— Товарищ Батуров! — сказал Цинадзе. — Мы с вами много спорили. Разногласие между нами и вами — очевидное и самое резкое разногласие. Дело ясно! Царская армия ведет здесь колониальную войну. Слова о свободе Армении только прикрывают план захвата новых колоний. Я предлагаю высказаться еще товарищу Корневу и товарищу… — он посмотрел в лежавшую перед ним бумажку, — Парневу, и потом я отвечу товарищу Батурову.
— Да что ж тут воду в ступе толочь! — начал Корнев, посмотрев на Батурова. — Поставили нас стена на стену, мы и бьем друг друга, как дураки. У нас в роте уже многие просветляются, и спасибо товарищу Древкову, он наш мозговой доктор, мозги нам выправляет.
— Нас подслушивают! — закричал вдруг Цивес и выпрыгнул в окно. Заседание прервалось, все выскочили в поле. Видно было, как по лунной равнине бежал человек, и рядом бежала его длинная тень, за ним гнался Цивес, заметно отставая.
Батуров схватился за револьвер.
— Оставьте! — остановил его Цинадзе.
Бегущие все удалялись и скоро исчезли из глаз. Несколько минут все молча смотрели в пустое лунное поле.
— На месте бы шпионов этих! — сказал Корнев.
Прошло еще несколько минут, и Цивес, тяжело дыша, вышел из-за угла дома.
— Не догнал? — досадливо спросил Корнев.
— А ты что ж не побежал за ним? Он как джейран летит. Гетры у него желтые. Кто-нибудь из наших.
Все вернулись в комнату.
— Желтые гетры? Желтые гетры? — вспоминал Батуров. — Желтые гетры у Ослабова, у Шпакевича, у Гампеля…
— У тебя! — засмеялся Цивес, показывая на ноги Батурова, который действительно был обут в желтые гетры.
Батуров весело захохотал:
— Что же, меня — двое? Один — революционер, другой — шпион?
— В этом роде! — буркнул Корнев.
Цинадзе что-то молча записал себе в книжку.
— Продолжайте, товарищ Корнев, — сказал Цинадзе.
— Что ж продолжать-то? Я уж забыл, что хотел сказать. Первое дело — домой. Второе дело — чтоб в дураках не быть, чтоб знать, зачем домой. Вот и все. А винтовки пусть попробуют у нас отбирать!
— Товарищ Парнев что скажет?
Парнев покраснел, потер лоб и с трудом выговорил:
— Мне, товарищи, как спервоначалу, говорить-то еще непривычно. Про деревню я скажу. В деревне у нас разор. Бабы воют. Мужиков почти что не осталось. Дети пашут. Все подпруги натянуты, того гляди, лопнут. Невмоготу стало. Ну, и здесь не лучше, только и шлют что крестики и образки. Едем мы сюда по присяге. Думаем, что и думать нам ни о чем не надо. А вот доктор-то нам растолковал, что и у нас свои мозги могут быть.
Он замолчал, с ласковой улыбкой глядя на Древкова.
— Я беру слово, — сказал Цинадзе. — Товарищи! Ленин еще три года тому назад писал, что империалистическая война должна перерасти в войну гражданскую. И мы видим, что на наших глазах растет сознание в массах. Но находятся товарищи, находятся люди, — поправился он, — которые — я беру лучший случай — не понимают ленинского диагноза. Тем самым они становятся в ряды наших врагов. Пример такого отношения к войне мы видим в лице Батурова. Спорить нам с ним некогда. Работать с ним мы не можем. Приближаются великие классовые бои. Среднего пути нет. Кто не с нами, тот против нас. Всю работу в массы. Чтоб не было ни одного несознательного солдата. Тогда — победа.
Он встал. Батуров тоже встал, весь бледный.
— Собрание закрыто, — объявил Цинадзе.
Все встали.
— Ну, теперь можно и дурманчику пойти глотнуть, — весело сказал Корнев, — а то нагорит, если заметят, что не был в церкви.
Он и Парнев попрощались и вышли вместе с другими солдатами. Тотчас за ними вышел Батуров.
— Нам по дороге! — сказал он солдатам, стараясь быть непринужденным. — Горячие вы все головы! Так вам все сразу и подавай! Разве я не хочу революции? Но все дело в том, чтоб ее вовремя начать. Вот, к примеру, возьмите сенокос. Когда косить траву начинают?
— Прощевайте! — быстро сказал Парнев.
— Нам тут по стежке ближе! — поддержал его Корнев.
И все солдаты зашагали вбок по тропинке, которую Батуров и разглядеть не мог.
Сзади по дороге шли Цивес, Тинкин и Древков.
— Я вам сейчас листовку свою прочитаю, — умоляюще говорил Цивес, — хотите?
— Хотим, — урезонивал его Тинкин, — но ведь сейчас читать трудно!
