— Господа, кто избавит меня от Вальнека? — спросил начальник.
Все рассмеялись, и никому не хотелось его брать в свою партию.
— Я не буду стеснять… не годится, — хоть в первый день гоните…
— Брать не стоило, — проговорил, помолчав, пожилой инженер, заглянув в окно.
— Давайте мне, — согласился младший с большими ногами инженер… — У меня разговор короткий…
Инженер рассмеялся.
— Слушайте, батюшка, только вы уж его хоть немного..
— Э, нет!., не вмешиваться, так уж не вмешиваться… Да и нельзя же: может, так может; а не может, кто ж за него будет работать?
Все энергично поддержали младшего инженера.
На другой день Вальнек узнал свой приговор и не обрадовался. — Нехорошо было вообще на душе у Вальнека.
Даже десятники, и те сторонились. Техники еще больше драли нос, а инженеры даже издали не подпускали к себе.
Вальнек, стоя у борта с своей племянницей, возмущался этой лестницей человеческого тщеславия даже здесь, в этой скромной капле жизни, и рассказывал ей о том времени, когда всю эту «сволочь» он купил бы за пять, за десять, за пятнадцать тысяч и дальше порога не пустил бы к себе.
VIII
Приехав на место, инженеры день-два походили по новому городу, пока техники разбирали инструменты, а на третий день уже все выехали к местам своих назначений.
Линия младшего инженера с большими ногами начиналась тут же, по ту сторону реки.
В пять часов утра инженер, техник, Вальнек, Еремин и пятнадцать рабочих уселись в лодку и поехали на противоположный берег реки к синевшему там сосновому бору.
Весла мерно резали свежую воду, свежие капли искрились на утреннем солнце, туман таял и исчезал в голубой дали пепельного неба.
Вальнек ежился от холода, смотрел в бегущие струйки и уныло искал в них близкого решения своей участи.
Лодка пристала к берегу.
Инженер выскочил и, увязая своими большими ногами в тяжелых юхтовых сапогах, зашагал по берегу.
Пройдясь несколько раз взад и вперед, он остановился на выбранном месте и крикнул:
— Вешку!
Неопытный народ продолжал смотреть, сбившись в кучу, и только Еремин, не спеша взяв несколько вешек, подошел к инженеру.
Схватив одну, инженер воткнул вешку, поправил ее и тяжело зашагал к лесу. Пройдя шагов тридцать, он опять остановился, взял новую вешку у следовавшего за ним Еремина и, еще раз прицелившись на блиставший издали город, воткнул ее в землю.
— Вешки дальше, — обратился он к Еремину.
Еремин не спеша пошел вперед и, отойдя саженей десять, поставил, быстро прицелившись, по направлению первых двух, третью веху.
— Руби, — проговорил он, ударив по дороге дерево.
Топоры застучали в лесу.
— А, проклятый! — схватился рукой инженер, растирая на шее первого присевшего комара. — Вальнек, ступайте пикетажем… Начальный пункт у воды…
Инженер покосился в сторону техника, но тот и сам знал свое дело и уже устанавливал нивелир, давая в то же время нужные объяснения неопытным носильщикам реек.
— Живей, ребята, живей! — тихо раздавалась уже в лесу собранная ласковая команда Еремина. — Ты что, — с укором обратился он к одному из рубщиков, — бабу гладишь?
Еремин взял у него топор и не спеша начал ловко работать им. Рабочие, убедившись, что он знает свое дело, оживились, и топоры весело заговорили в лесу.
— Вот это работа, — проговорил, подходя, инженер, с удовольствием втягивая в себя свежий смолистый воздух утра.
— За день-то помаешься этак, что и руки не подымешь, — ответил ему один из рабочих.
— Я вот тебе расскажу, как стрелки и колеса в часах между собой перессорились…
И инженер рассказывал, а время незаметно шло, работа быстро подвигалась вперед и только останавливалась, когда инженер, делая поворот, устанавливал инструмент и снимал угол.
Рабочие в это время стояли, вытирали пот, били комаров и говорили тихо друг другу:
— Ай-ай! ушли!
— Ай-ай? — насмешливо отзывался инженер. — Посмотрите вы, как пойдете у меня дальше.
— Неужто не настоящая еще работа?
— А вот я вас с версты с завтрака поставлю… Как в день-то придется рублика по два на человека, тогда небось интереснее будет.
— Неужто по два придется?
— Неужли врать стану? В нашем деле хоть лопатой греби деньги: только умей…
— Это ничего бы…
Прибежал техник и тихо сообщил инженеру, что Вальнек и врет немилосердно, да и вообще никакого представления о деле не имеет.
— Еремин, веди линию так, примерно на сотенный подъем, на поворотах я потом сниму углы.
