Куда идти, к тому же надо торопиться, скоро ночь! Вижу, Трофим нацеливается обойти стену верхним карнизом.
-- Как бы глупостей мы тут с тобою не наделали, -- говорю ему, -может, вернемся, обойдем эту пропасть по вершине отрога? -- предлагаю я спутнику.
Но до него не доходят мои слова, он даже ленится поднять голову, чтобы взглянуть на подъем. Вижу, хватается руками за угол выступа, просовывает разорванный носок сапога в щель и начинает карабкаться вверх. Мне страшновато. Где-то в глубине сознания шевелится недоброе предчувствие...
Я вообще равнодушен к высоте, люблю лазить по скалам, но такого отчаянного скалолаза, как Трофим, я никогда нигде не встречал. Какая чертовская в нем смелость! Он свободно ходит по карнизам, даже если они шириною со ступню ноги. Он может надолго виснуть над пропастью в несколько сот метров, зацепившись пальцами за край прилавка.
Я не могу задержать его, поднимаюсь за ним. У меня под ногами путается Кучум на сворке. Можно бы отпустить его, но он мигом уйдет за стадом баранов, и тогда сутки придется дожидаться.
Пока что все хорошо. Подъем в действительности сказался не таким уж опасным, как он представлялся снизу. Скоро и верх.
Я задерживаюсь отдохнуть. Трофим с ловкостью кабарги скачет с прилавка на прилавок, исчезает за изломом. Я так не могу. Иду осторожно. Жмусь к стене. Висну над сильно скошенным карнизом. В самом узком месте опасность слишком близка.
Кучум идет легко, ни разу не натянул поводок.
Остается преодолеть скалу высотою в три метра. Дальше виден свободный проход к западному краю цирка.
Теперь мой черед. Я передаю Трофиму Кучума, начинаю подниматься. Пальцы судорожно хватаются за углы гранита. Весь напрягаюсь. И тут вдруг осознаю глубину провала, физически ощущаю близость опасности. Отступаю назад, припадаю к выступу, даю успокоиться сердцу.
Трофим не выдерживает. Привязывает Кучума к моему поясу, делает рывок вперед, липнет к стене. Я подставляю ему свое плечо, он становится на него ногами, легко взбирается на рубец -- уже на ступеньку выше, подбирается к грани стены. Вслепую ногами нащупывает последнюю опору, выгибает спину, хватается руками за верхний выступ.
-- Подай Кучума, -- кричит он.
И вдруг... -- во мне все цепенеет: -- выступ отламывается, вместе с ним падает Трофим. Бросаюсь на помощь. Ловлю его за ногу. Но удержать почти на весу эту тяжесть не хватает сил. Под ногами тает опора, и мы оба начинаем сползать к краю отвесного карниза...
Напрягаю остатки сил, всю волю. Чувствую, скала наклоняется над провалом, бесцветное небо отплывает куда-то назад. Меня охватывает внезапный ужас глубины.
-- Держись! -- слышу в последний момент крик Трофима.
И в это самое мгновение, когда нас готова была проглотать пропасть, меня вдруг что-то сильно потянуло назад, и этого оказалось достаточно, чтобы восстановить равновесие. Трофим к тому же успевает ухватиться рукою за выступ.
Еще не понимаю, что произошло, кричу обрадованно:
-- Потерпи, Трофим. Сейчас я зацеплюсь!
Я расклиниваю ноги, прижимаюсь спиною к скале. Только теперь вспоминаю про Кучума, привязанного своркой к моему поясу. Собака, упершись лапами в камень и скрючив от натуги спину, все еще натягивает поводок. Верный мой Кучум! Это он помог нам удержаться. Удивительно, как не лопнул ремешок, соединявший наши жизни!
Трофим глухо стонет. Его худые пальцы прилипли к карнизу, в глазах непережитый ужас. Я с трудом приседаю, ловлю рукой друга за пояс, подтаскиваю к себе. Хочу сместиться ниже, помочь ему встать, но Кучум упирается, не пускает меня, приходится отстегнуть ремешок.
Кое-как мне удается оттащить Трофима от опасного места. Сидим рядом над обрывом, молчим, а где-то внизу гулко грохочут камни.
-- Видно, не тут наша с тобою, Трофимушка, последняя остановка, -наконец произнес я.
Трофим размазал рукавом по лицу грязный пот, расчесал дрожащими пальцами взлохмаченные волосы и, заглянув вниз, где тени скал уже прикрыли чернотой и снежник, и озерко, сказал, прерывисто дыша:
-- Глубина-то какая!.. Пока долетел бы донизу, и душа из тебя вон... Никаких сапог не надо, -- глубокомысленно заключил он, глядя на вытянутые ноги.
-- Давай-ка подобру-поздорову убираться отсюда.
Солнце, вишь, как низко. Не застала бы нас ночь тут
на камнях.
-- Посмотрите, отчего это у меня спина мокрая?
