И тут, в глубине этого садика, кто-то квакающе вздыхал, какая-то квакушка-кукушка завелась.
- Ну и кем ты у нас в Ашхабаде будешь работать? - прервала наконец молчание Нина. - Меня зарыли в бумажках. Визы, визы, визы. Сбегать собираюсь. Зовут и туда, и сюда, и даже в университет преподавать английский. Нет, учить - это не для меня. Сбегу к геологам. Вот увидишь, Захар, сбегу. У нас тут, Ростик, везде все время что-то ищут. Нефть, газ, золото, серу. Все время что-то прокладывают. Каракумский канал за тысячу километров ступил, нефтепроводы тянут, дороги, по трубам провели воду в Небит-Даг, а сейчас ведут в Кара-Калу, в сухие субтропики. Представляешь, что там будет, когда туда придет вода? Я побывала там разок. Рай земной! Гранатовые деревья, грецкие орехи прямо над головой. Виноградники, где выращивают сотни сортов, и горы, горы. Ты теперь свободный, Ростик, рвани туда.
- Приграничный, кажется, район? - спросил Знаменский и свел плечи.
- Да, - сказал Захар. Он осуждающе глянул на жену. - Я тебе сбегу! Визы, визы! Кому-то надо и на визах сидеть.
- О, ты человек долга! Вот дал себя загнать в это пекло!
- Кому-то надо и здесь работать. Здесь сейчас боевой участок. И разве нам плохо здесь, Нина?
- Нам не плохо здесь, Захар. - И она тоже свела плечи. - Так куда же его?
- С учетом всех обстоятельств... Прикидывали, прикидывали... И если учесть интересы дела...
- Да ты не тяни, дипломат! - рассердилась Нина. - Куда его?
- Я телеграфировал Ростику, он знает.
- Подошла работа? - быстро глянула на Знаменского Нина. - Я что-то краем уха слышала и ничего не поняла.
- С учетом всех обстоятельств... - сказал Знаменский, пытаясь улыбнуться.
Теперь ей можно было смотреть на него, она его о деле расспрашивала, и она смотрела, ловя всякий жест, вот улыбку эту жалкую, кляня его в душе и жалея, ненавидя и жалея, - ну что с собой сделал дуралей - ну вот улыбается, жалкий-прежалкий, а все-таки и сейчас красивый, нет, не красивый, не красавчик, а просто смотреть на него приятно, - открытый он, синеглазый, улыбчивый и, если знать, беззащитный. Она многое о нем знала. Она догадывалась, что он из тех, которых ведут за ручку. Мама вела, жена повела, дружки тянули в разные стороны. Но жилось легко, празднично даже, и он не научился вырывать руку. До поры до времени так жилось. А вот теперь...
- Куда же все-таки теперь-то тебя за ручку привели? - спросила она, не умея быть милосердной, так изныла душа, глядя на него.
- Он будет у нас референтом, - сказал Захар. - Точнее, переводчиком. И у нас и в республиканском ССОДе, благо наши конторы в одном здании. Нам и им давно нужен был квалифицированный переводчик и именно мужчина, а не дамочки эти, чик-чирикающие. Восток все-таки сюда тяготеет, Азия здесь. Иной иностранец просто понять не может, как это в его номер входит женщина, а потом по стране с ним мотается. Он начинает, так сказать, вибрировать.
- Объяснил. Смотря какая женщина. У меня бы не повибрировал.
- Но не бить же всех наших гостей по щекам.
- Словом, как я поняла, слуга двух господ?
- А что тут плохого? - Захар весело подмигнул приунывшему другу. - Ты смотрел, Ростик, по телеку пьесу Карло Гольдони "Слуга двух господ"?
- Мы еще в Москве с Леной эту пьесу вспомнили. - Знаменский ссутулился, отвечал не поднимая головы. - Да, да... А все-таки доконало меня это виски. Прав ты был, нельзя пить в такую жару.
- Сейчас отвезу тебя в гостиницу. А хочешь, укладывайся прямо здесь, в саду. Через минуту будет тебе раскладушка. Такой перепад температур, тут и без виски притомишься.
- Нет, нет, я в гостиницу, там, кажется, неплохо. - Знаменский поднялся, развел плечи.
- Представляешь, - глянул на жену Захар, - едва администраторша его увидела, как тут же предоставила "люкс".
- Представляю. А ты как думал? Ведь это же Ростислав Знаменский!
Слова - что слова? - важен голос. У женщин всего важнее голос, каким они произносят свои слова, рождающие часто совсем пустенькие, скользящие фразы. Но - голос.
- Нина, - тихонько окликнул жену Захар Чижов.
- Что - Нина? Трудно ему здесь будет, вот я о чем подумала. Зря ты его сюда вытащил.
- Но здесь мы, его друзья. А где-то же надо ему работать.
- Трудно, трудно ему здесь будет, - сказала Нина, упрямясь и как-то вдруг постарев; вокруг губ, оказывается, у нее множество угнездилось морщинок.
