- Пожалуйте, - сказал он.
Она стояла посреди комнаты, с нее текло на пол, и разглядывала его. Глаза ее смеялись.
- Простите меня, что я нарушила ваше уединение. Но видите, в каком я положении. Произошло это оттого, что мы из города послали кататься, и я побилась об заклад, что дойду одна от Воробьевки до города, но тут сбилась с дороги и вот, если бы не набрела на вашу келью... - начала она лгать. Но лицо его смущало ее, так что она не могла продолжать и замолчала. Она ожидала его совсем не таким. Он был не такой красавец, каким она воображала его. Но он был прекрасен в ее глазах. Вьющиеся с проседью волосы головы и бороды, правильный тонкий нос и, как угли, горящие глаза, когда он прямо взглядывал, поразили ее.
Он видел, что она лжет.
- Да, так, - сказал он, взглянув на нее и опять опуская глаза. - Я пройду сюда, а вы располагайтесь.
И он, сняв лампочку, зажег свечу и, низко поклонившись ей, вышел в каморочку за перегородкой, и она слышала, как он что-то стал двигать там. "Вероятно, запирается чем-нибудь от меня", - подумала она, улыбнувшись, и, скинув собачью белую ротонду, стала снимать шапку, зацепившуюся за волоса, и вязаный платок, бывший под ней. Она вовсе не промокла, когда стояла под окном, и говорила про это только как предлог, чтоб он пустил ее. Но у двери она, точно, попала в лужу, и левая нога была мокра до икры, и ботинок и ботик полон воды. Она села .на его койку - доску. только покрытую ковриком, - и стала разуваться. Келейка эта казалась ей прелестной. Узенькая, аршина в три горенка, длиной аршина четыре, была чиста, как стеклышко. В горенке была только койка, на которой она сидела, над ней полочка с книгами. В углу аналойчик. У двери гвозди, шуба и ряса. Над аналойчиком образ Христа в терновом венке и лампадка. Пахло странно: маслом, потом и землей. Все нравилось ей. Даже этот запах.
Мокрые ноги, особенно одна, беспокоили ее, и она поспешно стала разуваться, не переставая улыбаться, радуясь не столько тому, что она достигла своей цели, сколько тому, что она видела, что смутила его - этого прелестного, поразительного, странного, привлекательного мужчину. "Ну, не ответил, ну что же за беда", - сказала она себе.
- Отец Сергий! Отец Сергий! Так ведь вас звать?
- Что вам надо? - отвечал тихий голос.
- Вы, пожалуйста, простите меня, что я нарушила ваше уединение. Но, право, я не могла иначе. Я бы прямо заболела. Да и теперь я не знаю. Я вся мокрая, ноги как лед.
- Простите меня, - отвечал тихий голос, - я ничем не могу служить.
- Я бы ни за что не потревожила вас. Я только до рассвета.
Он не отвечал. И она слышала, что он шепчет что-то, - очевидно, молится.
- Вы не взойдете сюда? - спросила она улыбаясь. - А то мне надо раздеться, чтобы высушиться.
Он не отвечал, продолжая за стеной ровным голосом читать молитвы.
"Да, это человек", - думала она, с трудом стаскивая шлюпающий ботик. Она тянула его и не могла, и ей смешно это стало. И она чуть слышно смеялась, но, зная, что он слышит ее смех и что смех этот подействует на него именно так, как она этого хотела, она засмеялась громче, и смех этот, веселый, натуральный, добрый, действительно подействовал на него, и именно так, как она этого хотела.
"Да, такого человека можно полюбить. Эти глаза. И это простое, благородное и - как он ни бормочи молитвы - и страстное лицо! - думала она. - Нас, женщин, не обманешь. Еще когда он придвинул лицо к стеклу и увидал меня, и понял, и узнал. В глазах блеснуло и припечаталось. Он полюбил, пожелал меня. Да, пожелал", - говорила она, сняв, наконец, ботик и ботинок и принимаясь за чулки. Чтобы снять их, эти длинные чулки на ластиках, надо было поднять юбки. Ей совестно стало, и она проговорила:
- Не входите.
Но из-за стены не было никакого ответа. Продолжалось равномерное бормотание и еще звуки движения. "Верно, он кланяется в землю, - думала она. Но не откланяется он, - проговорила она. - Он обо мне думает. Так же, как я об нем. С тем же чувством думает он об этих ногах", - говорила она, сдернув мокрые чулки и ступая босыми ногами по койке и поджимая их под себя. Она посидела так недолго, обхватив колени руками и задумчиво глядя перед собой. "Да эта пустыня, эта тишина. И никто никогда не узнал бы..."
Она встала, снесла чулки к печке, повесила их на отдушник. Какой-то особенный был отдушник. Она повертела его и потом, легко ступая босыми ногами, вернулась на койку и опять села на нее с ногами. За стеной совсем затихло. Она посмотрела на крошечные часы, висевшие у нее на шее. Было два часа. "Наши должны подъехать около трех". Оставалось не больше часа.