-- Ого, милый мой, да у тебя же рана во весь хребет. Снимай-ка рубашку!
-- То-то я чувствую, что гимнастерка липнет к телу, а теперь и больно стало...
Глубокая ссадина перечеркнула спину разлохмаченной бороздой. На голове свежие метки, лицо исцарапано. К несчастью, у нас не было ни капли воды, чтобы обмыть раны, пришлось оставить их открытыми до ночевки.
-- Вставай, Трофим, попробуем спускаться. Пойдешь на поводу. -- Я пристегнул свой пояс к его ремню.
Спускаемся осторожно. Пользуясь малейшим предлогом, он приседает, не успевает смахивать с лица ручьями стекающий пот. В пропасть летят обломки камней, и снова цирк переполняется зловещим гулом. В левой руке несу котомку Трофима, в правой держу связывающий нас ремень, все это сковывает мои движения. Случись что с Трофимом -- упади он или споткнись, в таком положении я бы не помог ему, а наоборот, ускорил бы развязку. Но эта тревожная мысль пришла в голову позже, когда мы заканчивали спуск. Последние метры для Трофима были особенно мучительны.
Вот и большой последний карниз. Мы вне опасности. К нам подбегает Кучум, веселый, в глазах озорство, в движениях нерастраченная сила. Я ловлю его, пристегиваю ремешок к ошейнику. Пес тотчас мрачнеет, словно в капкан попал. В скошенных на меня глазах -- обида.
Ладно, Кучум, не обижайся. Конечно, за сегодняшний подвиг ты достоин другого, но сейчас нам не до нежности и не до веселья. Здесь нам нельзя разлучаться, в этом ты и сам убедился...
Трофим стоит, подпирая плечом стену и потупив глаза...
-- Может, нам лучше остаться здесь, на карнизе, до утра?
-- Что вы! -- спохватился он. -- Ночью тут будет страшно. Да и без костра, без воды куда годится! Как-нибудь пойдем дальше.
Я не стал настаивать, эта задержка ничего радостного нам не сулила. Наоборот, как оказалось после, она принесла бы нам большие неприятности.
Связываю в одно место две котомки. Трофим не в силах ничего нести. С трудом уговариваю его надеть мои сапоги. Они на два номера больше, пришлось натолкать внутрь мху. Я заматываю свои ноги в портянки, привязываю ремешком, и мы трогаемся. Сапоги Трофима несу в рюкзаке.
Я с Кучумом иду впереди. Не торопясь подбираемся к вершине. Подъем завален шаткими обломками; всюду подстерегающая пустота. Что бы я отдал сейчас за глоток, за каплю освежающей влаги! Увы, привал где-то еще далеко, по ту сторону вершины. Но при мысли, что там нас ждет костер, горячий чай и сон под сенью вершин и звездного неба, ноги шагают быстрее и легче кажется ноша.
Цель уже близка. Обходим нагромождения крупных обломков, еще небольшая крутизна, преодолеваем скальный гребень, и вольный ветер обжигает лицо...
Сразу пришло облегчение, точно мы взяли десятитысячную высоту.
Присаживаемся на обломки. Над нами необъятный купол неба, почти синий в вышине и кровавый к горизонту. По курчавым отрогам бегут холодные, густо-лиловые тени.
А на восточном краю пустынного неба, над каменной линией горизонта поднимаются из провалов тяжелые тучи, словно сказочные богатыри.
С моря на них давит густой туман. Он кучится косяками на гребнях. И вот с какой-то грозной внезапностью громады тучевых башен валятся на зубцы скал медленно, бесшумно, одна за другой. Туман поглощает их в себе. Миг -- и ничего не осталось от туч. Только туман и туман, как безграничное море, заполняет все, и от него, словно из преисподней, несет сыростью.
Очевидно, тут, у западной оконечности Станового, и вдоль всего Джугджурского хребта сталкиваются невидимые глазу враждебные атмосферные потоки, идущие с моря и с материка.
Обширная горная область, расположенная восточнее этой линии, подвержена постоянному влиянию Охотского моря, его чрезвычайно суровому и капризному нраву. На его морском просторе зарождаются те затяжные холодные ветры, которые в течение длительного времени контролируют прибрежную территорию. Зимой они сопровождаются невероятной стужей, от которой буквально цепенеет вся природа, все живое, гибнут деревья, кустарники, мхи, бегут звери.
Эти холодные ветры способствуют, как нигде, разрушительному процессу в горах.
Охотское море несет свое губительное влияние и в глубь материка.
И где-то здесь, на точно не установленной границе, туманы натыкаются на мощные атмосферные потоки, идущие с материка, противоборствующие лютым морским ветрам.
Эти западные потоки, в свою очередь, стремятся проникнуть к самому Охотскому побережью, чтоб воскресить погибшее, В этих столкновениях сил природы, подобных тому, что видели сейчас мы, чаще побеждает море, и тогда оно бросает далеко за линию Джугджура густой туман вместе со снегопадом или затяжным дождем...
