Там, как на беду, его ждал уже покупщик дома. Решившись продать дом, Порфирий поручил это Семену, который и сам то же советовал ему.
– Вот, сударь, извольте получить деньги, – сказал Сем-ен, входя с каким-то мещанином, – я решил дело.
Мещанин отсчитал деньги, положил их на стол перед Порфирием и поднес ему подписать бумагу.
– Да что ж вы, сударь, подписываете, не считая, – сказал Семен.
– Как раз тысяча двести серебром, так-с?
– Так, – отвечал Порфирий, перевертывая ассигнации без внимания.
На другой день поутру тот же покупщик явился в соседний дом к Сашеньке.
– Я, сударыня, – сказал он ей, – купил у вашего соседа дом, да место маленько. Не продадите ли и вы свой? А я бы хорошие дал бы деньги.
– Он продал дом свой! – вскричала Сашенька.
– Что ж, он хорошо сделал, барышня, – сказала няня. – Он и мне говорил, и я советовала ему продать. А нам-то уж продавать не к чему: насиженное гнездо, и вы привыкли, и я. Дал бы бог и умереть в нем…
– Он продал, – повторила Сашенька.
– Продал мне, сударыня. Дрянной домишко; признательно сказать, пообмишулился я, дал четыре тысячи двести, а теперь не знаю, что и делать. Продайте, сударыня! За ваш дом пять тысяч.
– Да, видишь, какой! пять тысяч! Барышня, а барышня, пожалуйте-ка сюда, – сказала няня торопливо, вызывая Сашеньку в другую комнату, – продавайте, барышня!
– Да, я продам, непременно продам! – проговорила Сашенька с обиженным чувством.
– Продавайте! Дедушка-то заплатил всего две тысячи за него, за новый!.. Пять тысяч дает! Да уж вы не мешайтесь, оставайтесь здесь: шесть возьму!..
– Продавай! Я не хочу в нем жить, – проговорила со слезами на глазах Сашенька.
– Пять тысяч капитал, а мы квартерку найдем рубликов за двести, так без хлопот будет.
И няня вышла к покупщику.
– Пять тысяч не деньги, любезный, – сказала она ему, – барышня и не подумает отдать за эту цену… Шесть, если хочешь.
– Как можно! Да уже так, дом-то мне понадобился: двести набавлю.
– И не говори!
– Пять тысяч пятьсот угодно? А нет, так просим прощенья, – сказал мещанин, обращаясь к двери.
– Ну, погоди, спрошу барышню.
Дело уже было решено, дом продан, задаток взят, пришел Порфирий.
– Здравствуйте, – проговорил он тихо, как виноватый, подходя к Сашеньке.
– Здравствуйте, – отвечала она ему, не поднимая глаз.
– Ты на меня сердишься, Сашенька, – сказал Порфирий после долгого молчания.
– Сержусь, – отвечала Сашенька.
– За что ж?
– Я вас просила, вы не послушались, вы продали свой дом.
– Он очень стар: на него на починку надо было издержать, Семен говорит, тысячу рублей… – начал Порфирий в оправдание себя. – Я и нянюшке говорил, и она советовала мне продать, а жить в вашем…
– А я по совету нянюшки продала свой, – сказала Сашенька.
– Продали!
– Продала.
– Ну, если так… – проговорил Порфирий.
– Куда вы?
– Мне надо идти нанимать квартиру, – отвечал он и бросился вон.
– Порфирий! – хотела вскрикнуть Сашенька, но голос ее замер.
VI
Покупщик двух домов распорядился умнее Порфирия и Сашеньки: соединил оба дома пристройкой, подвел под одну крышу, и вот, не прошло месяца, из двух старых домиков вышел один новый, превеселенький дом: обшит тесом, выкрашен серенькой краской, ставни зеленые, на воротах: «дом мещанки такой-то», «свободен от постоя» и в дополнение: «продается и внаймы отдается».
Один бедный чиновник, но у которого была богатая молодая жена, тотчас же купил его на имя жены и переехал в него жить.
Но в доме нет житья.
Покуда домики были врозь, все было в них, по обычаю, мирно и тихо и на чердаке, и на потолке, и за печками, и в подполье; ни стены не трещали, ни мебель не лопалась, ни мыши не возились.
Но едва домики соединились в один, только что чиновник с чиновницей переехали и, налюбовавшись на свое новоселье, легли опочивать, рассуждая друг с другом, что необыкновенно как дешево, за двадцать-за-пять тысяч купили новый дом, с иголочки, вдруг слышат в самую полночь: поднялись грохот, треск, стук, страшная возня в земле, по потолку точно громовые тучи ходят, то в одну сторону дома, то в другую.
Молодые с испугу перебудили людей.
