влажная и больше не способна ничего впитать.
«Черт, похоже, дело серьезное», – пробормотала Тилья. Только бы этот проклятый дождь прекратился. А он льет стеной, на улицу не высунешься. Если Сена и вправду выйдет из берегов, власти или кто там, ведь они не допустят катастрофы, должны же они что-то сделать, да? По всем каналам показывали одно и то же: Сена поднимается, дождь не прекращается, тревога нарастает. Да выключи ты его, – пробурчала Тилья, и Линден нажал на кнопку пульта. Теперь было слышно только, как барабанит дождь. Они заговорили о том, какие подарки приготовили родителям: Линден где-то откопал единственный виниловый диск Боуи, которого не хватало в коллекции отца, «Стейшен ту Стейшен». Поль потерял его много лет назад и никак не мог найти. А Тилья достала последнюю биографию Боуи на французском. Для матери на годовщину свадьбы они приготовили общий подарок, который Тилья ездила покупать на Бонд-стрит: инкрустированная бриллиантами подвеска-ключ от Тиффани в бирюзовом футляре.
«Я, пожалуй, прилягу», – намекнул Линден. Разница во времени не доставляла ему дискомфорта, он слишком много путешествовал, но до приезда родителей ему захотелось побыть одному. Тилья все поняла и поднялась, намереваясь покинуть номер и оставить его в одиночестве. Выходя, она проворчала, что он, конечно, выглядит уставшим, но, вообще-то, с годами становится все красивей, а она – вот ведь несправедливость – превращается в старую ведьму. Он, поддразнивая, запустил ей в голову подушкой, но она успела уже закрыть дверь.
В последние несколько недель он работал без остановки, усталость накапливалась, он ощущал ее плечами, шеей, мышцы были напряжены и болели. Ему не хватало горячих и ловких Сашиных рук, которые так ловко массировали его и прогоняли усталость. Впрочем, это не единственное, чего ему сейчас не хватало, было еще столько всего. Кстати, самое время составить опись, подумал он, вытягиваясь на кровати: ему недостает Сашиного чувства юмора, улыбки, смеха, глаз, которые казались то каштановыми, то зеленоватыми в зависимости от освещения, умения потрясающе готовить, этого волшебного запаха под скулами… любви к опере, особенно к «Травиате», чувственности и какого-то особого магнетизма. Они с Сашей слишком мало времени провели в Париже, – подумал он. Их история началась в Нью-Йорке в 2013 году.
И все-таки Париж был особенно дорог Линдену. С этим городом у него свои отношения, а сокровенные воспоминания – о любви, о тоске, об удовольствиях – связывали его с ним, как двоих людей может связывать общая тайна, сладкая и горькая одновременно, он часто думал о тех двенадцати годах, что провел здесь, с 1997-го по 2009-й. Он словно вновь видел себя, как, тщедушный, неуклюжий, патологически застенчивый, стоит перед дверью Кэндис со своим рюкзаком и радуется тому, что он здесь, далеко от Севраля, от родителей, от Венозана. Черт возьми! Да что он вообще вздумал? Уехать из дома? – возмущалась мать. Куда он собрался, что будет делать? Отметки у него так себе, а учительница английского вообще написала в его дневнике, что он ведет себя «вызывающе». Выслушивая причитания матери, Линден понимал, что все равно никогда не сможет объяснить, каким чужим он себя здесь чувствует, чужим во всех отношениях. Ну да, он был чужим даже в родном городе, чужим, потому что его мать – американка, так и не избавившаяся от своего акцента, он тоже наполовину американец, и в школе ему напоминали об этом каждый божий день, хотя отец его принадлежал к старинному семейству, давно обосновавшемуся в Севрале, а прадед, Морис Мальгард, сколотивший состояние на картонажных фабриках, обеспечил несколько поколений своих потомков, выстроив в начале двадцатого века Венозан, особняк в стиле тосканской виллы. Что же до училки, этой вечно недовольной мадам Казо, как он мог объяснить родителям, что она просто бесится из-за его безупречного английского, который лишь подчеркивал ее собственный чудовищный акцент? Нет, он не мог признаться, как ему плохо в школе, где никому нельзя довериться, он словно прилетел с другой планеты, а дети интуитивно чувствовали эту непохожесть и отвергали его. Он не мог с ними общаться, и это делало его несчастным. Проблемы обострились, когда он стал подростком, он резко вырос, а его одноклассники почувствовали себя униженными. Напрасно он твердил матери, что они обзывают его «американцем», это обостряло его страдания, но, с другой стороны, вызывало возмущение – он ведь родился в той же клинике, что и большинство из них. Они давали ему и другие клички, осыпали оскорблениями. Он чувствовал себя изгоем, отверженным. Хуже всего было, когда мать приезжала за ним на старом грузовичке с прицепом, в своем коротком джинсовом платье и ковбойской шляпе, и каждый из них, и мальчишки, и девчонки, неотрывно пялились на нее. Это была самая красивая женщина, которую они когда-либо видели: с соблазнительными формами, чувственная, медноволосая – само очарование. Единственным человеком, который понимал его каждодневные мучения, была Тилья. Когда он принял решение уехать, она горячо защищала его перед негодующими родителями: в конце концов, черт возьми, почему бы Линдену не поступить в какой-нибудь парижский лицей? Пусть несколько лет поживет у тетки! В чем, собственно, проблема, нельзя быть такими ретроградами, что за маразм! Линдену в мае будет шестнадцать, перейти в другой лицей в середине учебного года – ну и ничего особенного, такое бывает! Линдену нужна свобода, пусть набирается опыта, узнает другие края, они что, сами этого не понимают? Родители долго молчали, потом переглянулись, потом пристально посмотрели на него, и Поль пожал плечами. Ну, если Линден и вправду этого хочет, они мешать не будут. Лоран добавила, что сейчас позвонит Кэндис, пусть выяснит, как перевестись в другой лицей. Линден посмотрел на сестру с нескрываемым восхищением, а она в ответ подмигнула ему и пальцами показала знак V: победа! Подумать только, его прежние одноклассники по лицею в Севрале, которые тогда обзывали его и издевались, сейчас слетелись на его страницу в Фейсбуке и «лайкают» любой пост! Некоторых из них он даже встречал на своих выставках, они заискивали перед ним, панибратски хлопали по плечу и утверждали, будто всегда знали, что он станет знаменитостью.
Его тетка Кэндис жила в доме номер 1 на углу улиц де л’Эглиз и Сен-Шарль, в Пятнадцатом округе. Оживленная, шумная улица Сен-Шарль тянулась на юг от улицы Федерасьон до площади Балар. Квартал самый обыкновенный, ничего примечательного, но Линдену было наплевать. Приехав сюда холодным мартовским утром 1997 года, он наконец почувствовал себя свободным. Стоя на балконе солнечной квартиры Кэндис на седьмом этаже, вцепившись руками в перила, он в полной эйфории разглядывал улицу. Он вновь увидел себя,
