- Филипп Клементьич... - он столкнулся со мной взглядом и слегка запнулся. - Так делать... для японца? - Он смотрел то на Фила, то на меня. - Иди и работай! - хрипло произнес Фил. Молотобоец вышел.
Вскоре послышались звонкие удары - рушилось мое состояние. Фил был мрачен и невозмутим.
Ну все - я вроде был больше не нужен. Круг на моих глазах четко замкнулся. С чего начиналось все - с разбивания раковин - к этому и пришло. По пути я сумел успокоить Фила, матерей с детишками, обэхээсника, теперь обрадую ненасытного японца, а что я сам немного расстроился - это несущественно!
- Швыряло давай! - Фил кивнул на Иркин стакан.
- Поросенок! - она игриво плеснула в него остатками водки.
Больше я находиться здесь не мог. И даже как "нежный паренек" я уже абсолютно не нужен: нежность и так хлестала туг через край! - Чао! - я двинулся к выходу. Фил даже не повернулся в мою сторону. Может, ему был безразличен мой уход? Но тогда, наверное, он бы рассеянно кивнул мне вслед и даже бросил какую-то малозначащую фразу - но в этой полной его неподвижности, абсолютном безмолвии читалась огромная трагедия, неслыханное оскорбление!.. Он ввел меня в святая святых, распахнул душу (пусть не совсем стерильную), раскрыл методы работы (пусть не совсем идеальные) - а я свысока плюнул на все это и ушел. Как говорится: такое смывается только кровью! Ириша четко уловила состояние шефа.
- Конечно, когда не о его делах речь - ему неинтересно! - бросила она мне вслед.
Как это - речь не о моих делах? Ведь именно мои раковины сейчас в угоду японцу звонко разлетаются вдребезги! Парадокс в том, что Фил отдает их японцу, а если бы я отнял их - я отнял бы их у детей! Но - хватит! Еше помогать матерям с детишками я хоть со скрипом, но согласен, но поднимать своими скромными средствами и без того высокий уровень японской промышленности -пардон! Я взялся за дверь.
- Да куда он денется? - хлестнула меня на выходе вскользь брошенная реплика Фила. ...Как это - куда денусь?! Да хоть куда! Я вышел на улицу, в слепяший день. Водитель пикапа бибикнул мне. Я подошел. - Садись, подвезу!
- Денег нет! - я сокрушенно развел руками. Опричники Фила мне тоже были как-то ни к чему. - Да садись! - горячо сказал водитель. Я понял, что это зачем-то нужно ему, и сел. Поехали. - А если шеф позовет?
- А! Он сейчас с места не стронется, будет пить до посинения - но зато на посту! Вечером - другое дело - вози его! - А куда - вечером-то?1
- По ресторанам - куда же еще? Сперва объедем, всех зверей соберем, а после в кабак. Но все - мне это надоело уже: столик в салоне я отвинтил, - он кивнул назад, на пустое пространство между креслами. - Тут у меня они пить больше не будут! Сказал, что крепления не держат! Они нешто разберутся? И убрал. А то сиди, жди их, пока они с кабака выберутся, а потом заберутся сюда и на столик все вынимают из сумок! Раньше двух ночи домой не прихожу - жена уже разговаривать перестала. И главное: хоть что-то бы имел, хоть раз бы угостили бы чем, предложили - попробуй. Я, может, тоже хочу рыбкой красненькой или икрой дочку угостить... Никогда! Сожрут, выпьют все, расшвыряют - "Вези!" После каждого еще до дому волоки! Все - распивочная закрыта! - Он снова кивнул назад. - И с кем... он тут? - поинтересовался я. - С кем? Понятно с кем - у кого все в руках! А им такой, как Фил, позарез нужен: при случае и посадить можно, а потом вытащить! Исполкомовские, да еше покруче кто. Вот уж действительно - нагляделся я на них в упор: свиньи свиньями! Нажрутся до усеру, да еше баб норовят затащить! - Он сплюнул.
- А те раковины, что вы оплатили. Гриня наш расфуячил уже, японцам отдадут - те из них какой-то редкоземельный элемент берут. А нашим - плевать! Но у меня тут больше они пить не будут - конец! Мы свернули.
- А жена дочку в садик через весь город таскает, к ее заводу, трехлетку в полшестого приходится поднимать! А детсада нашего - как десять лет не было, так нет и сейчас... Дай им волю - они все разнесут! "...так уже дали им волю", - подумал я. - И в общежитии нашем до сих пор раковин нет на третьем-четвертом этажах! - И у меня нет раковины! - вспомнил я. - И у тебя нет? - он обернулся. ...
Ремонт, который сделали мне ребята, встал мне ровно вдвое дешевле той суммы, которую у меня взял и не собирался, видимо, возвращать мой в буквальном смысле драгоценный друг.
