вас Москву повычистим, – кричал Л.
– Заразы, подонки, металлюги вонючие.
Они остановились.
– На Гоголях нам с ними без оружия не справиться, – сказал В., – их там много.
Дверь открыла девушка:
– Что с вами, мальчики?
– Да, в люберов играли, – сказал Л.
– Сейчас пойдем доигрывать, – сказал В.
– Да. Слушай, дай какой-нибудь нож побольше.
– Вы что, с ума сошли?
– Очень надо.
Она ушла на кухню. В. прошел в комнату и лег в обуви на кровать.
– Я полежу пока она ищет.
Л. закурил и выпускал дым на лестницу. Девушка принесла кухонный нож.
– Нормально, – сказал Л., – браток, идем.
Девушка глянула в комнату.
– Он спит, – сказала она.
– Не может быть.
В. действительно спал.
– Я иду один, – сказал Л. и пошатнулся.
– Ну, подожди, тебе нельзя никуда ходить.
Л. оттолкнул ее.
Л. и его знакомая сидели по разные стороны на кровати.
– Хочешь чаю? – сказал Л.
– Да.
– Сейчас поставлю.
– Только я сама заварю, чай надо хорошо заваривать, чтобы хороший чай получился.
– Если чай хороший, он и так хороший получится.
– Нет, нет, что ты? Ты ничего не понимаешь.
– В чае?
– Вообще ничего не понимаешь.
– Можно я тебя поцелую?
Без разрешения он встал и долго поцеловал сначала под мочку одного уха, потом другого.
– Мне так нравится тебя целовать в эти места.
– Только меня, или всех так нравится целовать?
– Только тебя, а тебе нравится?
– Нравится, что же ты не ставишь чайник?
– Сейчас, сейчас.
Он взял чайник и вышел. Вернулся.
– А у тебя есть пирожные? – сказала она.
– Нет.
– Совсем, совсем нет ничего сладкого?
– Сахар есть.
– Плохо, ты что не любишь сладкое?
– Люблю, я в следующий раз обязательно куплю к твоему приходу пирожные.
– А ты бы выпил сейчас водки? – сказала она.
– У тебя есть водка?
– Водки у меня нет, мне просто интересно – ты хочешь водки?
– Хочу.
– Фу! Какая гадость, я ненавижу водку. Я люблю что-нибудь такое – ликер или кагор.
– Терпеть не могу ликер, да и кагор тоже.
– Интересно, что ты про меня думаешь, наверно думаешь:"Вот дура!" Скажи я – дура?
– Нет я про тебя очень хорошо думаю, я когда про тебя думаю,мне так как-то легче становится, я стараюсь все время про тебя думать.
– Думаешь: "вот дура" и сразу легче становится. А ты пишешь сейчас что-нибудь?
– Да, я пишу две пьесы.
– Сразу две?
– Да, – гордо сказал Л.
– Ты теперь пишешь пьесы? Ты же раньше писал рассказы.
– Я мульти-литератор.
– Мне твой второй рассказ понравился, да, а первый совсем графомания, сначала мне неудобно было, а теперь уже можно.
– Ну, его доработать надо.
– Не надо, не надо, выбрось его и все, а второй не выбрасывай.
– Не буду.
– А пьесы хорошие?
– Да, очень хорошие.
– Как называются?
– Первая "Не хочу быть подонком", а вторая – "Мой друг Джон Леннон".
– Вот это да! Слушай, – она оглянулась, – я хочу.
– Прямо сейчас?
– Да, да, да…
– А как же чай?
– Мы успеем, это же быстро.
– Там уже все выкипело, наверно.
– Ну, чего ты? Давай.
– Нет, нет, смотри у меня даже штор нет.
– Ты что боишься, что кто-то увидит твою голую попу?
– Ничего я не боюсь, просто мне не нравится так.
– Ты просто не хочешь.
– Я хочу, но не так.
– Раз ты выбираешь, значит не хочешь. Как это плохо, – она подняла майку, – поцелуй меня сюда.
Он провел языком по соску.
– Все равно не хочешь? Ну, неси чайник.
Он принес, она стала заваривать. Потом пили чай из больших чашек.
– Тебе нравится Булгаков? – спросил он.
– Не знаю.
– А мне не нравится, совсем не нравится.
– Да? Вот и хорошо, а я боялась тебя обидеть, думала ты его любишь. По-моему очень средний писатель, чего с ним все так носятся.
– Как ты могла так плохо обо мне думать?
– Мало ли. Послушай, ты в другой раз не только купи пирожные, но и повесь шторы.
– Хорошо.
– Ну идем, уже надо идти.
Она звонила из автомата. Л. стоял рядом.
– Дура, – тоскливо сказала она, выйдя.
– Что?
– Мама – дура. Ну ладно, иди домой. Позвони мне завтра.
– Я еще провожу тебя.
Они ехали по эскалатору.
– Я тебя люблю, – сказал Л.
– Да? Зачем ты это сказал? Не говори так больше. Не надо так говорить.
Они стояли на перроне.
– Ты очень хорошо сделал, что дал мне денег.
– Ты мне столько денег давала.
– Нет, нет, ты очень вовремя, мне очень надо сейчас денег.
– Я тебе дам еще.
– Мне хватит. Почему ты сегодня не захотел со мной?
– Мне неприятно было так. За тебя неприятно.
– Правда? Ну, так уже легче.
Приехал поезд. Он поцеловал ее в щеку. Когда двери закрылись, она задернула руками несуществующие шторы и улыбнулась. Л. тоже улыбнулся, и обещающе покивал головой.
Он вышел из метро. Шел по улице. Зашел к знакомым. Присел в коридоре на корточки, прислонившись к стене.
– Ты, случаем, не укололся? – спросил хозяин.
– Да нет, а что?
– Глаза у тебя какие-то странные.
– Просто разрез такой.
– Не замечал раньше.
– Точно, точно.
Л. сидел на бетонном парапете, курил. Вокруг ходили люди в плавках, пили квас и ели шашлык. Перед ним расстилалось море, разрезаемое пирсами и лежало одно большое жирно-белое тело загорающих. Море, хотя и прозрачное, было какого-то нездорово-зеленого цвета. Л. даже не снял куртку, ему было жарко, глаза приходилось держать прищуренными от слепящей воды и солнца. Но он не уходил, а, наоборот, прикурил от окурка новую сигарету и выпускал дым то вверх, то себе под ноги, делал страшные глаза, скашивая их к носу и выпускал уголками губ сразу две струи, делал французкие затяжки. Он лег на парапет, закрыл глаза рукой, потом открыл и посмотрел на солнце долго, прямо, не отводя взгляда.
Маленький Л. держал в руке зеркальце и пустил зайчика в глаза женщине. Та зажмурилась.
– Ой, простите я не хотел, простите, пожалуйста, – сказал Л.
– Ну что ты, – сказала она, – знаешь, я ужасно люблю глянуть иногда на солнце, я начинаю видеть такое удивительное сочетание красок. Страшно хаотичное, но при этом складывающееся в такой гармоничный узор. Но вообще-то это вредно, смотреть на солнце, только иногда можно себе позволить, слышишь?
Л. кивнул и поднял голову к солнцу. Оно ослепило его. Поплыли круги совершенно неописуемых красок, вспыхивая иногда бриллиантовыми точками.
Шум моря пропал и Л. старался всеми чувствами уловить многоцветный обморок, но тут же пришел в себя и поднялся с парапета. Море и пляж тоже стали вспыхивать точечками. Он отдаленно услышал, как сквозь его глухоту прорывается радио, объявляя, что пропал ребенок.
Л. вышел
