Это уголок старого города, каких еще немало. Всех дольше живет здесь старуха Кечеджи.
Из-под темного платка низко, на брови ей спускается другой, белоснежный, старые темные глаза так и поблескивают изпод сизых век. Глядя на нее, с волнением думаешь о чем-то таком смутном, древнем, чего и сам толком-то не знаешь. Ведь это ее предкам, уведшим из Крыма из-под татарского ига своих жен, детей и скот, была дарована Екатериной II земля Азовского побережья, где и основан город. Это было давно, а ныне греки растворились в пестрой уличной толпе.
Старуха Кечеджи живет с дочерью, женщиной еще сравнительно молодой и красивой и, как истая южанка, расположенной ко всему яркому, веселому. Но из-за неудачно сложившейся личной жизни - разошлась с мужем - хорошее настроение у нее долго не удерживается.
- Для чего жить? - вдруг подавленно спрашивает она.
Мать вне себя.
- Живем ведь, как ни говори. Ты живешь для своего дитя.
А между прочим, может, еще и человек найдется.
- Ай, мама! Иди в баню.
- Не ты его бросила, он тебя - пусть ему будет стыдно.
Дочь работает делопроизводителем в райжилотделе. Заработок у нее маленький, а еще надо от себя оторвать, чтобы послать деньги в Рязань, где в фельдшерском училище учится "дитя". Поэтому они пускают на свою жактовскую жилплощадь командированных. Две чисто заправленные койки, по семь рублей суточных - "частный сектор" металлургического завода на квартире у старухи Кечеджи.
Когда койки пустуют, это больно бьет по бюджету семьи, и старуха чаще вздыхает у стены, где томится на фотографии внучка, перекинув косу со спины на грудь, на. черный школьный фартук. И рядом с ней с такой же косой ее любимая школьная подруга Полинка.
Полинка работает теперь крановщицей на заводе и славится своим голосом в самодеятельности, ездит выступать в область.
Сидя с вышиванием на пороге своего домика, она частенько напевает сильным, действительно замечательно приятным голосом.
И тогда старуха, прислушиваясь, растроганно кивает в такт у себя за окном. Она следит, как Полинка, отложив вышивание, идет за водой, придерживая от ветра подол, как задумчиво смотрит на бегущую в ведро струю, и ее тень раскачивается на кирпичной стене.
Под вечер, собираясь гулять. Полинка выносит большое зеркало и, примостив его на ящик с углем - а уголь ей завозят с завода самый лучший, "орешек", - охорашивается прямо во дворе.
- Полинка! - кричит старуха в форточку. - А, Полинка!
И через минуту слышится ленивое:
- Вы, что ли, звали, бабушка?
- Ты когда, Полинка, замуж выходишь?
- А-а, бабушка! На что? Очень надо!
- Крепись, умница. Выходи только за хорошего.
-Полинка!-опять зовет старуха.-Чего ж до сих пор свет не проведешь в квартиру?
Полинка пожимает плечами. Ведь дом-то на слом должен пойти, а ей обещана новая квартира.
- А между прочим, - говорит Полинка, - есть хлопцы такие, что бесплатно, проведут. Но раз сказали, что на слом, - так на слом.
Часто старухино окно загораживает легковая машина.
- Холерная твоя душа, - бурчит у окна старуха. - Где-то живут, а здесь гараж устраивают.
Шофер, щуплый малый в замызганной кепчонке,-козырек свисает на бесстыжие глаза - то и дело ковыряется под окном в машине. Дородная женщина в атласном халате, с оголенными до плеч руками смотрит на его работу, грызя подсолнух. Зовут ее Дина Петровна, или, точнее, Дуся. Она и сама-то в этом дворе живет без года неделю - всего второе лето, как выменялась, а уже привадила сюда этого разбойника с машиной.
- Куда прешь, паразит! - голосит в окно старуха Кечеджи.-Ай-яй-яй! Лень ему на горку подняться, как люди, в уборную, холера проклятая. Под дом направляется. Не хочется заводиться, а то бы я ему кирпичину пустила. Шофер называется!
А Дина Петровна тем временем ковыряет носком тапочки землю и гпыз^т подсолнух.
Она работает продавщицей в подвальчике, торгует вином в разлив, а по вечерам частенько гадает одиноким женщинам на картах.
Мать Полянки, толстая банщица с завода, громко, на весь двор корит ее:
- Брехни точишь! Чаруешь. Працевать треба.
И как только могло случиться, что у такой вот матери, у Дины Петровны, выросла Жужелка?
Утром, когда во дворе трясут половики, просевают золу, гремят ведрами, мать Полинки в валенках развешивает по холодку белье на веревке, а старуха Кечеджи выпускает во двор Пальму, белошерстную, взъерошенную, радостно и нетерпеливо вздрагивающую ("Иди гуляй, Пальма, на горку!"),-вот в такое обычное утро прошлым летом появилась во дворе эта девчонка.
Она сидела на корточках, прижав к плечу свою черноволосую головку и обхватив большое решето.
- Ты что же делаешь? - не выдержала старуха.
- Здравствуйте, - сказала девчонка и бросила комочек спекшегося угля на землю. А зола сыпалась прямо на ее красные босоножки. - Я, тетенька, жужелку выбираю.
- Сама ты жужелка и есть! Кто ж так делает?
Вздыхая про себя, - видно, некому в семье поучить девочку, - старуха показала ей, как надо встать за ветром, чтоб золу относило, и как держать решето. И та послушно и рассеянно повторяла за ней.
Она вообще немного рассеянная, эта девчонка Клена, или Жужелка, как с тех пор ее стала ласково звать старуха Кечеджи, а за ней и другие обитатели двора. Прошлой весной, например, когда еще только-только набухли на деревьях почки, она примчалась в школу, запыхавшись от радости, что первая в классе явилась в носках. Но тут же напоролась на осуждающее фырканье девчат. Никто из них и не собирался надевать носки.
Всего год прошел, а другое щегольство теперь у девчат - туфли на каблучке-гвоздике. А Жужелка все это по рассеянности проглядела. Но потом, когда она догадалась, что же произошло, взяла и отрезала косу в знак того, что детство кончилось.
Она выходит во двор, неся откинутую немного назад голову так мило, так доверчиво, и черные волосы сыпятся по ее стройным плечам, а на матовом лице сияют глаза.
Неудивительно, что Лешка Колпаков часами вертится на лавке, ждет, когда Жужелка пройдет домой из школы.
Когда она появляется в воротах в коричневом школьном платье и черном фартуке, с большим портфелем в руке, Лешка, встрепенувшись, вскакивает с лавки и мчится ей навстречу. Они подолгу стоят, тихо переговариваясь, и Жужелка перекладывает из одной руки в другую свой тяжелый портфель десятиклассницы. О чем они говорят? Не слышно. Только легко догадаться, как им интересно, как они заняты собой, и нет им сейчас никакого дела до всех взрослых, навязывающихся учить их умуразуму.
- Помнишь, Леша, как ты Томочку на коньках подбил и Томочка ушиблась и плакала? - опускаясь рядом с ним на лавку, спрашивает старуха Кечеджи.
Томочкой зовут ее внучку, она теперь далеко, в Рязани.
Лешка крепко затягивается сигаретой.
- Бабуся, такое уж больше со мной не повторится. Это уж точно.
Старуха медленно сбоку рассматривает его.
- А ведь ты, правда, уж совсем вырос. - И это открытие трогает ее. Теперь смотри не подкачай! - с азартом говорит она. - Человеком надо стать!
- Можете не сомневаться! - Он выталкивает изо рта окурок сигареты и сплевывает на землю вслед ему. - С чего только все об одном, сговорились, что ли? С утра до ночи только и слышу. Вот и вы, бабуся...
Да, он уже не тот, и Томочка больше не заплачет от его мальчишеского озорства. Теперь пришел черед плакать его матери, санфельдшеру с большим золотым пучком волос на затылке.
Когда летом во дворе она распускает над тазом свои волосы, готовясь мыть их, в этот момент, по словам старухи Кечеджи, она - форменная русалка.
- Поступишь работать - все деньги тебе будут, - сулит она сыну. - Ты ведь любишь одеться, любишь повеселиться.
А то в присутствии Лешки принимается жаловаться соседкам:
- Что ему надо? Чего ему не хватает? Извел меня...
- Мамуля, хватит! - строго говорит Лешка и рубит вот так рукой воздух и бежит за ворота в своих песочных узких брюках, скрываясь от слез и жалоб.
Отец Лешки убит на войне, но у него есть отчим, красивый, под стать матери, Матвей Петрович, Матюша, как она зовет его, - главный механик кроватной фабрики. Это очень выдержанный, даже тихий человек. Если он не сидит во дворе с газетой, то что-нибудь чинит, мастерит в сторонке, и всем соседям предупредительно первый кивает головой.
Старуха Кечеджи говорит, что Матюша будто восемь классов гимназии кончил - такой он деликатный и выдержанный.
И вот есть же в семье готовый образец - старайся только во всем брать пример с него, и тебя будут уважать и на производстве и дома. Будь как Матюша!
Но Лешка плевать хотел на готовые образцы. Он пойдет своей дорогой, он еще всем покажет!
- Мамуля, вы еще пожалеете, что так говорили обо мне!
Но пока что он не вышел ни на какую дорогу, а вечно где-то слоняется, попусту проводя дни.
А давно ли он,, в пионерском галстуке на шее, собирал лом по дворам. Говорят, были, правда, отдельные выходки у него: курил на перемене, а однажды в воспитательский час спустился по водосточной трубе из окна с четвертого этажа школы. Не все, конечно, было гладко. Но вот в сочинениях он очень мало ошибок делал, и учительница Ольга Ивановна считала, что из него толк будет.