Хоть мы теперь и не виделись с ним, я, как ни странно все четче видел его. Водитель Николай, появля
ясь у меня по делам ремонта, каждый раз рычал, что опять до глубокой ночи развозил пьяных клиентов. Все они, и особенно рьяно Фил, требовали обязательной доставки их домой, в каком бы состоянии они ни находились. Дом, оказывается, для них - это святое!.. Выходит - тогда, заночевав у меня, Фил сделал редкое исключение?.. Как трогательно! По словам Коли, дома у Фила был полный порядок: квартира отлично отделана, три сына - спортсмены, красотка жена. Значит, дом его держит на плаву, там он отдыхает душой!.. но я как-то не верю, что жизнь можно поделить перегОролкой на два совершенно разных куска.
... Сейчас он исчез, как бы смертельно обидевшись, что я бросил его, пренебрег его духовной жизнью (если можно назвать духовной жизнью то, что происходило тогда в конторе)... Одновременно, как бы вспылив из-за обиды, можно было и не отдавать и деньги... очень удобно! Но главное тут, несомненно, его оскорбленная душа! Мол - как только мои корыстные интересы не подтвердились, я тут же немедленно ушел, наплевав на узы товаришества. Примерно так он объясняет это себе... Версия, конечно, весьма хлипкая, и чтобы Филу поверить самому, что все рухнуло из-за поруганной дружбы, а не из-за украденных денег, ему все время приходится держать себя в состоянии агрессивной истерики: все сволочи, зверюги, к ним с открытой душой, а они!.. Жить в таком состоянии нелегко - я сочувствовал ему.
Только в невероятном напряге, раскалив до полного ослепления все чувства, можно проделывать такие безобразные операции, как он проделал со мной, и при этом считать себя правым и даже оскорбленным! Легко ли! И все для того, чтобы потом в грязном
пикапчике глушить с крепкими ребятами водку, снова накаляя себя до состояния правоты?
Ежегодное преодоление непреодолимого, пере-прыгивание всех устоев, может, и позволяет ему чувствовать себя человеком исключительным... но к чему это ведет? Может - и мелькнуло в день нашей встречи с ним что-то светлое - и туг же было разбито вдребезги, как раковина. Окупится ли?
А теперь ему особенно нелегко. Раньше он имел хотя бы утешение - марать меня - мол, знаем мы этих идеалистов... но теперь и этого (как столика в пикапчике) он лишен.
Казалось бы, при его образе жизни всякого рода переживания давно должны были исчезнуть - но он явно не был уверен, что взял надо мною верх, и фанатично продолжал разыскивать доказательства своего морального (или аморального) превосходства.
Одним из таких доказательств должен был быть довольно поздний его звонок, примерно через полгода после того, как мы расстались.
- Слушай, ты! - прохрипел он, даже без тени былой теплоты, словно я все эти месяцы непрерывно оскорблял его (а я действительно, наверное, его оскорблял, даже не пытаясь требовать с него деньги, ясно давая понять, что с такого и требовать бесполезно). Мог ли он это простить? - Слушай, ты...
Далее следовало сообщение: все, что он обещал мне, - он достал, причем финское, все ждет на базе, а сейчас мне надлежит привезти в ресторан "полторы тонны" - а завтра безвылазно ждать дома. Я не сомневался, что судьба этих денег будет такая же, как у предыдущих... но что его снова толкало ко мне... неужели только ощушение безнаказанности? Да нет...наверняка его скребли сомнения, - что я не уверен в абсолютной его честности, в абсолютной его верности дружбе, - и это бесило его. Желание доказать свое совершенство в сочетании с привычной необходимостью воровать и составляло главную трагедию его жизни.
Но все-таки хорошая закваска в нем была, раз он еше что-то пытался доказать. Именно мне-то и стремился доказать свою честность - всех остальных в его окружении не занимал этот вопрос, и тут вдруг - я. Может, я и был его последним шансом на спасение, Полярной звездой на фоне тьмы? И наверняка в общении со мной он тайно надеялся обогатиться духовно, а я обогатил его лишь материально и на этом успокоился!
Конечно же, с виду он суров - на любое подозрение ответит оскорблением, на нападение - зверским ударом, на обвинение - обвинениями гораздо более тяжкими... неужто уже нет хода в его душу? Похоже - единственный крючок, которым еще можно его поднять, - это крючок "верной дружбы", "дружбы, не знающей пределов"... Правда, этим крючком он тянет в основном вниз, на себя, но, может, еше можно его поднять этим самым крючком наверх?
Что-то, наверное, все-таки сосало его, если уже больше чем через год он вдруг остановил у тротуара рядом со мной свой "Жигуль".
- Ну ты, зверюга, - куда пропал? - распахнув дверцу, оскалился он. Все зубы уже золотые... молодец! На заднем сиденье маялся мужик, одетый добротно, но без претензий. - Клим! - пробасил он, сжимая руку. - Из Сибири пожаловал! усмехнулся Фил.
