- Нет, нет, я уже не поеду... - Она вдруг сделалась сильной, и насмешка у нее стала осмысленно уничтожающей и жестокой. На самом деле она относилась не к нему, а к ней - она, получалось, так судила только единственно себя, но не его.
- Пойду, уже много времени мы здесь... - сказала она.
Машина чуть тронулась и проехала сантиметров на двадцать вперед с открытой дверцой. И шофер стал кричать что-то...
Из ирреальности, которую Рита ощущала с того самого звонка, и еще когда она стояла в темном коридоре, ожидая его прихода, и еще когда она безумно улыбалась, рассматривая лица соперников, - вот из этой ирреальности жизнь возвращалась к ней своей реальностью. Но эта реальность была серого цвета, с запахом улицы и бензина и беспокойства, с умоляющими взглядами, с криками полоумного шофера, а главное - с чем-то таким ужасным, необъяснимым, что случилось с ней в жизни. И если бы ей сказали сейчас, что за это ей полагается смерть, она бы не удивилась, а приняла этот приказ как должное и даже с некоторым облегчением. Как будто у нее оторвали что-то внутри, но она была сама в этом виновата. Она сделала это своими руками. Ей казалось, что с этого момента началась правда в ее жизни, И нечестно теперь опять уезжать с ним, покидая другого. Предательство уже было совершено. Дальнейшее было нечестью еще большей. Вот так думалось ей. Она отвернулась от него. Пошла обратно обратной дорогой.
Миша пошел за ней. Она обернулась и уже автоматически, по старой какой-то врожденной привычке вдруг сказала:
- Может, я приеду вечером...
Она поднялась наверх. Вошла в по-прежнему распахнутые двери, хотя прошло немало времени и фотограф мог бы их уже закрыть, но он не сделал этого. Она заглянула в комнату, где стояла кровать. Его там не было. Она зашла на кухню. Он сидел торжественный и тщательно одетый за столом, положив большие руки на крышку.
- Ну что? - спросил он понимающе отчего-то... - Поговорила?
- Да, - сказала она, садясь на стул напротив него.
Тогда фотограф встал, закивал - он чувствовал себя хорошо, потому что получалось, что он победил. Он стал улыбаться, и Рита улыбнулась вслед за ним. (Что это было?)
Понедельник (первая половина дня).
- Нет, ну вот только приходите через неделю, освободится это не самое ответственное место, потому что эта женщина уйдет в большой отпуск, говорила Рите женщина главврач госпиталя-приюта. Она остановилась возле дверей приемного отделения. - Вот это здесь. Здесь бывает не больше пятнадцати человек. - Они не открыли еще дверь, как главврач поглядела почему-то на ее волосы и сказала: - Ходите здесь только в шапочке, очень пропитываются волосы... знаете ли, запахом! - Она кашлянула- Потом вдруг предложила: - Мне вообще-то надо сейчас в столовую. Хотите посмотреть вместе со мной?
Рита сказала:
- Конечно.
В кухне при столовой никогда не был включен свет. Все серое, бесцветное. Каша, пюре, подрагивающий суп в огромных кастрюлях казались остывшими, такими же холодными, как мозаичный кафельный пол.
Здесь уже толкались санитарки с верхних этажей, гремя каталками, на которых они увозили выданный на все отделение обед, прибывали все новые. Все они возбужденно перекликались между собой и зорко-подобострастно наблюдали за главной поварихой. Та ходила с голыми ногами в замасленных войлочных шлепанцах и до крайности коротком халате. На широкой спине он настолько натягивался, что был весь в продольных морщинах. Это она распоряжалась, кому какой кусок мяса бросить, сколько отсчитать желтых проваренных кур и на какие порции их разрубить. Все было в ее власти. И санитарки ревниво за этим наблюдали, а потом получали каждая свою порцию, и некоторые иногда обижались - это делалось видно и по их лицам - это означало, что им выдали без излишков, точь-в-точь - значит, из-за чего-то они попали в немилость поварихи.
Повариха все делала немыслимо скоро. Санитарки быстро рассасывались, с лязгом увозя с собой тележки с наполненными кастрюлями.
Рита с главврачом прошли между расступающихся девушек. Рита чуть поскользнулась на липком полу. Они прошли под ласковым и кивающим взглядом поварихи за ширму, где стоял "дегустационный" стол.
А как заражала эта атмосфера взаимной слежки и предвкушения обеда! На ходу санитарки жадно отщипывали от куриц кусочки мяса и проглатывали их на ходу, словно не в силах сдержаться от голода. "Какие мы голодные, - как бы говорили их возбужденные блестящие взгляды, - но ничего. Сейчас мы наедимся. Что там у нас?" И они двумя пальцами поднимали крышки с кастрюль, нюхали желтый казенный пар из супов, и лица их веселели.
- Отобедаете с нами? - спросил какой-то парень в грязном халате на голое тело, наклоняясь к главврачу и Рите с улыбкой.
Рита встала и сказала:
- Я появлюсь через неделю.
- Ага, - сказала ей врачиха с сияющим "продажным" выражением на лице.
