Визит был проведен приставленными к этому мероприятию органами "по першому классу", с участием множества организаторов, статистов и слуг. Если органы кое-где перестарались, а кое-где им просто не хватило вкуса, то они ведь не во дворцах росли и не в Лондоне, а грамоте учились "по вывескам". Роллана встречали еще на перроне в Варшаве, и то только потому, что он не разрешил встречать его на границе Швейцарии. В Варшаве, кроме советского посла, Роллана и его жену встретил руководитель ВОКСа Аросев, который просил разрешения везти Роллана от самого дома в Швейцарии (Роллан отказался). Аросев еще год назад, из Праги поздравлял Роллана с днем рождения, он претендовал на особую близость, добивался "любви и дружбы", и можно догадаться, отчего. Карьера его шла на убыль, началась новая волна террора, и Аросев знал (как, вероятно, знал и Маяковский в последний год жизни), что бывает с теми, чья карьера идет на убыль. Он, возможно, надеялся (напрасно надеялся), что истинная близость к Роллану убережет его от гибели. По дороге от Варшавы к советской границе Аросев уговорил супругов не ехать в гостиницу, а остановиться у него, в простой советской квартире, в простом советском доме (знаменитом Доме на набережной, в Доме правительства, большинство жильцов которого вскоре было ликвидировано)...
В Варшаве супруги заночевали в гостинице "Полония" у вокзала, где, по слухам, собирались фашисты и агенты контрразведки (в мое время там собирались только "полонистки" с панели). Упоминая об этом, Роллан говорит, что он предпочел бы последних. Его брак об этом, впрочем, красноречиво свидетельствует...
На пограничной советской станции Роллана ждали секретарь Горького, трагический агент ГПУ Крючков и бедный доктор-агент Л. Левин (расстрелян, как и Крючков, три года спустя). Левин был начальником лечсанупра Кремля, лечащим врачом Горького, и он еще в дороге внимательно изучил предписания швейцарского врача Роллана и анализы лауреата. Роллан с гордостью записал в тот день, что он переходит под отеческую опеку Совета народных комиссаров. К нему была сразу приставлена медсестра, а по приезде в Москву число его слуг станет внушительным (секретари, телефонистки, медики, повара, уборщицы, не считая охраны...) - здесь вам не проклятый капитализм, эксплуатирующий писателей. Здесь эксплуатируют кого положено...
Встречала супругов делегация писателей. Несмотря на предосторожности, кое-какие высокоорганизованные толпы поклонников в штатском все же попадались на пути и отрепетированно кричали хором: "Наш друг Роллан!".
Квартирка Аросева на десятом этаже Дома правительства оказалась довольно убогой, слуги едва умещались в ней и толклись в коридоре. Наконец всех удалось выпроводить и остаться одним для отдыха под раскаленной крышей, но тут из своих убежищ выползли неизбежные спутники социализма - клопы. Они остервенело набросились на непривычного швейцарского неженку-лауреата, и в конце концов супругам пришлось среди ночи бежать в отель "Савой", где у них была заказана скромная анфилада из шести комнат. Узнав об этом, бедняга Аросев рвал на себе волосы, грозился растерзать уборщицу, которой он телеграммой велел вывести клопов. Может быть, клопы противостояли ее усилиям, а может, товарищ Ягода, готовя дело на Аросева, подбросил в его жилище каких-нибудь особых клопов из питомника ГПУ. Существуют и другие гипотезы... Роллан много рассуждает в своем тайном дневнике, преданном наконец гласности, об "интригах" Аросева. Он правильно почувствовал: интрига была, но о смысле ее до сих пор спорят исследователи. Судя по хитрому письму, написанному Кудашевой Горькому, одной из главных целей приезда супругов Роллан, совпавшего по времени с Парижским конгрессом, где должен был председательствовать Горький, было дать еще один аргумент против поездки Горького в Париж (Горький стал уже "невыездным"). Как верно отмечает писатель А. Ваксберг, письмо М. Кудашевой Горькому похоже на ультиматум: Роллану надо с вами встретиться, и встретиться не в Париже, а в Москве. Врачи-гепеушники поддержали этот нажим своими средствами, приурочив к конгрессу очередное "ухудшение"...
