Двойной союз с франкскими королями, естественными соседами и врагами Атанагильда, представлял столько политических выгод готскому королю, что, получив удостоверение Гильперика, он решился и приступил к переговорам о свадебных условиях. Тут все толки и рассуждения свелись, с одной стороны, на определение приданого невесте, с другой – на утверждение удела, который невеста должна была получить от мужа после первой ночи как утренний дар. У всех народов германского племени был общепринятый обычай, чтоб супруг дарил жену, как только она проснется после первой ночи, в награду за ее целомудрие. Подарки эти были чрезвычайно разнообразны: они состояли то из денег, то из каких-нибудь драгоценных вещей, то из лошадей, быков, разного скота, домов или земель; но каков бы он ни был, его называли одним именем утреннего дара, morgen-gabe или morgane-ghiba, смотря по различным наречиям. Переговоры о браке короля Гильперика с сестрою Брунегильды, замедляемые пересылками гонцов, продолжались до 567 года; их окончание ускорило происшествие, случившееся в Галлии.
Старший из франкских королей, Гариберт, отправился из окрестностей Парижа в свое владение близ Бордо, чтоб насладиться климатом и произведениями Южной Галлии. Там он почти скоропостижно умер; смерть его сделала необходимым новый территориальный переворот в Франкском государстве. Лишь только он закрыл глаза, одна из его жен, Теодегильда, дочь пастуха, захватила королевскую сокровищницу и, чтоб сохранить, вместе с богатством, титул королевы, послала предложить свою руку Гонтрамну. Король прекрасно принял посольство и отвечал с видом чрезвычайной искренности: «Скажите ей, чтоб она поспешила ко мне с своими сокровищами, я хочу вступить с нею в брак и возвеличить ее в глазах народов; я хочу, чтоб ее более чтили, нежели при покойном брате моем». В восторгеот этого ответа, Теодегильда нагрузила несколько повозок богатствами своего мужа и отправилась в Шалон-на-Саоне, местопребывание короля Гонтрамна. Когда она приехала, король, нисколько не занимаясь ею, осмотрел кладь, сосчитал повозки, велел свесить сундуки и потом, обращаясь к людям, окружавшим его, сказал: «Не лучше ли этим сокровищам принадлежать мне, нежели женщине, которая вовсе была недостойна разделять ложе моего брата?» Все были согласны с королем; богатства Гариберта спрятали в кладовые, а королеву, сделавшую против воли такой богатый подарок Гонтрамну, он велел под стражею отправить на заключение в Арльский монастырь.
Братья Гонтрамна не оспоривали его прав на владение деньгами и богатством, приобретенными обманом; им предстоял спор между собою и с ним о несравненно важнейшем предмете. Нужно было разграничить землю галльскую на три части вместо четырех и по общему согласию разделить города и области, составлявшие королевство Гариберта. Это разделение было еще страннее и беспорядочнее первого. Город Париж разбили на три части, и каждый из братьев взял себе одну часть. Чтоб избегнуть внезапных нападений, ни один из королей не должен был въезжать в город без согласия двух других, под опасением потерять не только свою долю Парижа, но и доставшуюся ему долю Гарибертова королевства; это условие было утверждено торжественной присягой на мощах трех особенно уважаемых угодников – Гилария, Мартина и Полиевкта, и их мщение на этом и том свете долженствовало пасть на главу клятвопреступника. Санлис и Марсель так же разделили, как Париж, но только на две части, первый между Гильпериком и Сигебертом, второй между Сигебертом и Гонтрамном. Другие города вошли, без малейшего отношения кихвзаимному положению, в три королевские доли; вероятно, в распределении их основывались на суммах платимых ими податей. Географическая запутанность увеличилась еще более; чересполосные владения умножились; три королевства были перепутаны друг с другом. По жребию Гонтрамну достались Мелюн, Сент, Ажан и Периге; Мо, Вандом, Авранш, Тур, Пуатье, Алби, Консеран и города нижнепиренейские пали на долю Сигеберта. Наконец, в участке Гильперика находились Лимож, Кагор, Бордо, уничтоженные ныне города Бигорр и Беарн, округи верхнепиренейские и, сверх того, несколько городов, не называемых летописцами.
В то время Восточные Пиренеи находились вне земель, составлявших владение франков; они принадлежали испанским готам, которые через них имели сообщение с землями, принадлежавшими им в Галлии от Ода до Роны. Таким образом, король Неустрии, не имевший доселе ни одного города на юг от Луары, сделался ближайшим соседом будущего тестя своего, короля готского; это взаимное положение королей дало новое основание свадебному договору и ускорило заключение его. Многие из городов, доставшихся Гильперику, находились на границе Атанагильдова королевства; другие были рассеяны по Аквитании – области, некогда отнятой Хлодовигом Великим у готов. Выговорить, чтоб эти города, потерянные его предками, поступили в удел его дочери, было весьма важно для короля готского, и, как ловкий политик, он это очень хорошо понял. Король Гильперик, по недостатку ли соображения в делах более сложных, нежели минутная выгода, по желанью ли во что бы тони стало вступить в брак с Галесвинтой, не усомнился обещать в удел и в утренний дар новобрачной Лимож, Кагор, Бордо и города пиренейские со всею землей их. Смутные понятия, господствовавшие в умах народов германских о правах территориальной собственности и верховной власти могли впоследствии, основываясь на этом, поставить эти города совершенно вне франкского владычества; но король неустразийский не глядел вдаль. Увлеченный одною мыслью, он только хлопотал выговорить за свои уступки побольше приданого серебром и драгоценными вещами; когда условились в этом, то не оставалось больше препятствий, и брак был решен.
