Не ее ли имя повторял я, когда, разбитый на полях Ютландии, бросился я в ладью и с шестнадцатью товарищами уплыл в необозримое море? Разостлалось оно под нами безбрежною долиною, и свод небесный, как чаша опрокинутая, закрыл нас со всех сторон. И заволновалось море, и срослись волны с облаками, и тонула наша ладья, но мы черпали шлемами и выливали из лодки воду, и пели песню смерти, и бесстрашно влетели в родную пристань Рослагенскую… А меня презирает гордая дева!
Забуду тебя, дева неумолимая! Ты страшнее для меня моря зыбучего, меча вражеского, вепря свирепого и Гелы неизбежной! Что мне смерть, когда Валгал примет меня в свои битвы бессмертные, в охоту за зверем с огненными крыльями, в пир, где из черепа врага моего напоят меня вином, выжатым из лучей солнца, и потушат жар в груди моей, воспаленной от вина поцелуем Валькирии… Но и там буду я грустить без тебя — не мил мне без тебя будет Валгал Одина… А ты презираешь меня, гордая дева!.."
Будто тяжелыми цепями заковала внимание Святослава песня молодого варяга. Шумно пировали гости его и товарищи, ели, пили, прохлаждались, и вольно раздавались их песни и голоса, а Святослав задумался, не пил, не ел, облокотился руками о стол, повесил свою голову и молчал.
Когда кончилась песня варяга, он опомнился.
— Где мой Велес? — воскликнул он. — Позовите ко мне моего Велеса!
Юноша, русый, голубоглазый, с розовыми щеками, как кровь с молоком, свежий и прекрасный, подошел к князю. В белой одежде, с гуслями в руках явился он, и за ним следовали несколько его товарищей; один из них был седой старик с длинной бородою.
— Любимец Перуна! Спой мне одну из тех песен, которыми так часто веселил ты мое сердце! — сказал Святослав юному певцу. — Спой, соловей старого времени! Я засыплю песню твою золотом и серебром!
"Князь славный! — отвечал Велес. — Не надобно мне твоего золота и серебра. Подари меня твоим ласковым словом — не требует певец ничего от Бога, кроме дара песни, от князей и людей ничего, кроме чести, от дев красных ничего, кроме любви. Что велишь ты спеть мне?"
— Могу ли указывать, что спеть тебе, мой соловей? Сядь, перебери твои золотые струны и пой, что внушат они тебе — только не песню любовную — она годится для баб. Ты знаешь, какие песни люблю я!
"Знаю, что любит князь мой. Угодно ли ему пение об угорском переходе через Киевские горы; или о войне русской на берегах Хвалынского моря — или он позволит мне спеть новую песню, которую вчера сложил я и выучил с моими товарищами — песню об Олеге Вещем?"
— Новую песню об Олеге Вещем? Пой, Велес, пой твою новую песню!
Певец сел, склонил свою голову, поднял ее; глаза его оживились; он дал знак рукою своим товарищам, положил гусли свои на колени; старик седобородый стал против него и, махая рукою, давал меру пению. Пальцы Велеса пролетели по струнам, и струны гуслей загорелись в согласных звуках. Речитативом, иногда переходившим в томное, иногда в шумное, быстрое, живое пение, начал Велес. Товарищи его составляли хор, вторивший ему, и когда он сам переставал, голоса их сливались в повторении последних слов песни. — Святослав сидел, облокотись на стол, неподвижно и безмолвно.
"Не гроза ли могучая завывает, не волна ли пошла по широкому Днепру? Нет! то не волна мутит песок со дна речного и пугает русалку золотоволосую, не буря ломит лес дремучий и заставляет лешего прятаться в трущобу — то идет волной, крутит бурею дума Вещего Олега!
Стоит сумрачен Вещий, облокотясь на копье булатное; ветер веет его серебряные волосы; глаголют стязи его; стонет Днепр словутный, нося на хребте своем ладии Вещего. Бесчисленно его воинство — варяги и словене, чудь и кривичи, меря, древляне и радимичи, поляне, северяне и вятичи, хорваты, дулебы и тиверцы, все народы, иже нарекаются от греков народы скифские.
Обозревает могущее воинство свое Вещий обозревает и думу думает: не бессмертны есмы смертны, но кто был славен в Русской земле, как славен я? Меня трепещут горы Карпатийские, меня боятся волны Эвксинские, меня слушает неукротимый Днепр, повинны мне народы славянские, устрашается меня земля хазарская, робеет меня орда печенежская! Пойду на славный Царьград греческий, добуду славы, или голову положу под стенами Цареградскими и бессмертен буду в памяти!
И подводят Олегу его коня любимого; поглаживает коня рукою, поправляет на нем Вещий попону золотоцветную; ржет и радуется его удалый конь; ставит Олег ногу в стремя серебряное, поправляет уздечку сребро-кованую, выправляет плетку шелковую.
