- О, чтоб тебе увидеть солнце! - выругался тот, подымая испуганное, серой блузе под цвет лицо.- Правый присос отскочил в тартарары. А тут еще тебя принесло, чтоб тебе солнцем в глаза. Пусти.
Но Квантин, сшибленный ударом локтя, успел ухватиться за свисающую ногу рабочего; теперь он видел: под правой ступней сероблузого вспучивалась колоколообразная полая подошва, напоминающая резиновый наконечник стрелы, выбрасываемой пружинным пистолетом; налипая пустотой на поверхность наклона, ступня сейчас с трудом удерживала два сцепленных страхом тела.
- Пусти,- рабочий сделал усилие высвободиться, но пальцы Квантина ползли по свисающей ноге; ему удалось уже уцепиться за край серой блузы, когда сверху - прямо в межглазье - упал удар; пальцы Квантина разжались, роняя тело.
Теперь уже не было надежды. Он скользил вниз и вниз с нарастающей скоростью. Под ним - по зеркальному скату - неслись пестрые стаи отражений. Быстрота была такова, что он уже не различал их контуров: вихрь слепящих пятен рушился вместе с ним в пустоту. Он хотел вскрикнуть, но несущимся навстречу воздухом забивало рот. Лишь мгновеньями он видел свое разорванное лётом отражение в раскаленном серебре наклона. Какой-то невидимый тюк ткнулся о темя. Вниз и вниз. И вдруг впереди - плотиной поперек серебряного спада - стена, неподвижная каменная толща, быстро близящаяся навстречу его несущемуся, как бессильная щепа в крутенях водопада, телу. В одно мгновенье он представил себе свою мозжащуюся о камень голову и разбрызг мозга. Стена, раздвигаясь вширь и ввысь, беззвучно неслась навстречу сшибу. Лучше не видеть. Стиснуть веки и... Но что-то острое и светлое, как лезвие ножа, втиснутого под тугую покрышку, насильно расщепляло веки; уступая, он раздернул их - и тотчас же яркий дневной свет вхлынул в зрачки.
Прямо напротив, в метре от глаз - желтая вагонная стена. Сверху подоткнутые железом полки. Квантин поднял голову с доски и, щуря глаза, огляделся по сторонам. Поезд стоял. В проходе - спина носильщика, придавленная тюком, за пыльным окном - знакомая стеклянная навесь Московского вокзала. Упершись ладонью в скамью, он все еще медлил включиться в день.
Пора. Он сбросил ноги со скамьи и протянул руку к портфелю. Что такое! Ладонь ткнулась о дерево - портфеля не было ни в изголовье, ни у стены. И тотчас же сквозь память: сумеречные хоры - синий свет - вытянутая рука лысоголового - и падающий вниз, к тем, четырехуглый черный портфель. И вслед - новым оборотом карусели - один за другим - откружившие образы ночи.
- Снесем?
Квантин, вздрогнув, поднял голову. Над фартуком и бляхой - веселое, в веснушках и капельках пота лицо.
- Портфель вот от вас сбежал. Ишь куда его затрясло,- носильщик нагнулся, вытащил забившийся за ножки скамьи портфель и отер с него фартуком пыль,- потяжелей чего не найдется? Снесем-с.
- Спасибо,- пробормотал Квантин, - я сам. - Он продолжал сидеть с портфелем поверх колен. Спина носильщика скрылась за перекрытиями полок. Вагон пустел. Снаружи, прыгая с обода на обод, вдоль неподвижного поезда странствовал нежный молотковый постук. Квантин опустил на портфель ладонь и осторожно притиснул: меж пальцами - воздух. И только. Он резко встал и направился к дверям. Со ступенек вагона медленно оползал неповоротливый, лениво ворочающий сбитыми углами заузленный в веревки запоздалый тюк. "И все-таки,- подумалось Квантину,- единственно возможная техника подмены светлой карты черной, дня ночью - это стремительность, мгновенье, умеющее быть быстрее "мгновения ока".
1927-1928
2 Наводящую последний сон (лат.).
3 Здесь: позиции (лат.).