– Э-эх, почивали бы лучше в полночь-то, так и не слыхали бы ничего, – сказала кухарка, которая всегда крепко спала в законный час, а во время дня только дремала.
Но старик дворник, выслушав рассказ господ, качнул головой и решил, что дело худо: верно, домовому не понравились жильцы!
– Ах ты старая баба! – сказала кухарка.
– Я ни. за что не останусь здесь жить! – вскричала перепуганная молодая хозяйка. – Ни за что!
И на другой же день муж ее выставил на воротах: «отдается внаем» – и тотчас же по требованию жены должен был нанять квартиру и переехать.
Вскоре один барин, проезжая мимо, остановился, прочел: «продается и внаймы отдается, о цене спросить у дворника», осмотрел дом и решил нанять.
– Так ты сходи же к хозяину, узнай о последней цене, – сказал он, давая дворнику на водку. – Ввечеру я заеду.
– Слушаю, слушаю, – отвечал дворник.
Ввечеру он опять приехал.
Это был Павел Воинович.
– Ну что?
– Да что, – отвечал дворник, который успел уже клюкнуть на данные ему деньги и не мог ничего таить на душе. – Я вот что вам доложу, дом славный, нечего сказать… славный дом…
– Да что?
– А вот что: кто трусливого десятка, тому не приходится здесь жить.
– Отчего?
– Отчего? а вот отчего: я по совести скажу… тут водятся домовые.
– Э?
– Право, ей-богу! по ночам покою нет.
– А днем? – спросил Павел Воинович.
– Днем что: днем ничего, только по ночам.
– Так это и прекрасно, – сказал барин, – я не сплю по ночам, я сплю днем, так ни я домовых, ни домовые не будут меня беспокоить.
– Э? разве? Да оно и правда, что у господ-то все так… Ну, если так, так что ж, с богом… другой похулки на дом нельзя дать… хоть у самого хозяина спросите, он сам то же скажет.
Таким образом, несмотря на предостережение дворника, барин нанял дом, переехал. На первый же день новоселья пригласил он пять-шесть человек добрых приятелей к обеду и в ожидании гостей, похаживая себе с трубкой в руках и в халате и в туфлях, посматривал, так ли накрывают люди на стол, полон ли погребок, во льду ли шампанское, греется ли лафит, все ли в порядке. Гости-приятели съехались. Обед на славу, вино как слеза.
Присутствовавший тут же поэт, подняв бокал, возгласил:
Я люблю вечерний пир,
Где веселье председатель,
А свобода, мой кумир,
За столом законодатель,
Где до утра слово пей!
Заглушает кряки песен,
Где просторен круг гостей,
А кружок бутылок тесен.
– Ну, извини, любезный друг, до утра у меня пить нельзя, – сказал хозяин, – невозможно!
– Это отчего? Это почему?
– А вот почему: этот дом я нанял у самого дедушки-домового с условием, чтобы ночь я проводил где угодно, только не дома. А так как скоро полночь, то я отправляюсь в Английский клуб. Вы видите, господа, что причина законная. Извините.
Пушкин захохотал, по обычаю, а за ним захохотали и все.
Но хозяин сказал серьезно, что он не шутя это говорит, и в доказательство крикнул: «Эй! одеваться скорее!»
На этот барский крик никто не отозвался: оказалось, что и в передней и в людской – ни души. Люди, уверенные, что господа занялись делом, пошли справлять новоселье.
– Ну, нечего делать, оденусь сам, – сказал Павел Воинович, – но на кого же оставить дом?
– А домовой-то, – крикнул Пушкин.
Эй, дедушко! ты не засни!
По-своему распорядися с вором,
Ходи вокруг двора дозором
И все, как следует, храни!
– Ха, ха, ха, ха!
– Ага! – раздалось с обеих сторон дома.
– Слышишь? отозвался, – сказал поэт, – теперь можно отправляться спокойно. Слышали, господа?
– Слышали, слышали!
– Если слышали, так можно отправляться, – сказал хозяин.
И все отправились.
Только что господа со двора, а люди на двор пришли, смиренно присели в передней, как будто нигде не бывали, моргают глазами, думают, господа забавляются себе.
– Чай, до утра просидят? а?
– Фу, как спать хочется!..
– Ну, здоров пить!..
– Вот это что, так ли пьют… да я…
– Тс! черт ты! ревет!
– Что, ничего.
Только что эту беседу в передней заменило всхрапыванье и свист носом, вдруг в комнатах поднялись стук, треск, возня.
– Вася! слышишь?
– А?
– Что это, брат, господа-то передрались, что ли? а?
– Что?
– Господа-то… слышишь, как возятся?..
– А бог с ними!
– Ну, и то.
И Вася и Петр задремали.
А между тем в дому как будто ломка идет.