— Я при луне как днем читаю. Я и писал при луне.
— Потом, потом, товарищ Цивес! Не портите глаза!
Цинадзе в это время шагал по обозному двору, пробуя задранные оглобли у санитарных повозок, проверяя корм у лошадей, осматривая колеса. Заметив, что на дне какого-то фургона отстает доска, взял молоток, приколотил, попробовал, крепко ли, и опять пошел осматривать, ощупывать, одергивать брезент, подправлять. Какая-то повозка в ряду стояла криво, он схватился за оглобли и выпрямил установку. А в голове у него, сквозь эту мелкую заботу, ходуном ходила большая: война империалистическая должна перерасти в войну гражданскую.
Издали надрывался колокол отца Немподиста: попова пушка.
По мере того как служба подходила к концу, отец Немподист волновался все больше. В церкви была теснота и духота, так что отцу Немподисту трудно было разворачиваться при всех необходимых манипуляциях с кадилом и крестом. Он работал один, без дьякона, солдатский хор путал и вступал не вовремя, и то, что знал — «Господи, помилуй» и «подай, Господи», — пел так громоподобно, что у отца Немподиста гул стоял в ушах. Больше всего ему мешало то, что, когда он стоял на кое-как сбитой, трясущейся и шатающейся солее[22], голова генерала Буроклыкова приходилась ему как раз возле уха.
Рядом с генералом сияла, вся в белом воздухе кружев и рюшек, генеральша. Сзади нее, вытянувшись, стоял Веретеньев, весь в думах об удачной карьере, которые он тут же сам для себя перефальцовывал в жертвенное служение родине. Ему казалось, что вся служба — для него, что все на него смотрят. Сзади Веретеньева стояли офицеры, но не все. Многие из них практически готовились к пьянке, так как времени на нее оставалось очень мало.
Далее, едва сохраняя необходимое расстояние между собой и офицерами, толпились солдаты с потными, напряженными лицами, крестясь как по команде всякий раз, когда крестился отец Немподист. Плотной гурьбой они окружали церковь и снаружи.
К концу службы, почти одновременно, с разных сторон подошли к церкви Ослабов, Гампель, Батуров и солдаты, бывшие у Цинадзе.
Приближалась самая тяжелая для отца Немподиста минута. Прочитав отпуск, он вошел в алтарь, наклонился над престолом, надел очки, взял в левую руку крест, а в правую — шпаргалку генерала и хотел было идти на солею, но вдруг испугался выйти с бумажкой, торопливо пробежал ее глазами, поймав слова: приступ, главная часть, Святая София, сарацины, рай, георгиевские кресты, — сунул бумажку под антиминс[23] и вышел только с крестом. Уже повернувшись лицом к пастве, он заметил, что забыл снять очки, которые были совершенно не нужны, раз он решил говорить без бумажки, и которые сразу окутали туманом всех перед ним стоящих. Такой же туман поплыл и в голову отца Немподиста, но отступать было некуда, надо было начинать, — генерал выражал недовольство покашливанием, — и отец Немподист начал:
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, — он осенил себя широким крестом.
— Коза-то, никак, от себя заговорить хочет? — шепнул кто-то из солдат сзади.
Генерал, не поворачивая головы, скосил глаза вбок, в рот отцу Немподисту.
— Возлюбленные братии мои во Христе! Шед на распятие, Господь Бог наш Иисус Христос, — начал отец Немподист. — «Приступ! Приступ!» — металось у него в голове, и он первую же фразу докончил с трудом: — Допрежде воскресения своего мучим был, алкал и жаждал и распят был на кресте. Приступим же ныне к великому подвигу христианской любви, со страхом Божиим и смирением подымая меч свой на нечестивые сарацины. Помните, что вы защитники веры православной, царя и отечества. Ныне предпринимаемый с благословения Божия начальством вашим поход против сарацин поистине может быть назван крестовым. Ибо что есть сарацин? Сарацины есть племя нечестивцев. Сарацины…
— Довольно про сарацин! — скосив рот, шипящим басом произнес генерал.
— Но довольно про сарацин, — послушно повторил отец Немподист, — возведем очи к Господу нашему Христу. Не убоялся он смерти крестной, смертью смерть поправ, такожде и вы да не убоитесь смерти на поле брани. Главная часть подвига вашего — живот свой положить за други своя. Святые великомученицы Вера, Надежда, Любовь и мать их Софья возносят слезы свои к престолу Всевышнего за вас, братие. Рай уготован павшим на поле битвы. Не увлекайтесь бренной земной славой, но о славе небесной неустанно помышляйте. Ибо что есть жизнь наша? Юдоль страданий и несчастий. Претерпевый до конца, той спасется. Претерпите и вы юдоль свою, ибо юдоль эта…