Во все время долгих переговоров Галесвинта не переставала мучиться мрачными предчувствиями, и отвращение ее к будущему супругу не уменьшилось. Обещания, данные именем короля Гильперика франкскими посланниками, не ободряли ее. Узнавши, что судьба ее окончательно и неизменно решена, она в ужасе бросилась к своей матери, схватила ее обеими руками, как дитя, ищущее помощи, и больше часа рыдала в этом положении, не произнося ни одного слова. Посланники франкские явились в то время приветствовать нареченную невесту своего короля и спросить ее приказаний об отъезде; но, несмотря на всю грубость их нравов, они были так поражены видом этих двух женщин, рыдавших друг у друга на груди и так судорожно прижимавшихся друг к другу, как будто бы они были связаны, что не смели заикнуться о путешествии. Прошло два дня; на третий они снова явились к королеве, объявив на сей раз, что они спешат отъездом, говоря, что путь долог и нетерпение короля велико. Королева горько плакала и просила для дочери еще день отсрочки. Но когда на другой день пришли ей сказать, что все готово к отъезду, «один день еще, – отвечала она, – и я ничего больше не попрошу; знаете ли вы, что там, куда вы повезете дочь мою, не будет у нее больше матери?» Долее ждать было невозможно; Атанагильд своею властью, как король и отец, решил дело; и, несмотря на слезы королевы, Галесвинту отдали особам, имевшим поручение доставить ее к будущему супругу.
Длинный поезд всадников, повозок и фур проезжал по улицам толедским, направляясь к северным воротам. Король верхом провожал дочь до мосту, брошенного через Таго в некотором расстоянии от города; но королева не могла решиться так скоро расстаться и хотела сколько-нибудь еще проводить свою дочь. Всякий день говорила она: «Вот с такого-то места я возвращусь» – и, достигнув этого места, ехала далее. При приближении к горам дороги сделались трудны; она не заметила этого и хотела продолжать путь. Но так как сопровождавшие ее люди, многим увеличивая поезд, умножали затруднения и опасности пути, готские вельможи решили не дозволять ехать королеве ни одной мили более. Надобно было, наконец, подвергнуться неминуемой разлуке; снова повторились грустные сцены расставанья, но спокойнее прежних. «Будь счастлива! – говорила она, – но я боюсь за тебя; берегись, дочь моя, берегись…» При этих словах, столь согласных с собственными предчувствиями Галесвинты, она, обливаясь слезами, сказала: «Богу так угодно, надобно покориться». И они расстались.
Многочисленный поезд разделился: одни всадники и повозки двинулись вперед, другие вернулись в Толеду. Готская королева, прежде нежели села в свою колесницу, стала на краю дороги и, грустная, неподвижная, смотрела, не спуская глаз, на повозку дочери до тех пор, пока она исчезла вдали в извилинах дороги. Галесвинта, печальная, но покорная судьбе своей, продолжала путь на север. Ее охрана, состоявшая из вельмож и воинов обеих наций, готов и франков, проехала Пиренеи, потом города Нарбон и Каркассон, не выезжая за пределы готских владений, простиравшихся до сих мест; наконец, они направили свой путь через Пуатье и Тур к Руану, где назначено было торжествовать бракосочетание. У ворот каждого большого города поезд останавливался и приготовлялся к торжественному въезду: всадники снимали дорожные плащи, открывали нарядную свою сбрую и вооружались щитами, висевшими на арчаках; невеста короля неустрийского оставляла тяжелую дорожную повозку и садилась в парадную колесницу, возвышавшуюся в форме башни и покрытую сплошь листовым серебром. Современный поэт[10], у которого мы почерпаем эти подробности, сам видел въезд ее в Пуатье, где она несколько дней отдыхала; он говорит, что все удивлялись пышности экипажа, но умалчивает о красоте Галесвинты. Между тем Гильперик, верный данному обещанию, развелся с женами и отпустил своих любовниц. Сама Фредегонда, прелестнейшая из всех, любимица короля, не избегла этой участи; она покорилась ей с видом самоотвержения и благоразумия, которые могли бы обмануть человека несравненно более хитрого, нежели Гильперик. Казалось, она вполне понимала веобходимость такого развода, непрочность брака женщины ее состояния с королем и необходимость уступить королеве, достойной этого звания. Фредегонда просила только, как последнюю милость, не быть удаленной и снова вступить в среду ясенщин, имеющих при дворе какие-нибудь должности. Под этой личиной смирения скрывалось глубокое коварство и раздраженное женское самолюбие. Королю же неустразийскому и в голову не приходило об опасности, которой он подвергался, оставляя ее при себе. С тех пор как им овладела мысль о вступлении в брак с королевской дочерью, ему казалось, что он уже не любит Фредегонды и не замечает красоты ее; душа Хлотерова сына, как душа настоящего варвара, не обладала способностью в одно время иметь разные чувства. И потому не надобно думать, чтоб он с каким-нибудь умыслом или из слабости сердечной дозволил остаться Фредегонде в одном доме с будущей супругой; он это сделал просто по недостатку соображения.
