выразительностью очарование молодости и влюбленности. Не случайно один из гостей узрел сходство между Венка и эллинистической скульптурой-терракотой из Танагры. Но Фил и Венка не копии античной красоты, хотя их близость к Дафнису и Хлое — несмотря на разделяющие их века — несомненна. Внешний облик Фила и Венка, их современная грация в идиллической линии романа ассоциируется у нас с героями «Вечной весны» и «Первого поцелуя» Огюста Родена.
Правда, в «Ранних всходах» в идиллию вторгается драма повзросления, искушения, испытания любви. Не лишена драматизма и история Дафниса и Хлои, но там влюбленных оберегали боги, решившие претворить их жизнь в чудесную сказку. Да, в мире Колетт нет спасительного божественного провидения. Вот только, оставив Хлою в неведении, и нимфы, и Пан не пожелали защитить Дафниса от хитрости цветущей Ликэнион, превратившей простодушного юношу в мужчину. Есть бесспорная аналогия между этим эпизодом и чувственным обольщением Фила Дамой в белом, Камил Даллерей; но у Колетт эта перипетия породила иные, нежели у Лонга, психологические и сюжетные коллизии. Сказку любви могут сложить — если сольются их чувство и воля — сами влюбленные. Вопреки искушениям и банальной, обыденной реальности, где опыт старших — этих бесплотных «теней» с их узким горизонтом житейских интересов и душевной глухотой— подталкивает юных на тропу унылого самоповторения, где «повторится все, как встарь… аптека, улица, фонарь». За кадром романа — суровая историческая действительность — недавняя война, унесшая миллионы юных жизней, убившая роллановских героев Пьера и Люс, сверстников Фила и Венка, — но атмосфера этих грозных социальных катаклизмов, враждебных жизни и любви, ощущается в романе, далеком от буколической идиллии, особенно, когда Фил стремится заглянуть в зыбкое будущее. Да, героям Колетт предоставлена одна возможность — рассчитывать только на себя, опираясь на общечеловеческий опыт. К сражению за право любить и быть любимой приготовилась Венка — отважная и самоотверженная душа. Недаром Колетт цепочкой внешних деталей сближает ее с Жанной д’Арк и Святым Себастьяном.
Волшебная сказка о Дафнисе и Хлое определила «замкнутый круг этого произведения» [6] (И. В. Гете). Открытый, разомкнутый финал «Ранних всходов» устремлен к драматической реальности, к внутреннему миру героев, от которых ныне зависит их будущее.
Во всех психологических романах Колетт («Странница», 1911; «Митсу», 1919; «Шери», 1920; «Конец Шери», 1926; «Жюли де Карнейлан», 1941 и др.) в центре — отношения между мужчиной и женщиной. Тонкий знаток женской души, Колетт даже острое развитие сюжета подчиняет психологическим задачам. Именно таково соотношение этих планов в романе «Закуток» (1939). Название можно перевести по-разному. Toutou — по-французски щенок, кутенок. Поэтому toutounier — это закуток, домик, любимый уголок, где играют дети, место, остающееся для них родным на всю жизнь. Сестры Эд — Алиса, Эрмина, Коломба, Бизута — так называют большой диван, где они маленькими возились, спали. Это для них символ нерушимого родства, дружбы, домашнего тепла. Роман остросюжетный; все три героини, появляющиеся на страницах романа, находятся в сложных жизненных обстоятельствах, вынуждены выбирать свою позицию, от чего-то отказываться, за что-то бороться. И в том, насколько своеобразно ведет каждая из них свою интимную «мелодию», выявляется глубина таланта Колетт-психолога. В отличие от героинь более ранних произведений Колетт, Алиса, Эрмина, Коломба уже не страдают от бедности, им не грозит ни холод, ни отсутствие крыши над головой. Из предыстории, намеченной ненароком, пунктиром, читатель узнает, что юность у них была суровой, в поте лица приходилось зарабатывать хлеб насущный. Но то время позади, есть материальная обеспеченность, однако по-прежнему нет настоящего счастья. Неустроенные горькие женские судьбы, предстающие в этом романе Колетт, опубликованном перед самой войной, как бы предвещают судьбы своих сестер разных национальностей, оставшихся после войны без мужа, жениха, брата.
И все-таки Колетт выдвигает снова на первый план веру В человека, силу его разума, щедрость сердца. Разным вариантам отчуждения она противопоставляет настоящую дружбу, связывающую не очень счастливых женщин, которых жизнь могла бы и ожесточить. Здесь, как это свойственно всему творчеству Колетт, торжествует гуманистическое восприятие жизни, несмотря на все невзгоды, которые несет человеку судьба, история.
Весенний мотив молодости, чистоты чувств, возмущенного человеческого достоинства, давний мотив вольнолюбивого соловья, который вырвался из пут «цепких усиков горькой лозы», вновь мажорно прозвучал в романе «Жижи» (1941) — повествовании о воспитании чувств юной Жильберты. Отроческое целомудрие и душевная прямота сказывались в ее движениях, поступках, в ее стойком характере. Мальчишку в юбке, стрелка из лука, непреклонного ангела — вот кого она напоминала. Но крылья ее стремились опутать сетью ложных наставлений. Ее родные — и мать, опереточная певица на вторых ролях, и бабушка, и тетушка с ее ласковой фривольностью— намеревались, движимые вроде бы добрыми намерениями, но ограниченные горьким опытом собственной жизни, заманить ее в позлащенную клетку полусвета, по сути — заключить сделку с тем, кто обеспечит ее будущее. Подобно соловью, Жильберта не смирилась, а восстала против предуготованной ей участи падшего ангела. Непреклонность ее души и чувство собственного достоинства в психологическом поединке одержали верх над губительной расчетливостью близких и эгоистической влюбленностью Гастона Лашая — тридцатитрехлетнего сахарного принца Франции, прожигавшего жизнь в светских удовольствиях. Вооруженная по-детски мудрым всеведением, Жильберта разрывала сети обольщения. Ей пытались, например, внушить, что устойчивость домашнего гнезда зависит от умения со вкусом одеваться и от искусства поглощать омары по-американски, яйца всмятку и спаржу; Жильберта же в момент объяснения с Гастоном, с которым, по правде сказать, она любила сразиться в покер, вышла к нему в обычном платье и непреклонно бросила ему в лицо: «Скверный человек». Жильберту готовы были прельстить, играя на струнах неопытной души, манящей возможностью сладкой жизни, путешествиями в Италию, где и море фосфоресцирует, и любят под сенью гардении у фонтана, но она и в гневе, сохраняя самообладание, стойко парировала все доводы соблазна, метко обличая опасную пустоту и фальшь скандального образа жизни.
Это роман со счастливой, как в сказке о Золушке, развязкой. Жильберта высвободилась из пут, вот только сердце свое не смогла унять: «Лучше быть несчастной с вами, — решила она, — чем без вас». И очарованный ею принц испросил, как великой чести и радости, ее руки…
История вольнолюбивой и неподкупной Жильберты, ее гордость, достоинство, чистота души, этот пленительный образ непреклонного ангела имели в год выхода романа и особый, сокровенный смысл, легко угадываемый современниками капитуляции Франции и разгорающегося Сопротивления.
Психологические романы и новеллы Колетт — основная линия ее творчества. Но как отмечалось ранее, с самого начала наметилась и вторая — философская лирическая проза («Сидо», 1930; «Дневник наоборот», 1941; «Париж из моего окна», 1944; «Вечерняя звезда», 1946; «Голубой фонарь»,