— Да чего же? и я сниму, — угрюмо ответил Еремин.
— Только не наври…
Еремин не удостоил ответом уходившего инженера.
Вальнек совершенно растерянно шел за цепью, кричал до хрипоты, был весь в поту, отмахивался руками и книжкой от комаров, смотрел с ужасом на свои окровавленные руки от раздавленных, напившихся его же кровью комаров, щупал волдыри и путал, путал и путал.
— Стойте! — грубо остановил его инженер.
Голос Вальнека, оравшего на рабочего, оборвался на полуноте.
Рабочие с любопытством положили цепь, бросили колья, смотрели на инженера и вполголоса, так, чтоб он слышал, делились впечатлениями о бестолковых распоряжениях Вальнека.
— Зевает, зевает, а ничего по делу не растолкует… Точно с цепи сорвался.
— Сбил на вовсе… Вишь, народ точно не свой стал…
— Разыскал же этакого…
И рабочий равнодушно сплюнул. Вальнек озабоченно ласково, с затаенным страхом смотрел на инженера.
— Послушайте! Что ж это у вас такое, — говорил инженер, всматриваясь в линию зигзагами набитых кольев, — это, по-вашему, прямая?
Вальнек встал около инженера, внимательно уставился в линию и проговорил:
— Вот тот кол надо вправо подвинуть.
— Кой черт тот, — заорал инженер. — Тут ни одного кола нет верного!
Вальнек мрачно смотрел на ряды своих кольев.
— Да вы даже не понимаете, что такое прямая линия?!
— Господин инженер, я понимаю, что такое прямая линия, но я не вижу… у меня глаза плохи стали.
— Так на что же вы надеялись?! Я вам, что ли, свои глаза дам?!
— Али не вы, но я разумел…
— Что вы разумели?! Что вам позволят здесь валять дурака?!
Вальнек усердно давил наседавших на него комаров.
— Вы не можете работать…
— Господин инженер, — взмолился Вальнек.
— Послушайте, господин Вальнек, идиот вы окончательный, или что-нибудь, наконец, понимаете?! Вы понимаете, что то, что вы делаете, — ерунда, бессмысленная ерунда, бол-ва-н вы!
— Али-то зачем же так пан инженер перед рабочими…
— Да как же тебя не ругать?! Ведь ты едешь за три тысячи верст и врешь, что знаешь свое дело. Мало того, что ты денег стоишь, ты время отнял, понимаешь ли ты, глупая твоя мо-о-рда, понимаешь?!
Инженер дрожал от бешенства и совал свои кулаки Вальнеку под самый нос.
— Животное! Где я теперь здесь в трущобе буду искать вместо тебя человека?!
Вальнек быстро отошел и сел на срубленный пень. Инженер постоял несколько мгновений и проговорил упавшим голосом технику:
— Ведите пикетаж, — я пойду с нивелиром.
— С начала?
— Да, конечно.
Рабочие, техник и инженер возвратились назад.
Работа быстро закипела в искусных руках. Техник с своим отрядом уже прошел мимо все сидевшего Вальнека.
Показался и инженер.
— Господин инженер… простите… не сердитесь… Я сам вижу, что действительно… Ну, я думал, что мои глаза еще могут… ну, что же, ну я сам вижу, что ослеп… ну, что ж? ну, несчастье… Позвольте мне нивелировать…
— Да ведь вы не умеете же.
— Умею, господин инженер…
Инженер, установив нивелир, навел его на рейку и проговорил, обращаясь к Вальнеку:
— Прочтите.
Вальнек прочел.
Инженер повернул трубу к другой рейке. Вальнек опять прочел.
— Десять лет нивелировал.
— Не совсем верно, — сморщился инженер, поверяя чтение Вальнека, но, подумав, проговорил, пожимая плечами: — Попробуйте.
Инженер ушел, крикнув:
— Завтракать!
Совершенно разбитый и усталостью, и комарами, и нравственным потрясением, Вальнек с наслаждением пошел к своей корзине, в которую племянница уложила ему хлеб, жареный кусок говядины, соль и бутылочку с водкой.
Но каков был ужас Вальнека, когда на говядине, к которой он наклонился с таким аппетитом и чуть было не схватил уж ее руками, он вдруг разглядел свернувшуюся гадюку.
Отскочить, толкнуть ногой корзину с проклятой гадюкой, рассыпать оскверненную провизию по земле — было делом одного мгновения, конечно, со стороны Вальнека, но завтрак пропал, и Вальнек в угрюмом молчании вместо завтрака все время просидел на пне, ни на мгновение не переставая хлопать на себе назойливых комаров.
Три оставшихся при нем рабочих молча ели хлеб свой и лукаво переглядывались.
