времена, – вопреки порывам пробуждающейся и порой достаточно взрывоопасной сексуальности, считалось неблагоразумным и опрометчивым опережать события, если самим влюбленным их отношения казались серьезными, а Томас и Берта сразу поняли, что у них все серьезно, то есть речь идет не о мимолетном увлечении, которому суждено закончиться вместе с концом учебного года и даже не через пару лет, когда придет пора расставаться со школой. Том Невинсон был в меру робким и не имел никакого опыта в любовных делах, а кроме того, с ним случилось то, что случается со многими мальчишками: они слишком уважают девушку, которую выбрали в спутницы всей своей жизни – нынешней, будущей и вечной, – и не позволяют себе с ней ничего лишнего, хотя отнюдь не избегают этого лишнего с другими. В итоге они начинают проявлять чрезмерную заботу о ней, чересчур опекают, видя в предмете своей любви идеал, хотя и сделанный, как ни крути, из неуемной плоти и горячей крови, а следовательно, тоже озабоченный проблемами секса. Короче, они боятся осквернить ее и превращают почти в неприкасаемую. С Бертой произошло то, что происходит с немалым числом девушек, которые сами-то знают, что прикасаться к ним можно сколько угодно, а процесс “осквернения” их даже интригует, однако ни в коем случае не хотят выглядеть нетерпеливыми и уж тем более алчущими наслаждений. Поэтому нередко бывало и так: после затянувшегося боязливого ожидания, после пылких взглядов и робких поцелуев, после благоговейных ласк, которые не посягали на запретные области тела и притормаживались при первом подозрении, что благоговейность вот-вот дрогнет, “жених и невеста” впервые доводили дело до пресловутой кульминации по отдельности, то есть со случайными партнерами, находя, так сказать, временно исполняющих обязанности. И Берта и Том потеряли невинность, еще учась на первом университетском курсе, однако не признались в этом друг другу. В тот год жизнь их разлучила – но не насовсем, конечно. Тома приняли в Оксфорд – во многом благодаря хлопотам отца и протекции Уолтера Старки, но также благодаря его несомненным лингвистическим способностям. А Берта поступила на философско-филологический факультет мадридского Университета Комплутенсе. В Оксфорде каникулы бывали длинными – больше месяца между Michaelmas и Hilary, то есть между осенним триместром и зимним, потом столько же между Hilary и Trinity, зимним триместром и Троицей, и еще три полных месяца между Trinity и следующим Michaelmas, началом следующего курса, – то есть перед началом трех очередных очень условных триместров, так что Том возвращался в Мадрид после восьми-девяти недель напряженной учебы и снова окунался в мадридскую жизнь, не успев отвыкнуть от нее, чтобы сделать выбор в пользу оксфордской, и ничего не забыв. Но на эти восемь-девять недель разлуки Том и Берта как бы выносили друг друга за скобки, а пустоту заполняли ожиданием. При этом оба знали: как только они снова встретятся, все вернется в прежнее русло. Когда разлуки предсказуемо сменяются встречами, и те и другие начинают восприниматься как не совсем реальные, в них появляется что-то от Зазеркалья, и тогда каждый вновь наступивший период сразу кажется главным, заслоняет собой предыдущий и отрекается от него, если полностью не стирает из памяти; в итоге ничто из случившегося за это время не становилось фактом посюсторонним, увиденным наяву и действительно имеющим какое-либо значение. Том и Берта не знали, что под таким знаком пройдет большая часть их совместной жизни, вернее, совместной, но проведенной в основном порознь, или совместной, но прожитой каждым по-своему.
В 1969 году Европу захлестнули мода на политику, а также мода на секс, и обе коснулись главным образом молодежи. Парижские волнения мая 1968-го и Пражская весна, раздавленная советскими танками, взбудоражили – хотя и на короткое время – половину континента. А в Испании все еще сохранялась диктатура Франко, установленная более трех десятилетий назад. Забастовки рабочих и студентов заставили франкистский режим объявить на всей территории страны чрезвычайное положение, что было скорее эвфемизмом, способом еще больше ущемить и без того скудные права граждан, расширив права и безнаказанность полиции, развязав ей руки, чтобы она делала все, что хочет, и со всеми, с кем хочет. Двадцатого января умер, находясь под арестом, студент юридического факультета Энрике Руано, которого тремя днями раньше задержала грозная Политико-социальная бригада [2] за то, что он разбрасывал листовки. Официальная версия, все время менявшаяся и грешившая массой нестыковок, гласила, что этот двадцатилетний парень, когда его привезли в здание на нынешней улице Принца де Вергара для проведения обыска, вырвался из рук трех сопровождавших его полицейских и выбросился из окна седьмого этажа. Министр Мануэль Фрага и газета АВС постарались изобразить гибель Руано как самоубийство и ссылались на его психическую неуравновешенность. На первой полосе газеты с продолжением на следующей было опубликовано письмо Руано врачу-психиатру, но из текста письма сделали нарезку и подправили его, чтобы выдать за фрагменты личного дневника. Почти никто не поверил в эту версию, и гибель арестованного сочли политическим убийством, поскольку студент являлся членом Фронта народного освобождения, или попросту “Фелипе” [3], подпольной антифранкистской организации, не слишком влиятельной, какими в силу обстоятельств были почти все тогдашние организации (не слишком влиятельными и непременно подпольными). В официальную версию никто не поверил, потому что все правительства времен диктатуры имели привычку беззастенчиво врать, и вот двадцать семь лет спустя, уже в годы демократии, состоялся суд над теми тремя полицейскими, тело Руана было эксгумировано, и эксперты установили, что у жертвы была отпилена ключица, через которую, вне всякого сомнения, прошла пуля. В свое время результаты вскрытия фальсифицировали, родственникам не позволили увидеть погибшего, а прессе запретили печатать траурное сообщение; затем отца студента вызвал к себе лично министр информации Фрага и убедительно советовал воздержаться от жалоб, а лучше вообще помалкивать. Министр сказал якобы следующее: “Не забывайте, что у вас есть еще и дочь, подумайте о ней”, – имея в виду сестру Руана Марго, которая тоже была замешана в политику. Однако к моменту судебного разбирательства прошло слишком много времени, и уже ничего нельзя было доказать, поэтому с полицейских (их фамилии Колино, Гальван и Симон) сняли обвинение в убийстве, хотя юношу наверняка каждый день пытали, а под конец отвезли в квартиру на улице Принца де Вергара, застрелили и выбросили в окно. Именно так считали его товарищи в 1969 году.
Возмущение студенчества было настолько сильным, что в протестных акциях участвовали даже те, кто прежде политикой не интересовался или предпочитал не рисковать и не искать лишних проблем на свою голову. К числу таких относилась и Берта Исла. Друзья с факультета
