Лапинская. — Арiадна покажетъ…
Дарья Михайловна. — Мнe сегодня говоритъ: хочу, говоритъ, попробовать, какъ это сто верстъ въ часъ eздятъ.
Машинъ (Полежаеву). — Да… ну, а насчетъ шестереньки какъ же? У васъ-то, запасная найдется? Машина та же… Адрiансъ-платтъ.
Полежаевъ. — Вeроятно… Конечно. Я думаю, найдется. Хотя, говоря откровенно, и самъ не вполнe знаю, что у насъ есть, чего нeтъ.
Лапинская. — Иванъ Иванычъ, а что вы думаете о любви?
Машинъ (недоумeнно смотритъ не нее). — Я говорю: шестереньки нeтъ ли…
Лапинская. — А я васъ спрашиваю, каковъ вашъ взглядъ на любовь.
Машинъ (Полежаеву). — И номеръ помню: сто семьдесятъ, а.
Лапинская (сбeгаетъ къ водоему). — Прямо, со мной и разговаривать не желаетъ.
Машинъ. — Вы все барышня… а… тово. Я не знаю, какъ отвeчать. (Улыбается.)
Лапинская. — А вотъ я васъ прохвачу за это. (Брызгаетъ водой.) Шестеренька. Разъ! Еще.
Машинъ (смeется добродушно). — Такъ вeдь и выкупаешься, право.
Быстро, въ волненiи, входятъ Арiадна и Саламатинъ.
Саламатинъ. — Нельзя, вы понимаете, нельзя браться за руль, если не умeешь. И пускать машину полнымъ ходомъ.
Арiадна. — Тогда зачeмъ было со мной eхать?
Саламатинъ. — И минуты не думалъ, что вы такъ…
Арiадна. — Хотите сказать, что я сумасшедшая?
Саламатинъ. — Такое слово…
Полежаевъ. — Да позвольте, въ чемъ дeло?
Дарья Михайловна. — Арiадночка, вся бeлая…
Саламатинъ (раздраженно). — А то, что благодаря Арiаднe Николаевнe, мы чуть шею себe не свернули.
Машинъ. — Ужъ очень быстро eздите… господа. Развe же можно?
Саламатинъ. — А вы поговорите съ ней, я васъ очень прошу, убeдите Арiадну Николаевну, что кромe ея причудъ и фантазiй еще кое-что имeется.
Арiадна (Саламатину). — Просто васъ надо было прогнать.
Саламатинъ. — Меня прогнать не такъ-то просто.
Полежаевъ (сидитъ рядомъ съ Арiадной, очень встревоженно). — Да какъ… это все?
Арiадна. — Мы возвращались… совсeмъ и не быстро…
Саламатинъ. — У ней и прiемъ не тотъ, руки не сильны. Машина виляетъ. Чортъ знаетъ что!
Арiадна. — Да вы… вы сами, убирайтесь вы! (Вся дрожитъ отъ гнeва.) Я васъ и не просила со мной eхать. Машина генералова.
Дарья Михайловна. — Что-жъ, наскочили на кого?
Арiадна. — Просто домой возвращались, и на шоссе, на поворотe, я не разсчитала, не успeла. Автомобиль въ канаву… но мы цeлы… только ушиблись.
Саламатинъ (окружающимъ). — Нeтъ, вы понимаете, я, какъ спортсменъ, я долженъ протестовать противъ подобнаго отношенiя къ дeлу.
Лапинская. — Охъ, эти мнe спортсмены.
Дарья Михайловна. — Ну, ну, Арiадночка, ты мнe потомъ спокойнeе разскажешь. А то дeла мои… (Уходитъ.)
Арiадна. — Алексeй Николаевичъ, вы со мной дерзки.
Саламатинъ. — Не знаю, кто дерзокъ…
Арiадна. — А я знаю. И не хочу съ вами разговаривать.
Саламатинъ. — Ахъ, пожалуйста… (Быстро уходитъ.)
Арiадна. — Мальчишка! Туда же!
Лапинская. — Называется, Арiадна распалилась.
Арiадна (вдругъ устало). — Ахъ, оставь, Лапа. Право, ну что это такое…
Машинъ. — Да… ничего. Вотъ и шумъ вышелъ. (Арiаднe.) Хорошо еще, ножку себe не зашибли. А то недeльки бы двe похромали… какъ лошадка закованная. (Полежаеву.) Такъ какъ же насчетъ шестереньки? Стало быть, къ вашему приказчику?
Полежаевъ. — Конечно, конечно.
Машинъ. — Такъ-съ. А засимъ, мое почтенiе. (Подаетъ Арiаднe руку.) Всякихъ благъ. (Отходя, какъ бы про себя.) Я и номерокъ помню… сто семьдесятъ, а…
Арiадна (вполголоса). — Блаженни чистiи сердцемъ. (Минуту сидитъ молча, какъ бы въ глубокомъ утомленiи. Полежаевъ встаетъ, дeлаетъ къ ней шагъ.) Ай, не наступи! Наступишь.
Полежаевъ. — На кого… на что?