И вот Роллан в отеле, и в редкую спокойную минуту может знакомиться с советской жизнью из окна своего номера. Толпа на улице кажется ему не слишком элегантной, но зато здоровой, сильной, откормленной... Впрочем, у него остается мало времени для этих штудий - его везут показывать ему самолет "Правда" (второй по величине после потерпевшего аварию "Горького"), потом в ВОКС на просмотр лучшего фильма всех времен и народов ("Чапаев"), потом в Большой театр, где Уланова танцует в "Бахчисарайском фонтане", а супругов Роллан приветствуют в их "царской ложе" (откуда по этому случаю выгнали дипломатов) сам Немирович-Данченко, сам Максим Литвинов, посол США Буллит. Отчаявшийся Аросев предлагает им бежать из отеля на дачу, которую он добыл "у самого Сталина". Роллан отказывается...
Следуют утомительные развлечения - приемы, завтраки, фильмы, а главное дисциплинированные, но восторженные толпы поклонников, корреспонденты, приветственные крики: Роллан купается в волнах славы, такого с ним еще не было...
И вот наконец главный день его жизни - 28 июня 1935 года. Он принят Сталиным и удостоился беседы. Отныне он будет не просто какой-то там писатель, лауреат чего-то, автор чего-то: он будет человеком, которого принял Сталин, владыка вселенной, божество прогрессивного человечества...
Произошло величайшее событие в жизни прогрессивного заграничного сочинителя Роллана, и, на мой взгляд, Сталин был в тот день на высоте. Майя, впрочем, тоже была на высоте (в журнале регистрации сталинского секретариата отмечено ее присутствие - "тов. жена Ромена Роллана"): это она подняла Роллана на эту высочайшую ступень, на которой, однако, он не проявил ни особой смелости, ни ума, ни оригинальности, ни наблюдательности... Повизгивал от восторга, как все испуганные гуманисты, курил фимиам, благодарил, извинялся. Ему хотелось, конечно, чтоб его беседа со Сталиным была предана гласности, чтоб целый мир увидел их имена рядом - Сталин и Роллан. Но в секретариате, помаявшись с текстом, решили: не надо. Слишком откровенно объяснялся Сталин. А может, слишком откровенно издевался над Ролланом. Слишком открыто лгал, зная, что гуманист все проглотит...
Но осталась в тайном ящике запись Роллана, она уже предана гласности, и грех было бы не остановиться на этих исторических ста минутах "гуманистического" позорища... Итак, за столом в кабинете Сталина кроме хозяина - Роллан, Маша и Аросев, навязавшийся в переводчики (еще шанс угодить, еще шанс уцелеть)...
Роллан начинает свои записи с портрета Сталина, во внешности которого он находит все признаки силы, прямоты, честности, мужества и еще и еще...
Затем Роллан с замиранием сообщает, что Сталин приветствовал его, Роллана, в очень лестных словах. После чего Роллан принимается благодарить Сталина за прием и заверяет его, что имя вождя вселяет в западный мир уверенность, гордость и все такое прочее. Панегирик был не более (но и не менее) постыдным, чем прочая лесть, которую Сталин выслушивал ежедневно. После этого Роллан долго извинялся, что он хочет задать три вопроса, потому что хотя он все понимает в действиях Сталина, и в репрессиях, и в трудностях, и он все одобряет и ни в чем никогда не усомнится, на Западе есть люди, именно среди сочувствующих, среди друзей, которым не всегда все понятно, хотя ему-то лично все понятно...
В общем, сто раз извинившись и от всех гуманистов отрекшись, Роллан приступил к выполнению тяжкого долга супергуманиста эпохи.
"Конечно, вы тысячу раз правы, так энергично расправляясь с сообщниками покушения на Кирова, но вот... Это раз.
А еще вот был тут один французский писатель Виктор Серж, который был сослан в Оренбург, понятно, что дело это ничтожное, но зачем давать повод для всяких лживых слухов во Франции... Я его лично не знаю, этого Сержа, но во Франции человек, которого преследуют, всегда может вызвать сочувствие, а его ссылка - волну протестов..."
Или еще вот - принят в СССР закон об уголовном наказании, даже о казни детей с 12-летнего возраста... Он-то, Роллан, может понять необходимость этого, но неразумная французская публика может не понять, все же дети...
Ну, а третье - из сферы идеологии. Хотя он, Роллан, сам известный миротворец и знает о неудержимом стремлении СССР к миру, не объяснить ли товарищам, что нельзя все же увлекаться пацифизмом. Война бывает справедливой. Тем более, вот сейчас идут переговоры русских с французскими агрессивными империалистами...
Роллан извинился за долгую речь, а Сталин сказал, что это все было очень интересно, что он слушал с большим удовольствием и он берется все это объяснить... В объяснениях Сталина Роллана поразили "совершенная абсолютная простота, прямодушие, правдивость...". И вот она, запись правдивых объяснений:
