?
Николай остановился и смотрел во все глаза на брата.
— Ты что, Коля, удивляешься так? — тихо спросил Вася.
— Да ты, Вася, чудак… Не сердись, голубчик, а ты чудак какой-то стал… Ведь надо же кончить курс!
— А ты почем знаешь, что надо?.. Как для кого!
Старший брат совсем был изумлен.
— Я думаю, для всякого.
— Это ты про диплом? Так, может быть, мне его не надо… А учиться и так можно, без диплома… Диплом этот для того, кто хочет потом людей морочить… Стара штука!
— Как людей морочить?
— Очень просто, как людей морочат… Мало ли морочат… А я не хочу…
— Ты какими-то загадками, Вася, говоришь… С папой говорил?
— Нет еще. Придет время — скажу!
— Это уж не Лаврентьев ли тебя первобытности учит?
— Ты, Коля, Лаврентьева не знаешь, так зачем ты смеешься? Лаврентьев — чудеснейший человек… Ты посмотри, как мужики его уважают… Он, брат, хоть и без диплома, а по совести живет… человека не теснит… Да ты, Коля, не сердись, пожалуйста… когда-нибудь, может, поговорим, а теперь не расспрашивай.
Он замолчал. Потом, как бы спохватившись, продолжал:
— А ты с Лаврентьевым познакомься. Сам увидишь. Он тоже желает с тобой познакомиться. Статья твоя ему понравилась… Он тебе может много сведений сообщить… Он жизнь-то крестьянскую знает…