Арiадна. — Вонъ Божья коровка ползетъ, по хворостинкe. (Показываетъ пальцемъ.) Дай сюда. (Полежаевъ подаетъ ей прутикъ). Ты бы и раздавилъ. А это, можетъ, у нихъ все равно, что Иванъ Иванычъ. Тоже, можетъ, по прутику ползетъ и про какую-нибудь шестереньку думаетъ. Но не нашу, а какъ у нихъ тамъ полагается.
Полежаевъ (наклоняется, цeлуетъ ея руку). — Все такая же, Арiадна.
Арiадна. — Нeтъ, не такая. Я теперь не такая. Когда мы путешествовали… ну, раньше, ты мнe разъ читалъ, какъ святой Францискъ всeхъ птицъ любилъ, звeрей. И разъ даже пожалeлъ волка, изъ Губбiо. Я вотъ теперь — этотъ самый волкъ. Одичалый. Очень одичалое существо. (Пауза). Божья коровка, божья коровка, гдe мой милый живетъ? Смотри… полетeла. (Съ горечью). Къ нашему дому. Такъ что выходитъ, этотъ милый — ты. (Бросаетъ прутикъ).
Полежаевъ (серьезно). — Да, я.
Арiадна. — Такъ было. Но не теперь.
Полежаевъ. — Ты нарочно… ты… изъ автомобиля… нарочно?
Арiадна молчитъ. Въ пруду гаснетъ розовая заря. Надъ паркомъ, блeдно-фіолетовая, обозначилась огромная луна. Арiадна оперлась подбородкомъ на перила, смотритъ въ прудъ.
Арiадна. — Меня куда-то уноситъ. Я лечу… И все дальше, отъ тебя дальше. (Встаетъ и опускается къ водоему). Мнe самой страшно. Что же мнe дeлать? Пусто очень, холодно. Точно вонъ въ тeхъ небесныхъ пространствахъ я мчусь…
Полежаевъ. — Ты улетаешь? Но тогда, знай…
Арiадна. — Я видeла нынче образъ смерти. Какъ близко! Какъ желанно!
Полежаевъ. — Арiадна, остановись!
Быстро входитъ Игумновъ.
Арiадна. — А, вотъ кто. Поди сюда. (Игумновъ приближается). Далекó идешь?
Игумновъ. — Далéко.
Арiадна. — Ближе стань.
Игумновъ (нетерпeливо). — Да чего тебe? (Подходитъ вплотную. Она смотритъ ему въ глаза внимательно и упорно.)
Арiадна. — У тебя глаза сумасшедшiе. Знакомые.
Игумновъ (свиститъ.) — Э вуаля ту?
Арiадна (зажала въ обeихъ рукахъ по цвeтку). — Вынь, Сергeй.
Игумновъ. — Паче и паче Арiадна бeснуется… (Вынимаетъ оба). Ну, хорошо? (Она молчитъ. Онъ отходитъ). Да, передай женe, что я дня три не вернусь. (Уходитъ.)
Арiадна. — Не захотeлъ гадать. (Луна нeсколько поднялась. Ея лучъ играетъ въ струe, бeгущей изъ античной маски). Въ холодной струe блеститъ луна. Я чувствую смерть. Спокойное, великое ничто.
Полежаевъ. — Но тогда ты — не одна.
Арiадна. — Ахъ, не одна?
Полежаевъ. — Смерть тогда не для тебя одной.
Арiадна (холодно). — Этого я не знаю.
Полежаевъ. — Посмотримъ.
Кабинетъ Полежаева — большая комната, съ дверью на балконъ. Довольно много книгъ. Письменный столъ посреди. На немъ бронзовый бюстъ Данте. По стeнамъ фотографiи: прямо предъ зрителемъ средина фрески Рафаэля «Аѳинская школа». Позднiй вечеръ. День рожденія Аріадны. Въ домe гости. Дверь на балконъ отворена. На столe небольшая лампа подъ зеленымъ шелковымъ абажуромъ. У пiанино Лапинская (аккомпанируя себe, напeваетъ):
Какъ невозвра-атная струя
Блеститъ, бeжитъ и исчеза-етъ,
Такъ жизнь и юность убeга-етъ…
Входятъ Генералъ и Полежаевъ.
Генералъ. — А-а, мы, кажется, мeшаемъ.
Лапинская (прерывая музыку). — Ничего, п’жжалуйста. Если секреты, я уйду.
Полежаевъ. — Какiе секреты.
Лапинская (продолжая наигрывать):
Въ га-аремe такъ исчезну я-а!
Генералъ. — Стихи, полагаю, Пушкина. Но мотивъ-съ?
Лапинская. — «Такъ жизнь и ю-ность убeгаетъ»… Мотивъ — это просто я запомнила, разъ въ Москвe поэтъ стихи свои читалъ… да онъ ихъ не читалъ, а такъ, знаете, пeлъ и раскачивался. (Встаетъ и изображаетъ, какъ раскачивался). Многiе смeялись, а мнe понравилось. Очень, по-моему, пронзительно.
Генералъ. — Я и говорю: для настоящей русской дeвушки непремeнно надо меланхолическое, изволите ли видeть, пронзающее. Об-бязательно!
Лапинская. — Что-жъ, тогда я пупсика изображу (Играетъ)
Генералъ. — Э-э, я противъ крайностей. Est modus in rebus. А-ха-ха… Золотое правило мeры. Я западникъ. Сторонникъ западной культуры.
