Писатель Н. Никандров рассказывал мне, как Куприн упорно тащил и жестоко заставлял его, Никанд-рова, работать, чтобы "сколотить из него настоящего писателя".
История эта вообще интересна для характеристики того времени.
В 1905 году Никандров-бывший черноморский рыбак - сидел в севастопольской тюрьме за принадлежность к организации эсеров.
Севастопольская тюрьма была расположена вблизи Базарной площади, в месте довольно оживленном. Было лето. Стояла жара, и потому окна в камерах были открыты.
Никандрову - человеку необыкновенно жизнерадостному и большому говоруну - было скучно сидеть без дела, и он придумывал себе развлечения. Стоя у окна, он следил за пешеходами, шедшими на базар, главным образом за крикливыми южными хозяйками. Как только хозяйки, встретившись, останавливались и заводили разговор, Никандров начинал вслух сочинять этот разговор - смехотворный и необыкновенно сочный. Никандров хорошо знал быт и нравы южан.
Вся тюрьма слушала Никандрова у открытых окон и награждала его рассказы хохотом и аплодисментами.
Однажды Никандров получил через уголовного, прибиравшего камеры, записку. В ней было сказано, что если Никандров набросает на бумаге свои устные рассказы и передаст их автору этой записки, то рассказы можно будет напечатать в севастопольской газете и даже получить за них гонорар Под запиской стояла незнакомая Никандрову подпись - Гриневский. Это был А. С. Грин.
Никандров набросал свои озорные рассказы, переслал их Грину, и вскоре рассказы действительно были напечатаны.
После освобождения из тюрьмы Никандров зашел в редакцию севастопольской газеты. Там на его имя лежало письмо из Балаклавы от Куприна. Куприн с восхищением отзывался о рассказах Никандрова и приглашал неизвестного автора к себе.
Никандров поехал к Куприну в Балаклаву, они быстро сдружились, и Куприн просто заставлял Никандрова писать и долго и терпеливо учил его основам писательского мастерства.
В Балаклаве Куприн написал один из самых обаятельных своих рассказов "Листригоны".
Я уже говорил о том, что почти все вещи Куприна автобиографичны. Все мечтатели и все влюбленные в жизнь в его рассказах - это он сам, Куприн, цельный и непосредственный человек, не знающий ни рисовки, ни позы, ни резонерства. Поэтому его неудержимо тянуло к таким же простым и ярким людям, каким он был сам
Таковы были балаклавские греки - "листригоны".
Вообще "Листригоны" занимают по своей поэтичности, свободе повествования и вместе с тем по живописной конкретности людей, обстановки и пейзажа особое место в творчестве Куприна.
"Листригоны" - удивительная по простоте и прелести поэма русской прозы. Каждая черта, каждая деталь вызывают улыбку, - настолько все ощутимо верно и просто.
Двумя-тремя лаконичными фразами Куприн дает тонкое, эмоциональное, если можно так выразиться, представление о Балаклаве.
Вот, например, одна из таких фраз:
"Нигде во всей России - а я порядочно ее изъездил по всем направлениям, - нигде я не слушал такой глубокой, полной, совершенной тишины, как в Балаклаве. Выходишь на балкон - и весь поглощаешься мраком и молчанием. Черное небо, черная вода в заливе, черные горы. Вода так густа, так тяжела и так спокойна, что звезды отражаются в ней, не рябясь и не мигая".
Куприн недаром жил в Балаклаве Нет, по-моему, лучшего места (конечно, зимой, когда Балаклава пустеет) для писательской работы.
Что-то гриновское есть в этом городке, в его греческих домах с пустыми нишами дчя статуй, в тончайших голубых сетях, разостланных прямо на набережной, в его уютных лесенках, в закоулках и переходах, в его тишине, в близости открытого моря Гул шторма слышен рядом, за мысом, тогда как в Балаклавской бухте вода, налитая вровень со старыми набережными, стоит неподвижно и ветер даже не шелестит в сухой листве акаций
Но самыми поразительными, действительно магическими и необыкновенными являются балаклавские ночи, когда свет единственного в городе фонаря тонет во мраке и так хорошо думать, сидя на бачконе, в кромешной темноте и чувствовать беспредельный покой и какую-то, я бы сказал, тиыину сердца В этой тишине должны рождаться удивительные мысли и такие удивительные книги, как "Листригочы >.
У Куприна есть цикл рассказов "Лесная глушь", "Болото", "На глухарей" Их объединяет место действия - леса, но по своему содержанию они очень различны.
Благоговейная и спокойная любовь Куприна к природе очень заразительна, и в этом тоже чувствуется сила его таланта.