"Что ж, я так просижу тут одна. Что за вздор? Не хочу я. Сейчас позову его".
- Отец Сергий! Отец Сергий! Сергей Дмитрич. Князь Касатский!
За дверью было тихо.
- Послушайте, это жестоко. Я бы не звала вас. Если бы мне не нужно было. Я больна. Я не знаю, что со мной, - заговорила она страдающим голосом. - Ox, ox! - застонала она, падая на койку. И странное дело, она точно чувствовала, что она изнемогает, вся изнемогает, что все болит у нее и что ее трясет дрожь, лихорадка.
- Послушайте, помогите мне. Я не знаю, что со мной. Ох! Ox! - Она расстегнула платье, открыла грудь и закинула обнаженные по локоть руки. - Ox, ox!
Все это время он стоял в своем чулане И молился. Прочтя все вечерние молитвы, он теперь стоял неподвижно, устремив глаза на кончик носа, и творил умную Молитву, духом повторяя: "Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя".
Но он все слышал. Он слышал, как она шуршала шелковой тканью, снимая платье, как она ступала босыми ногами по полу; он слышал, как она терла себе рукой ноги. Он чувствовал, что он слаб и что всякую минуту может погибнуть, и потому не переставая молился. Он испытывал нечто подобное тому, что должен испытывать тот сказочный герой, который должен был идти не оглядываясь. Так и Сергий слышал, чуял, что опасность, погибель тут, над ним, вокруг него, и он может спастись, только ни на минуту не оглядываясь на нее.. Но вдруг желание взглянуть охватило его. В то же мгновенье она сказала:
- Послушайте, это бесчеловечно. Я могу умереть.
"Да, я пойду, но так, как делал тот отец, который накладывал одну руку на блудницу, а другую клал в жаровню. Но жаровни нет". Он оглянулся. Лампа. Он выставил палец над огнем и нахмурился, готовясь терпеть, и довольно долго ему казалось, что он не чувствует, но вдруг - он еще не решил, больно ли и насколько, как он сморщился весь и отдернул руку, махая ею. "Нет, я не могу этого".
- Ради Бога! Ox, подите ко мне! Я умираю, ox!
"Так, что же, я погибну? Так нет же".
- Сейчас я приду к вам, - проговорил он и, отворив свою дверь, не глядя на нее, прошел мимо нее в дверь в сени, где он рубил дрова, ощупал чурбан, на котором он рубил дрова, и топор, прислоненный к стене.
- Сейчас. - сказал он и, взяв топор в правую руку, положил указательный палец левой руки на чурбан, взмахнул топором и, ударил по нем ниже второго сустава. Палец отскочил легче, чем, отскакивали дрова такой же толщины, перевернулся и шлепнулся на кран чурбана и потом на пол..
Он услыхал этот звук прежде, чем почувствовал боль. Но не успел он удивиться тому, что боли нет как он почувствовал жгучую боль и тепло полившейся крови. Он быстро прихватил отрубленный сустав подолом рясы и, прижав его к бедру, вошел назад в дверь и, остановившись против женщины, опустив глаза, тихо спросил:
- Что вам?
Она взглянула на его побледневшее лицо с дрожащей левой щекой, и вдруг ей стало стыдно. Она вскочила, схватила шубу и, накинув на себя, закуталась в нее.
- Да, мне было больно... я простудилась... я... Отец Сергий... я
Он поднял на нее глаза, светившиеся тихим радостным светом, и сказал:
- Милая сестра, за что ты хотела погубить свою бессмертную душу? Соблазны должны войти в мир, но горе тому, через кого соблазн входит... Молись, чтобы Бог простил нас.
Она слушала его и смотрела на него. Вдруг она услыхала капли падающей жидкости. Она взглянула и увидела, как по рясе текла из руки кровь.
- Что вы сделали с рукой? - Она вспомнила звук, который слышала, и, схватив лампаду, выбежала в сени и увидала на полу окровавленный палец. Бледнее его она вернулась и хотела сказать ему; но он тихо прошел в чулан и запер за собой дверь.
- Простите меня, - сказала она. - Чем выкуплю я грех свой?
- Уйди.
- Дайте я перевяжу вам рану.
- Уйди отсюда.
Торопливо и молча оделась она. И готовая, в шубе, сидела, ожидая. С надворья послышались бубенцы.
- Отец Сергий. Простите меня.
- Уйди. Бог простит.
- Отец Сергий. Я переменю свою жизнь. Не оставляйте меня.
- Уйди.
- Простите и благословите меня.
- Во имя Отца и Сына и Святого Духа, - послышалось из-за перегородки. Уйди.
Она зарыдала и вышла из кельи. Адвокат шел навстречу.
- Ну, проиграл, нечего делать. Куда ж вы сядете?
- Все равно.
Она села и до дома не сказала ни одного слова.
Через год она была пострижена малым постригом* и жила строгой жизнью в монастыре под руководительством затворника Арсения, который изредка писал ей письма.