Рита, уже ступая осторожно и опасаясь поскользнуться, вышла из кухни. Прошла мимо столовой, огромной, откуда доносился стук железных ложек о дно тарелок, словно это была не больница, а тюрьма.
На улице Рита остановилась и понюхала прядь своих волос - она действительно пропиталась каким-то особенным тошнотворным запахом.
Понедельник (вторая половина дня).
К вечеру, когда на улицах поднялся ветер, вышли гулять парами и четверками приезжие мужчины, настало время, когда вот-вот включат фонари. Рита пришла к фотографу на свидание к нему в дом. Она с удовольствием сначала рассмотрела его большую дубовую старую дверь, прежде чем позвонить. Она хотела позвонить торжественно и значимо дважды, но волею судьбы получилось единожды и очень кратко (это было похоже на то, что происходило у нее в душе). Она послушала, нет ли приближения шагов, как это всегда слышится за всеми дверьми, но дверь открылась для нее неожиданно бесшумно, причем незнакомым молодым человеком с голыми ногами, в халате, под которым ничего не было. Молодой "доктор" завертелся на месте вокруг себя, приговаривая: "Вы уж простите, сейчас я свет найду, где же здесь свет найти?.." На лице у него была мефистофельская острая негустая бородка. Волосы были черные, кольцами, особенно на висках. Рита услышала голос фотографа, немного изменившийся, чуть полупридушенный: "У вешалки, у вешалки кнопка!.." - и легкое поскрипывание и удары во что-то деревянное. Рита с улыбкой обошла бедного белого молодого человека с обнаженными ногами и розовыми ладонями, хотя тот уже нащупал кнопку под вешалкой и включил свет в коридоре и уже сделал встречающее лицо и уже сложил губы, чтобы что-то произнести. Но Рита с извинением на лице обогнула его и заглянула в большую светлую комнату, откуда только что говорил фотограф.
Фотограф лежал на длинном высоком столе посередине просторной комнаты под самой лампой на белой простыне, чем очень сразу напугал Риту. Фотограф скосил глаза и в одну минуту прикрыл свое тело, так что Рита не успела даже поглядеть на него, желтым клетчатым пледом и сказал:
- Ну что? Раздевайся...
Рита опустила глаза, опомнившись, чтобы фотограф не стеснялся ее, и, повернувшись к молодому человеку с благоговейным лицом, спросила громко:
- А вы тут что делаете? Тот стыдливо и еще более благоговейно потер руки и тихо пояснил:
- Я массирую...
Рита расстегнула плащ. Массажист сказал:
- Я, простите, не встречаю, не ухаживаю... - Он взял у нее из рук плащ, повесил его на крючок. Она прошла первой в комнату и быстро заговорила-заговорила, обходя стол с лежащим на нем фотографом вокруг и не отрывая взгляда от его лица с набухшими морщинами под резким близким светом люстры:
- Давно ли вы? Я же помешаю вам. Я могу выйти в другую комнату, мне так и следует сделать, я уйду, уйду, и тебе не придется прикрываться, вы массируете все тело? или что? Только, может быть, спину?.. - спрашивала она, не интересуясь ответами. И про спину она спросила зря, потому что он лежал именно на спине... Рита заговорила, все более отчего-то волнуясь и заражаясь этим волнением. - Но почему ты лежишь на столе, почему? У тебя такое лицо, что плохая примета - лежать на столе, - с ходу придумывала она "приметы". Массажист по-рабочему, как-то по-простому улыбался, не вникая в смысл ее слов, а только благодушно и благодарно всматриваясь ей в лицо. Они обменялись понимающими взглядами: голова фотографа со стола и нависшая над ним голова массажиста.
- Так нет, отчего же ты должна уходить, напротив, не уходи, я не стесняюсь, - опять сдавленным "лежащим" голосом проговорил фотограф.
- А мы, собственно, все... - вставил приветливый массажист, но Рита прервала его скромный голос и заспрашивала опять:
- Но отчего ты накрыт одеялом, сними одеяло, массируйся: ничего стыдного в этом нет... - как бы уговаривала она его.
- Когда тело отмассировано, - опять вмешался массажист, - на нем нужно сохранять тепло. Поэтому-то и одеялом, одеялом... его, - вывернулся он из своей "народной" фразы. Он улыбнулся. Взял непокрытую руку фотографа, стал потряхивать ее, потом схватился своей розовой рукой за его пальцы и стал каждый по отдельности палец потирать с особенным, как Рите показалось, старанием и усердием, как будто он сдавал экзамен. Фотограф с беззащитным лицом лежал на белой простыне: то он с какой-то высшей "покойницкой" покорностью глядел в потолок, то оборачивался на Риту, хотя это было неудобно для его шеи, и улыбался ей многозначительно. Потом он даже высунул язык - но это у него не получилось, потому что он не умел делать этого, это ему было не свойственно, и делал он это первый раз в жизни. Но он подумал, как-то так, наверно, нужно делать для нее, молодой, - она должна оценить это. Он улыбнулся. Она поправила на нем одеяло, и чтобы больше не смотреть на это зрелище, отошла к окну.