Стоит против Вещего Перунов жрец, стоит осклабляется, усмехается, глядя на Вещего. Смутился духом Вещий, вопрошает жреца прозорливого, дальновидного:
— Ох, ты, гой еси, жрец Перунов, дальновидный, прозорливый, колдун не болтун велеречивый! скажи: чему ты усмехаешься, осклабляешься, на коня моего озираешься?
Ответ держит Перунов жрец, говорит Вещему речь мудрую:
— Вещий Олег, князь Киевский! ведаешь ли, что ни хитру, ни горазду, ни птицей летающу, ни волком рыскающу, ни мудрому, ни разумному своего жребия миновать не приходится?
— Скажи мне, Перунов жрец, на чем же совершиться моему жребию? Аль меня поглотит море Эвксинское, аль меня захлестнут волны днепровские, аль меня подстережет стрела неминучая, аль кости мои в чистом поле размычут звери хищные?
— Не стрела губит, а палка, не море, не река топит, а лужа, не зверь страшен, а муравейко ядовитый. А тебе, Олег, от коня твоего любимого смерть приключится!
Задумался Вещий. Говорит своим отрокам: возьмите коня моего любимого, уведите в луга заповедные, поите сытой медвяной, кормите пшеницей сеяной, хольте, лелейте, на глаза мои не водите!
Но ни хитру, ни горазду, ни птицей летающу, ни волком рыскающу, ни мудрому, ни разумному своего жребия миновать не приходится!
Говорило море Эвксинское, Эвксин Окиянович, спрашивало у Днепра тиховейного:
— Скажи мне сущую правду, Днепр Волкович, правду ли пересказывал мне Дунай Карпатович, а слышал он от братьев, Днестра каменистого да от Буга Ингуловича, правда ли, что плывут к Царюграду ладьи Олега Вещего, взять, полонить, порушить стены Цареградские?
— Плывут-таки, плывут ладьи Вещего, Эвксин Окиянович, не солгал тебе Дунай Карпатович, и правдивую весть слышал он от братьев одноводных, Буга Ингуловича, Днестра каменистого!
— Не пущу я ладей Вещего надо мной, синем морем, насмехаться, к Царюграду прогуляться! Подыму я бурю великую, разобью я ладьи Вещего, пошлю детей Стрибога, и развеют они ладьи русские, разнесут их, куда и птица костей русских не занашивала!
— Напрасно подымешь ты бурю. Хитер, умен Вещий — обернет свои ладьи цаплями долгоносыми, оборотит своих воинов чайками белокрылыми, перелетит к Царюграду по поднебесью!
— Не пущу я ладей Вещего надо мной, синим морем, насмехаться, к Царюграду прогуляться! Взволную я мою чешуйчатую кожу, вспрыгну волнами до неба, ударю ладьи в берег каменистый, накличу на трупы хищных вранов!
— Напрасно ты взволнуешься сердитыми валами, не перехитрить тебе Вещего Олега — заговорит, заклянет тебя Олег Вещий, запрет тебя в заклепы подводные, в пещеры мрачные, на триста лет с единым годом, лишит тебя воли молодецкой! И без того твоя, старая удаль пропала, устарел ты, Эвксин Окиянович, не гуляешь через Кавказские горы, не бродишь ты по степям Половецким…
Что зашумело, зазвенело в Цареграде? Что засветилось, засветлело на Золотом Роге? Что загудело, затрещало на Белом море? Аль Царьгород бури испугался? аль пришла к нему несметная сарацинская сила? аль его с суши сдвигают буйные ветры, а синя моря на сушу выдвигают валы седые?
Нет! то шумит, вопит народ Цареградский, то звенит колокол набатный, то засветились в Цареграде пожары, то гудит буйный вихорь, развевая дым и пламя, то трещит берег под ладьями Вещего Олега!
Испугался царь Греческий, ужаснулся; зловещий сон ему приснился, будто с вечера одр ему на голых досках стлали, белым саваном его накрывали, красным вином его поили, в изголовье ему гробовой камень положили.
Веет ветер, тихо море, светит солнце, серебрится вал прибрежный! Забелели, зачернели, чайкой птицей полетели ладьи Вещего Олега!
Не стадо белых лебедей, не вереница гусей серокрылых, плывут к Царюграду ладьи Вещего Олега, плывут, приплывают!
"Ох, вы, гой еси, мои воеводы и бояре! Протяните по морю железные цепи, загородите цепями море, не проплыть бы, не проехать Вещему Олегу!"
Усмехнулся Вещий грецкому мудрованью, говорит своим ладьям послушным:
— Выплывайте, ладьи мои, на берег, катитесь по земле, будто по синему морю!
Откуда колеса взялися и по суше ладьи Вещего понеслися!
"Ой, вы, гой еси, мои воеводы и бояре! готовьте огонь неугасимый, жгите, палите Вещего Олега!"
Усмехнулся Вещий грецкому мудрованью, говорит облакам поднебесным:
— Полно вам, облака, гулять по-пустому, полно вам глотать росу небесную даром! Соберите воду дождевую, прысните на греков, утушите их огонь неугасимый!