О природе, о лесах, о какой-нибудь хибарке смолокуров Полесья Куприн рассказывает так, что тоска начинает грызть сердце, - тоска от того, что ты сейчас не там, не в этих местах, тоска от страстного желания немедленно увидеть их во всей девственной суровости и красоте.
Одно время Куприн жил в Мещерских лесах у вдужа сестры, лесничего в Криушах. Действие рассказа "Болото" происходит в Мещере.
Память о зяте Куприна и о нем самом еще жива среди старых мещерских лесников и объездчиков. Они даже показывают место, где стояла сторожка лесника Степана, описанного Куприным в "Болоте", - безответного, тихого человека, умершего, как и вся его семья, от малярии.
Сторожка стояла на Боровом Мху, на обширном б.олоте. Такие болота в Рязанской области зовут мша-рами. Сейчас Боровой Мох почти осушен и лесники на нем уже не живут. Лесные сторожки-кордоны вынесены из болот на так называемые "острова", на песчаные бугры среди сосновых лесов.
На буграх сухо и тепло, но жить там летом - тоже адовая мука. Комара столько, что семьи лесников по неделям не выходят из избы и сидят в едком дыму от дымокуров. Спят только под марлевыми пологами. К осени комар исчезает, и потому осень - самое благословенное время для лесных жителей. Воздух свеж и чист, и последняя легкая теплота еще прогревает сосновые чащи.
О великой силе комаров можно судить хотя бы по тому, что листва ольхи по берегам озер и на болотах днем кажется серой, а не зеленой, от плотного слоя комаров, сидящих на деревьях. А по вечерам все бэ-лота зудят тонким и, кажется, всемирным комариным писком.
Мне случилось ночевать на мшарах. Ни костер, ни толстая подстилка из сосновых веток не спасали от резкого водянистого холода, что сочился снизу, из самых недр земли. А туманы были такие, что никак не могли разгореться костры.
Все сказанное выше - только внешняя обстановка рассказа "Болото". Рассказ этот с потрясающей силой обличает идиотизм деревенской жизни и тупую, поистине рабскую покорность человека перед недоброй силой тогдашнего общественного строя. Вся беспомощность лесника Степана, вся его безответная философия сводится к словам: "Не мы, так другие".
Есть у Куприна одна заветная тема. Он прикасается к ней целомудренно, благоговейно и нервно. Да иначе к ней и нельзя прикасаться. Это-тема любви.
Иногда кажется, что о любви в мировой литературе сказано все. Что можно сказать о любви после "Тристана и Изольды", после сонетов Петрарки и история Манон Леско, после пушкинского "Для берегов отчизны дальней", лермонтовского - "Не смейся над моей пророческой тоскою", после "Анны Карениной" и чеховской "Дамы с собачкой"^
Но у любви тысячи аспектов, и в каждом из них - свой свет, своя печаль, свое счастье и свое благоухание.
Один из самых благоуханных и томительных рассказов о любви-и самых печальных-это куприн-ский "Гранатовый браслет".
Куприн плакал над рукописью "Гранатового браслега", плакал скупыми и облегчающими слезами. К сожалению, писатели не так часто плачут и хохочут над своими рукописями. Я говорю к сожалению, потому, что и эти слезы и этот смех говорят о глубокой жизненности того, что писатель создал, иной раз сам не понимая до конца силы своего перевоплощения и своего таланта.
Куприн говорил о "Гранатовом браслете", что ничего более целомудренного он еще не писал.
Это верно. У Куприна есть много тонких и превосходных рассказов о любви, об ожидании любви, о тра-1ических ее исходах, об ее поэзии, тоске и вечной юности. Куприн всегда и всюду благословлял любовь. Он посылал "великое благословение всему: земле, водам, деревьям, цветам, небесам, запахам, людям, зверям и вечной благости и вечной красоте, заключенной в женщине".
Характерно, что великая любовь поражает самого обыкновенного человека гнущего спину за канцелярским столом чиновника контрольной палаты Желткова.
Невозможно без тяжелого душевного волнения читать конец оассказа с его изумительно найденным рефреном: "Да святится имя твое!"
Особую силу "Гранатовому браслету" придает то, что в нем любовь существует как нежданный подарок - поэтический и озаряющий жизнь - среди обыденщины, среди трезвой реальности и устоявшегося быта.
Все персонажи "Гранатового браслета" действительно существовали. Куприн сам писал об этом в одном из своих писем: "Это - помнишь? - печальная история маленького телеграфного чиновника П. П. Жолтикова, который был так безнадежно, трогательно и самоотверженно влюблен в жену Любимова".