Знаменский слушал своих друзей, мужа и жену, молчал. Он в звук отлетевший Нининого голоса все вслушивался, не умея понять, отчего такая тоска на него навалилась, еще безысходнее, еще беспросветнее. Он вслушивался и в эти постанывающие звуки, идущие из глубины сада, из самой земли. Тоскливые звуки.
- Поехали, Захар, - сказал он. - А то и сам доберусь, отвыкать надо от машины.
- Зачем же, пригони сюда свою, - сказала Нина.
- Не подойдет, пожалуй. У меня "мерседес".
- Да, пожалуй, не подойдет. И "люкс" тоже. Я подыщу тебе комнату на частной квартире. Поручаешь?
- С окном в сад?
- И даже на горы.
- Согласен, Ниночка.
- Ты только не горюй, не вешай нос.
- Согласен, не буду.
- А я сбегу. К геологам. Вот увидите!
Знаменский и Чижов вышли за калитку, пошли к машине.
- Не может забыть нашего мальчика, - шепнул Захар, оглядываясь, рукой помахав жене.
И она от калитки махала, вдруг оживившаяся, вытянувшаяся, откуда-то взявшийся ветер подхватывал ее легкое платье. Она крикнула:
- Ростик, не исчезай! Эй, "слуга двух господ", приходи обедать!
- Да, да, - сказал Захар. - Хоть каждый день, Ростик. Так и заживем. Славно заживем. Верно?
- Верно.
- Что еще человеку надо, когда рядом друг институтский? Ничего больше не надо! Садись, поехали. Я отпустил Алексея.
- Можно, я сяду за баранку? "Права" у меня не отобрали.
- Садись, правь. Ты, кажется, чуть ли не гонщик?
- Чуть ли.
Мягко стронулась машина, покатила.
И странное дело, чуть взялся за баранку, как отлегло, как разжалась тоска. Но словечко это в него вцепилось: "чуть ли... чуть ли..." - всю дорогу его твердил про себя, прислушиваясь к указаниям Захара, куда свернуть. Вел машину осторожно, как пожилую женщину в танце. Ладони помнили другую машину, - ладони, ноги, спина. На той бы рванул, повиражил бы сейчас, с той он был слит, продолжался в ней. А эта старушка все не туда норовила ступить, что-то тряслось в ней, похоже, она стеснялась гулкого стука своего затревожившегося сердца.
У гостиницы попрощались.
- Завалюсь сейчас спать. Да сейчас ведь чуть ли не вечер.
- У нас быстро темнеет. Солнце просто падает за горы - и сразу темно.
- Значит, оно у вас тут висит чуть ли не на ниточке?
- Пожалуй, что так. Завтра утром позвоню. Отдыхай.
- Чуть ли... чуть ли... Спасибо, Захар, ты настоящий друг.
- А может быть, чуть ли?
- Нет, ты настоящий.
Расстались.
Не пришлось загнать себя в сон, спрятаться от мыслей в безмыслие разных там кошмарных сновидений. Что - кошмары? Он в них отдыхал теперь. Спал и радовался во сне, что совсем ему сейчас будет худо, что догонят, схватят, начнут убивать. Пустяками казались все эти ужасы, кинематографом Хичкока. Он спал, но он знал, что спит, что кошмары эти уводят, утаскивают его от мига пробуждения. Он спал, страшась лишь одного, что проснется. И тогда, все вспомнив, вот тогда и начинался для него кошмар той реальной жизни, в которую его заволокла судьба. Много стал пить, хотя и худо это помогало. Навык мешал. И раньше пил, долго не пьянея, даже слегка бахвалился своей стойкостью. Журналисту-международнику такая стойкость была необходима. Много чего было необходимо в его профессии. И он всем этим обладал с избытком. От бога, что ли? От воспитания, разумеется. От породы?
Не пришлось уткнуться в сон: в холле на этаже, когда брал ключ у дежурной, поглядывая на мерцающий в углу цветной экран, где как раз шла программа "Сегодня в мире" и где так мило, так сдержанно, без всякого нажима вел свой рассказ Борис Калягин, которому тоже было дано и от бога и от воспитания, - так вот, в холле этом, в креслицах перед телевизором, углядел Знаменский сперва двух женщин, молодых, с задранными юбчонками - жара ведь! - да и ноги такие грех скрывать, а потом лукавый глаз углядел, подмигивающий ему. Вскочил лукавоглазый и оказался Алексеем.
- А мы к вам! - подошел круглой походочкой Алексей. - Заждались. Чуть-чуть не рассчитал. Ну, час на обед, ну, час на воспоминания, ну, проводы у калитки, ну, дорога... Короче, тридцать минут у вас там на что-то еще ушло. Мои дамы собрались было уходить.
Дамы тем временем поднялись. Молодые, хотя лица вот подбадривают косметикой, в такую-то жару. Каждая на кого-то похожа, на одну из див эстрадных, а то сразу и на двух и трех - те ведь тоже с кого-то портрет берут. А те - с других, а другие - с иных. А выходит, что у всех у них одинаковые личики, полуоткрытые ротики и растопыренные глазки, жаждущие великолепного какого-то счастья. Вполне милые дамы, что ни говори. Полноногие, стройноногие и почти все на виду, без обмана. Ай да бараночник Алексей!
